Через два дня прямо на уроке, уткнувшись в телефон, Маринка вдруг вскрикивает:

— Ты не представляешь, что нас ждет на выходных! Помнишь Игоря? Ну, этого… фотографа…

— Только не говори мне, что ты влюбилась в его малиновые трусы.

— Ну, ты как всегда. Умеешь разглядеть в людях самое лучшее, — Маринка хихикает. — Так вот, — шепчет она. — У него есть офигенный друг… Просто мой киногерой, понимаешь?

— И? Ты уже переключилась на него?

— Погоди, я думаю, думаю… Мне нужен план, как нам устроить вечеринку. Иначе мне его никак не раскрутить. Прямо хоть объявляй следующую субботу международным праздником или своим днем рождения! — не замечает моего сарказма Маринка.

Как всегда, она преисполнена добрых чувств и думает только о себе. Ее ярко-желтые ногти барабанят по парте, а белый кружевной манжет подпрыгивает, словно белье на веревке в старом черно-белом кино.

— Слушай, а давай отпразднуем твой день рождения, — не унимается она.

— Так он был пять дней назад.

— Ну и что? Все равно никто не знает, когда он у тебя…

Вот уж чего я меньше всего ожидала от себя — что соглашусь на такое. «Спектакль» состоится через три дня. Самым сложным все это время будет бороться с искушением спросить у Маринки, пригласила ли она Марка. Уверена, что дрогнувший голос, гром и молния или что-либо еще в этом роде обязательно выдадут меня. Я с огорчением констатирую тот факт, что актриса из меня никакая. Но догадываюсь — чрезмерный интерес в любом случае приведет к тому, что никакого Марка после этого я еще долго не увижу. Так что все к лучшему… Молчание — мой козырь.

Дни напоминают затянувшийся монотонный дождь, Маринка звонит мне сотни раз, — посоветоваться, какого цвета воздушные шарики нам нужны или чем должна быть пропитана вишенка на трехэтажном торте. Она обзванивает всех своих знакомых, близких и не очень, коих у нее целая армия и тележка. Я упорно отказываюсь участвовать в этой затее. В конце концов мы находим компромисс — мне нужно просто присутствовать: будет достаточно, если мой так называемый день рождения пройдет не без меня.

— Мне нужно было предупредить тебя, — говорит она накануне «торжества». — Но я так торопилась, так устала…

— Ты сейчас о чем?

— Мы пойдем в очень крутой бар. Самый крутой, какой только может быть. Не смотри на меня так! — Марина делает огромные глаза, вероятно, ей кажется, что так она выглядит более убедительно. — Нечего так бояться, там тебя не зарежут. Денег я тебе дам, платье тоже найдем.

— Марин, ну ты же знаешь…

— Что тебе неудобно… что ты гордая… и прочее сю-сю-сю, — она демонстративно закатывает глаза. — Ну, не неси ты, Юль, всякую фигню. Ну, чего ты!

Я не хочу спорить, но она продолжает втолковывать мне, почему деньги для нее — полная ерунда, а в жизни необходимо обращать внимание на более важные вещи. Спрашивать о том, почему при всем презрении к деньгам ее выбор пал на самый крутой и дорогой бар, я тоже не хочу. Терпение — еще один мой козырь.

* * *

— Здравствуйте, почему вы не пришли на кастинг?

— Кастинг?

— Вы должны были прийти вчера.

— Но я не знала. Меня не приглашали… Какой еще кастинг?

— Юля, да? Юля, это все, конечно, странно, очень странно. Не понимаю, почему вы ничего не знаете и я вас практически уговариваю. Сегодня последний день, когда мы смотрим актрис на главную роль. У вас есть два часа, чтобы успеть. Записывайте адрес.

— Но я не актриса, — пытаюсь возразить я, однако женщина со стальным голосом уже диктует адрес, после чего сразу вешает трубку.

Чудеса… Мне становится не по себе. Есть моменты, когда ощущаешь каким-то сто пятьдесят пятым чувством, что в ближайшее время в твоей жизни произойдет что-то очень-очень значимое, но еще не знаешь, к чему все это приведет, — и эта неизвестность пугает. Я переминаюсь с ноги на ногу, взволнованная странным звонком: не каждый же день приглашают попробовать себя в качестве актрисы. Это даже заставляет меня на несколько минут забыть о Марке.

Однако вскоре я прихожу в себя и говорю: «Забудь. Никто и никогда не возьмет такую клушу в кино. Вся эта история со звонками не про тебя, и она похожа на чью-то злую шутку».

В прихожей хлопает дверь.

Еще одна странность. Мама в командировке. Не Димка же это ушел с загипсованной ногой: он вообще не выходит по своей воле из дома уже лет пять. Я выхожу из комнаты и вижу маму. Она сидит на пуфике, прислонившись к стене, и смотрит на стену напротив.

— Мам, ты чего?

Мама у нас очень строгая, вечно уставшая, закрытая на все запоры, но при этом ранимая и, по сути, очень добрая. Ужас в том, что чем старше я становлюсь, тем чаще мне кажется, что мы с Димкой являемся для нее символами прошлой жизни, загубленной молодости и навязчивым напоминанием об отце. Иногда она смотрит на нас так, будто хочет сказать: «Отпустите!» Но сказать этого она, разумеется, не может.

— Вот. Вернулась… — наконец, отвечает мама.

— Что случилось?

— Ничего, все нормально.

— Ну, я же вижу, что ненормально. Что? Что случилось?

Мама смотрит на меня этим своим взглядом, который просит отпустить ее на край света, в рай былой молодости и красоты, — и говорит о том, что все в этой жизни ерунда и что она всего лишь попала под сокращение. Она сама себя убеждает в том, что ей не больно, чтобы смириться с происшедшим. И я понимаю, мама страдает — изнывает от обиды, боясь это показать.

Я делаю вид, что не замечаю ее печали и усталости от этой печали. Беру мобильник и ключи — и выхожу из квартиры как есть, в старых джинсах и толстовке. Кажется, судьба кричит мне откуда-то свыше: измени, все измени — именно сейчас ты сможешь сделать это. Мой внутренний герой просыпается и делает первый шаг.

«Повезло, что у меня хорошая память, — думаю я. — Сразу запомнила адрес». До этого момента я часто корила себя за эту свою способность: постоянно помнить обо всем — хорошем и плохом. Считала, что память дана мне как еще одно испытание, в нагрузку к серости и одиночеству. Воспоминания о немногочисленных событиях моей жизни заполняли вакуум вокруг меня. Я прокручивала их перед мысленным взором, как видеоролики, и уставала от этого непрерывного киносеанса. Вот как сейчас устала от сериала про Марка…

* * *

Город, оказывается, очень суетлив — когда спешишь, он спешит вместе с тобой; когда ускоряешься, чтобы обогнать стремительно тающее время, город тоже мчит, как умалишенный. Видимо, он боится, что потеряет меня из виду. Люблю мой город. Но сегодня он устроил мне сумасшедшую гонку. Спокойно я шла только от дома до остановки, пока еще не знала, что меня ждет. Застряв в пробке, я неслась потом до самого входа в метро. Потом отдышалась — и вновь помчалась, но уже вниз, в подземку.

Поезд мне было не обогнать, поэтому в вагоне я снова взяла тайм-аут.

Остается сорок, тридцать, двадцать минут: еще чуть-чуть, и я опоздаю… Я выбегаю из шумного метро на улицу, мчусь через дорогу до перекрестка. Льет дождь. Дорога в лужах, и, поскользнувшись на мокром асфальте, я чуть не грохаюсь. Промокаю насквозь. «Давай, давай, Юлька!» — кричу я себе чуть ли не вслух. Мой порыв пугает меня. Никогда еще я не чувствовала себя более бесстрашной и от этого счастливой и возбужденной. И вот, когда до заветного дома остается совсем немного, мой пыл начинает гаснуть под порывами ветра и неугомонного дождя.

— Идти мне туда или нет? — спрашиваю я себя, почти достигнув цели.

В этот момент открывается входная дверь. Я оборачиваюсь. Позади стоит худой, полусогнутый старик, он смотрит на меня одобрительно и кивает: дескать, пропускаю вперед. «Когда не хватает смелости победить страх, всегда найдется тот, кто сзади вежливо толкнет тебя в пропасть», — думаю я и делаю шаг.

Внезапно я попадаю в мир суетливого сюрреализма. Шумный коридор: люди, люди, люди. И совершенно никому нет дела до промокшей девочки с дрожащим от холода и страха лицом. Я прохожу в актовый зал, в неумолкающий улей, сажусь в свободное кресло и направляю свой взор на промокшие насквозь кроссовки. Носок вверх, вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Томительное ожидание…

Только немного успокоившись, я замечаю, что с каждой минутой улей становится все тише и тише. Люди расходятся.

— Все уже закончилось, что ли? — спрашиваю я у блондинки, что сидит рядом и строчит в своем усыпанном стразами телефоне.

— А? Да, давно. Еще минут сорок назад.

У меня начинается резь в животе. Вот же… Что делать? Впервые я чего-то по-настоящему захотела, ну, кроме воплощения в жизнь моих бесконечных фантазий о Марке, — и у меня нет даже шанса это осуществить.

* * *

Я выхожу в коридор. Вновь люди, люди, люди. Такие же, как я, — одновременно дрожащие от страха и самоуверенные, желающие воплотить свои неуемные мечты. Или мне кажется и они другие? Смотрю в окно и ищу ответ где-то там, за стеклом. Дождь перестал, только ветер тревожит деревья.

— Ай-яй-яй, юная леди, вас все ждут, а вы не спешите…

Оглядываюсь: учтивый старик вновь передо мной.

— Это вы мне?

— Конечно! — Он говорит так, будто мы знакомы всю жизнь и специально договаривались об этой встрече. — Пойдемте.

Мы идем по длинному, темному коридору, где, кроме нас, никого нет, только ряды закрытых дверей тянутся справа и слева. Вскоре мне начинает казаться, что меня похитил злой волшебник и ведет меня в свое подземелье. Как только мы входим в какое-то полутемное сырое помещение, он начинает жаловаться на холод. Я едва сдерживаюсь от смеха. Точно, подземелье.

Здесь даже есть своя баба-яга. Она встает из-за стола и идет к нам навстречу: мощная, грозная и напористая. Этакая мымра из знаменитого фильма про служебный роман. Всем своим видом она демонстрирует, что делает мне величайшее одолжение. Потом она говорит и говорит, жутко монотонным стальным голосом, как я должна сесть, как встать, как и что прочитать, — но все, что я должна запомнить и исполнить, пролетает мимо моих ушей. Приходится делать вид, что я все понимаю, — и я киваю.