* * *

Она такая же мокрая и уставшая, как и я. Безумно красива и сейчас, как никогда, похожа на Марка. Хочу сказать: «Я думала о тебе целый день!» — но бывшая подруга меня опережает. Маринка смотрит на меня спокойным, усталым взглядом, без свойственного ей высокомерия, однако голос ее звучит судорожно, с надрывом, как у героини мелодрамы в минуты откровений:

— Я думаю, ты права, — доносится до меня. — Да, ты права. Будет неправильно, если я буду просто стоять в стороне. Это же не первый случай…

— Марин, ты о чем? Что случилось?

— Вот. Держи! — она протягивает мне ключи. — Он живет сейчас в нашей прежней… ну, в бывшей родительской квартире. Ты вроде знаешь, где это…

— Да, спасибо, — отвечаю.

— Не за что.

Она поворачивается, делает пару шагов — и я понимаю, что не могу вот так просто ее отпустить. Такой я вижу ее впервые: вечно невозмутимое лицо, наконец, сбросило маску, и мне хочется познакомиться с настоящей Маринкой поближе.

— Подожди…

По ее взгляду я понимаю, что она этого очень ждала.

— Зачем ты помогаешь мне? — спрашиваю я, подбрасывая в руке ключи.

— Ты же видела нашу мать… по телику, я ее тоже чаще всего по телику вижу… кроме сцены и камеры, для нее ничего не существует. Мы для нее так — бонус к звездной жизни. Когда Марк чуть не разбился в первый раз, знаешь, о чем она думала? Слава богу, что это не случилось в день ее премьеры! Когда упал с балкона — она из больницы спокойно поехала на чей-то там юбилей, вся в брошах и блестках.

Капли дождя струятся по Маринкиному лицу, смешиваясь со слезами.

— Когда Марк попал под машину, — продолжает она, — нашу мать больше всего волновало, как бы эта информация не попала в сеть и не испортила ей репутацию. Недавно к ней приходили телевизионщики, так знаешь, куда она их повела?.. в церковь! Представляешь, моя мама, оказывается, святая. Ну, разве не смешно… Отец для нее… в общем, я не уверена, что она родила бы нас, не будь у него таланта и связей. Не хочу, не хочу быть такой, как она…

— Разве ты сама не делаешь все, чтобы жить так же? — подаю голос я.

— Сорри, сейчас не готова это обсуждать. Хочу лишь сказать, что у нас с Марком никого нет. Отец вкладывает всего себя в фильмы и маму. Чего-чего, а брать она умеет…

— Марин…

— Ты думаешь, что я сейчас несу бред? Просто устала, просто выпила или еще чего… нет! Я думаю об этом всегда, все двадцать четыре часа в сутки. И даже не могу представить, что чувствует Марк. Просто так ведь не разбиваются три раза и не выбирают женщин вроде Лизы или этой, прости господи, Иры, — завершает она с брезгливостью.

— Марин…

— Это ж диагноз! Три раза он чуть не лишился жизни, а ей все мозг не включить, понимаешь? Даже не посмотреть в сторону сына…

— Марин, пойдем чай пить. Мы промокли.

Она смотрит на меня, плачет и своих слез не замечает. Это не слезы актрисы, слезы сестры. Никогда не думала, что в Маринке столько любви.

— Извини, я не пойду к тебе, — говорит она. — Я не смогу посмотреть Димке…

— Хорошо, пойдем в кафе, — перебиваю я, не желая слушать слов сожаления.

— Куда нас с тобой таких пустят?..

Я смотрю на нас… Вымокших насквозь, в прилипшей к телу одежде, с уставшими от переживаний лицами. Мы обе всегда боялись подобных разговоров по душам, однако мы слишком долго шли к такому финалу, слишком хотели его, поэтому очень быстро находим простое решение…

* * *

Подъезд нашей пятиэтажки выглядит так, будто декораторы специально подготовили его для съемок военного фильма. О том, что эти стены когда-то были окрашены в темно-зеленый цвет, напоминают лишь островки вздыбившейся краски, все остальное уже давно отвалилось. Те, кто когда-то старательно выцарапывал на этих стенах различные умности, давно выросли и обзавелись не только детьми, но и внуками. Те, кто писал непристойности, — давно вымерли вместе с мамонтами.

Мы садимся на грязные ступени лестницы под одним из таких шедевров. Я не уверена, но, кажется, рядом с Маринкиным ухом красуется изображение того, что физиологически отличает мальчиков от девочек. О чем я думаю? Да о чем угодно, лишь бы снять это утомительное напряжение…

— Это он попросил меня подружиться с тобой, — говорит она.

— Марк?

Маринка смотрит мимо меня и продолжает:

— В то время мне было все равно, кто ты… лишь бы ты ему нравилась. Лиза, честно говоря, к тому времени очень достала и Марка, и меня. Знаю, о мертвых не говорят плохо, но она была безбашенная абсолютно, с этим ее вечным желанием быть лучшей и не такой, как все, — еще хуже нашей матери. Все эти ее кружевные платьица, вечные диеты, истощение — лишь от желания выделиться.

— Странно, — говорю я, ухмыляясь. — Мне всегда казалось, что она ангел…

— Ангел? — Маринка впивается в меня стеклянным взглядом. — Кстати, да. Я думала об этом. Может быть, все дело и в нем… он слишком расслабляет своих девок. Сам-то он точно уверен, что всех ангелов превращает в демонов. Вот и тогда попросил меня выяснить, насколько ты ангел.

— То есть? Что попросил? Зачем? — вопросы сами сыплются из меня.

— Ну, как зачем… ты ему понравилась. Уж не знаю, чем ты его зацепила. Сказал, что ты странная, ходишь-бродишь, улыбаешься. Девушки со странностями его всегда впечатляли…

— Значит, странная… — улыбаюсь.

— А ты, типа, думаешь иначе? — впервые за сегодняшнюю встречу Маринка тоже улыбается. — Но у меня для тебя есть радостная новость — Лиза была еще страннее. Я бы даже сказала, гораздо страннее.

— Зачем ты сейчас рассказываешь мне об этом?

— Просто с нее все началось. Не знаю, специально или случайно, она подслушала наш с Марком разговор о тебе и — прикол! — решила умереть! Согласись, это даже покруче моей мамы. Заодно она решила забрать с собой и Марка. Шекспир какой-то… Вернее, Островский. «Так не доставайся же ты никому»…

— Почему ты говоришь мне об этом?

— Сейчас Марк совсем запутался, и вместе с ним запуталась я. Хуже этими своими рассказами я уже никому не сделаю. А то, что ты партизан, я уже давно поняла, — говорит она и встает. — Надеюсь, вам это поможет.

Маринка уходит, я остаюсь сидеть на ступеньках. В смятении, в отчаянии… Со своими мыслями и его ключами.

* * *

Кто-нибудь может определить границы эмоциональных состояний? Вот тянутся минуты одиночества, потом знакомство, общение и дальше по накатанной… Тысячи мыслей, дел, каких-то мелких и мелочных обстоятельств то сближают нас друг с другом, то заставляют отдаляться. И вдруг становится невозможным отделить «до» и «после». Чем я жила, о чем думала, о чем мечтала и на что надеялась до встречи с ним? Где дверь, через которую человек однажды входит в твою жизнь — и кажется, что он был там всегда?

— Зря пришла.

Голос его звучит неуверенно, и я понимаю — на самом деле он очень ждал меня. Марк был несчастлив без меня. И теперь, когда я здесь, рядом, у меня есть масса времени, чтобы дождаться, когда он, наконец, расскажет мне о самом главном. Я жду.

— У нас опять ничего не получится, — говорит он.

Я молчу.

— Как и прежде, я ничего не могу тебе дать. Я никто. Все, что я мог, — это трахаться и красиво улыбаться. Теперь и этого не дано…

Такая прямота способна сбить с ног даже парня. Наверное, я должна устроить истерику: вспылить, как девочка, уточнить, кто и что у него отнял и что за ерунду он несет. Я улыбаюсь, присаживаюсь на корточки рядом с коляской, смотрю ему в глаза. В данный момент мне не хочется разговаривать с ним — да и вообще ни с кем. Слова придают чувствам излишнюю определенность, я не хочу загонять в рамки нескольких фраз все то, что есть между нами. Если бы я была хоть немного смелее, прижалась бы губами к его уху и прошептала: «Марк, Марк, Марк».

— Есть хочу, — говорю я и резко встаю. — Ты не обидишься, если я пойду на кухню и что-нибудь приготовлю?

Расчет оказывается верен. Моя наглость снимает с его красивого лица очередную маску — и я вижу, что на самом деле он очень рад, что я останусь. Или мне кажется…

— Да, конечно. Там вроде бы есть какие-то продукты.

— Я разберусь.

Он смотрит на меня неподвижным взглядом — и мои часто хлопающие ресницы выдают меня вместе с моим неуемным волнением. Уверенность — вот в чем я всегда испытывала недостаток. И, как ни старалась при встречах с Марком сказать «а», выговорить потом «б» не получалось. Вот и сейчас я слишком игриво, чтобы это выглядело естественным, подмигиваю ему и выхожу из комнаты.

Итак, он мне рад — это хорошая новость, но слишком опустошен, чтобы показать это. Дважды два. Вот такая высшая математика, — смеюсь над собой я. Безумный смех подступает к горлу. Пытаясь побороть истерику, оглядываюсь вокруг.

* * *

Эта кухня светлая и просторная… ничто в ней не напоминает тесноту и темноту той ночи, но всего несколько шагов — и воспоминания догоняют меня: я вновь чувствую вкус наших задыхающихся, бесконечных поцелуев, настойчивость и нежность Марка, ритм наших бьющихся сердец…

— Кажется, я знаю, о чем ты думаешь? — Марк застает меня врасплох.

Я оборачиваюсь и вижу его в проеме дверей. Грустного и родного. «Запомни это, запомни», — мысленно твержу себе. И этот взгляд, и эту его фразу, и это свое ощущение. Запомни. Неизвестно, чем все закончится, возможно, больше вы не увидитесь. Ничто так не разделяет людей, как несбывшиеся надежды, ожидания и мечты.

— А? Вряд ли, — неумело вру я и поворачиваюсь к нему спиной.

— Почему ты тогда ушла?