— Сколько она заплатила вам за молчание? Сколько стоит здоровье и жизнь вашего сына?

— Совсем оборзели, — произносит отец Марка и тихо добавляет — то ли мне, то ли для себя: — Не волнуйся, и не такое переживали.

Несколько секунд он стоит молча, глядя на дверь, затем переводит дух, разворачивается и идет на кухню. Я следую за ним. Его вид жалок. Всего пару минут назад он казался мне большим, важным гуру, теперь напоминает школьника, поджавшего хвост после первой в своей жизни двойки.

* * *

— Ох, как же он прекрасен, — наигранно щебечет мать Марка, когда мы возвращаемся с тортом.

— Никогда еще ты так не радовалась лишним калориям, да? — ерничает Марк.

— Да нечему особо радоваться, уже пронюхали, что мы здесь, — отец Марка усмехается, он уже пришел в себя. — Как в шпионском кино, курьер оказался не курьером, он нас сфотографировал. Так что собирайся, пора уезжать, — говорит он жене. — Неизвестно, как они это фото еще подпишут в интернете.

— Думаешь, стоит вот так вот бегать, а потом читать о себе всякую чепуху? — спрашивает Марк.

— Все равно ведь напишут чепуху, бегай не бегай…

— Что же нам делать? — подает голос мать Марка, от ее прежней уверенности в себе почти ничего не осталось. — Петенька, скажи же ему…

— Мам, ты так говоришь, будто это происходит впервые… не нагнетай, как обычно, страстей! — говорит ей сын, после чего обращается к отцу: — Ну, а как насчет меня? Мне стать волшебником, сделать вид, что могу ходить или что живу за границей?

— Делай что хочешь, — резко отвечает тот, а затем командует дочери и супруге: — Пойдемте!

— Петя!

— Что Петя-Петя? Что?! Нужно подумать…

— Мы что, зря приходили? — спрашивает она.

— Говорю же, дай мне подумать… — отвечает он.

Это смертельный удар… Марк выглядит так, будто все плохое, что могло с ним случиться, произошло здесь и сейчас, в эту минуту. Как жить, когда твои родители устраивают такие разборки в твой праздник… Но что я могу?.. чем помочь?.. как уберечь от подобного, если даже собственная жизнь не всегда принадлежит нам самим?

— То есть вы пришли сюда с определенной целью, о которой даже боитесь вслух сказать, а мой день рождения — лишь повод? — решается спросить Марк.

— Марик, не нагнетай. Просто мы Ирине очень многим обязаны и должны помочь ей, мне кажется, — говорит мать.

— Чем обязаны? Моим уродством, всей моей дурацкой жизнью или вашей карьерой и вашими деньгами? Слышать о ней не хочу, и если ты сейчас не замолчишь и не уйдешь, то и о тебе навсегда забуду. Ее для меня нет, так же, как и меня для нее нет. Уходите. Спасибо за праздник.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся, уже уходим. Мариночка будет у себя, и если что, присмотрит за тобой, Марик, угу? — она вновь играет роль милой, заботливой матери.

— Свечку, что ли, будет нам держать?

— Не хами маме, сынок. После того, как мы столько времени разгребали последствия той истории с Лизой, ты должен быть нам благодарен…

— Замолчи!

— Все, все…

Наконец, они уходят. Дверь хлопает, и в квартире будто становится светлее.

* * *

— Почему бы нам не остаться здесь вдвоем навсегда? — говорит Марк, когда стихает шум лифта.

— Что нам мешает?

— Мне кажется, что это я у тебя должен спросить.

— А я всегда думала, что я у тебя…

— Почему раньше не сказала об этом?

— Не могла…

— Как теперь жить?

— Как и жил. Только теперь я буду рядом.

Он берет мою руку и сжимает в своей. В последнее время я все чаще понимаю, что стала чувствовать себя в компании Марка гораздо увереннее, теперь рядом с ним я расцветаю. Раньше желание завоевать его поглощало меня настолько, что с ним я становилась неуклюжей и глупой, а потом люто ненавидела себя за это…

— Дурында моя…

— Как с тобой просто, — искренне говорю я, а затем так же искренне добавляю: — И как с тобой сложно…

Шутка о свечке все еще не дает мне покоя. Долой мысли об Ирине и всей этой вакханалии с тайнами, любовью и предательством, — мы обсудим это завтра. Сейчас я предпочитаю думать о другом. В прошлый раз ночью я долго не могла уснуть, я размышляла о том, можно ли вот так жить, не имея возможности прикоснуться к любимому. Мое тело тянулось к нему, мне хотелось подарить ему всю себя, и это лишило меня сна. Без близости и без ласк Марка ночь длилась очень долго.

Сегодняшний день подарил мне надежду, что все не так уж плохо — и впереди нас ждет ночь любви. Я глупая? Наверное, да… но я девочка, и мне можно.

* * *

Темнеет. Еще чуть-чуть, и на небе появятся звезды. Мы сидим на балконе, смотрим на огни вокруг. Марк курит, и сигаретный дым серым облаком плывет на меня, поэтому я отхожу в сторону и вновь оказываюсь рядом с гипсовой вазой.

— Посмотри на меня, — просит он.

Я подчиняюсь. Он неестественно бледен.

— Ты меня любишь? — вопрос звучит так, словно в лютый мороз он спрашивает меня о том, холодно ли мне, и сам знает ответ: «Конечно, да».

— Люблю.

— Тогда отойди от этой чертовой вазы и больше не подходи к ней никогда.

Удивленная, я вновь ему подчиняюсь. Прижимаюсь спиной к противоположной стене, чтобы Марк видел только мой профиль и не заметил, что я плачу. Эмоциональные встряски существуют для того, чтобы почувствовать свою зависимость от любимых…

— Лизе нравилось дразнить меня, — начинает он.

Ее имя болью отзывается в моем сердце. Опять все дело в ней, в очередной тайне, связанной с Лизой. Я предпочла бы ничего о ней не знать, но выбора у меня нет: прошлое липкой лентой тянется в наши отношения. Закрываю глаза, чтобы слушать…

— Она любила вот так же виснуть на этой вазе. При этом смеялась и говорила мне, что если я разлюблю ее и брошу, то она взлетит отсюда, как птица, — говорит Марк.

Я нащупываю в кармане свой несостоявшийся подарок — брелок для ключей. Парящая птица стоимостью в несколько рублей все еще со мной. Хорошо, что так случилось. Толкать речь о том, что эта птица должна стать символом его стремительной, парящей жизни, — не так уж и весело, скорее, слишком символично… иной раз мы преподносим любимым боль вместо подарка.

Он все говорит и говорит:

— Однажды она так и сделала. И хотя произошло это не здесь, все равно с тех пор я не могу спокойно смотреть на эту вазу. Дурь какая-то…

К подобным вещам невозможно привыкнуть. Мне вновь сложно поверить, что Лиза… девушка, от которой Марк был без ума, изящная красавица, которой я жутко завидовала, невесомая муза из моих девичьих грез сделала это сама… Одно дело — обсуждать навязчивые, липнущие к ушам слухи, в них даже есть что-то романтическое, ведь людям свойственно идеализировать чужое безумство. Но думать о том, что она самоубийца, невыносимо.

— Так это было самоубийство? — я хочу услышать четкий ответ.

Марк тушит сигарету, закуривает новую и направляется прямо ко мне. Теперь он видит мое лицо. Пытаюсь уклониться от строгого, испытующего взгляда, но он слишком настойчив. Как никогда ранее.

— Посмотри на меня, — Марк заметно нервничает. — Это был несчастный случай. Запомни. Несчастный случай, рок. Но не это главное…

Упрямо молчу, смотрю ему в глаза и ни о чем не думаю, прислушиваясь к удушающей тишине, которая внезапно наваливается на меня. Не слышу ни звуков улицы, ни его голоса, ни собственного дыхания. Марк что-то говорит мне, но, не добившись ответа, покидает балкон. Оставшись в одиночестве, я подхожу к парапету и смотрю вниз, на проезжающие мимо машины. Я заставляю себя не думать о том, как мы могли бы провести эту ночь, убиваю минуты, растворяясь в бессмысленной пустоте…

* * *

В кармане вибрирует телефон. Неизвестный номер. С тех пор, как мы с мамой попрощались перед их с Димкой поездкой к морю, я вообще перестала брать трубку: мне не с кем говорить. Марк рядом, а больше у меня никого нет. Есть только три человека, которым я всегда искренне рада. Зачем обманывать других?..

— Ответь! — кричит Марк из комнаты.

— Что?

— Возьми трубку! Это я тебе звоню…

В этом весь Марк, — думаю я и смеюсь, скорее от удивления, чем по какой-то другой причине. Смешно. Мы вновь сходим с ума…

— Прости… — говорит он в трубку.

— За что?

— За то, что сейчас расскажу тебе кое-что… Просто я больше не хочу, чтобы все было, как прежде. Женщины давно стали для меня открытой книгой. Переворачиваешь очередную страницу с таким нетерпением, с такими ожиданиями… Но каждый раз все повторяется… ничего нового. Я хочу, чтобы с тобой все было иначе…

— Понимаю, — говорю я.

— Молчи. Прошу, помолчи, просто послушай. Вся правда в том, что Лиза долго шла к смерти. Каждая ее угроза была шагом к ее полету, как она это сама называла. Тогда я этого не понимал. Если бы не было всех этих разговоров о любви и нелюбви, о расставании, не было требований и угроз, все не закончилось бы так печально. Но это я сейчас такой умный. Тогда я думал, что жизнь — лишь игра. Она тоже так думала. Трагедия произошла потому, что мы оба заигрались…

— Как это произошло?

— Ей не нравилось, что девушки обращают на меня внимание. Это вроде бы нормально, да? Ничего такого. Все ревнивы. И я ревнив, никогда не забуду этого твоего Ёжика, — он усмехается, а потом продолжает: — Со временем Лиза… перестала контролировать свою ревность. Однажды, когда мы возвращались из школы, она сказала, что если еще раз увидит тебя там… то не вынесет этого и улетит. Мы как раз проезжали мимо этого дурацкого места. Она попросила остановиться…