* * *

Конец всему хорошему настает, как всегда, внезапно.

Дома меня ждут Димка и мама. Брат выглядит похудевшим и еще более отрешенным, чем обычно. Он страдает от неразделенной любви, насколько вообще способен страдать. Мама — это мама, на ее лице — любовь и волнение. Здесь не Верона, здесь моя жизнь, мои радости и мои горести. Я хочу обрадовать маму и Димку подарками, достаю их из сумки, смеюсь, пытаюсь что-то говорить, но получается очень наигранно, ведь на самом деле я просто хочу их обнять и вместе погрустить.

— Дима, посмотри на сестру, она совсем отощала. Если это из-за любви, то пора найти другую любовь, — говорит мама.

— Любовь сама найдет меня. Не ты ли всегда твердишь об этом? — подмигиваю я.

— Конечно. Кстати, тебе звонил парень с приятным голосом. Это он, да?

— Что? — я вновь следую этой чертовой привычке — переспрашивать, когда волнуюсь.

— Из-за него переживаешь?

— А что за парень и когда звонил? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Звонил в тот день, когда ты уехала. Просил передать… сейчас, погоди… я даже записала, чтобы не забыть. Вот. Просил передать, что звезды не так близки друг к другу, как кажется.

— Что?!

Всего пара-тройка часов после приземления, и я уже меряю шагами комнату и не могу избавиться от навязчивого вопроса: все-таки он или не он? Марк мог узнать мой домашний номер у Маринки. Но зачем ему звонить на домашний? Мне кажется, что игра в угадайку даже доставляет мне удовольствие. Я делаю попытку хоть что-то прояснить — набираю сначала номер своего загадочного собеседника, потом впервые сама звоню Марку. В обоих случаях «абоненты недоступны». Черт…

Несмотря на весну, на улице идет снег. Я открываю окно, высовываюсь почти по пояс и запрокидываю голову, чтобы почувствовать мягкое холодное прикосновение снежинок. Как холодно…

— Ложись спать. Завтра школа, потом съемки, — шепчет мама, просунув голову в дверь. — И еще… что это за история с тем мальчиком, с которым вы вместе снимаетесь? Только что в новостях показали…

— Мам, не бери в голову, ерунда это.

— Спи.

Я лежу на постели, уставившись в потолок, и разглядываю рожицы, которые рисует на нем свет фар проезжающих мимо дома машин. Спать мне не хочется совершенно, я включаю ноутбук, набираю в поисковике «лучшие песни о любви» и грущу, грущу, грущу. Тихая музыка помогает мне уснуть…

* * *

— Все изменилось…

Мгновение я испытываю жуткий страх. Звонят из киногруппы. Надо что-то сказать в ответ, но, черт, эта вечная неуверенность в себе. Мысленно я уже слышу, как мне говорят, что была обнаружена ошибка, что я не должна была играть роль Джульетты и что даже теперь, когда фильм почти отснят, они готовы все исправить, все переснять. Бред, конечно, но проходит пара секунд, прежде чем я гоню этот бред прочь и, как всегда в подобные минуты, переспрашиваю:

— Что?

— Съемки, в которых ты участвуешь, мы отложили примерно на месяц. Вот так. Учись давай, готовься к выпускным экзаменам. В общем, тебе есть чем заняться…

— Ага, а что случилось? — спрашиваю я.

— Решили вашу финальную сцену с Марком снять в последнюю очередь.

— Понятно, — вежливо говорю я, хотя на самом деле мне вновь ничего не понятно.

— И еще… по поводу Кирилла… Постарайтесь вместе периодически появляться в публичных местах.

У меня не хватает духу спросить: почему Кирилл, зачем и что это даст?.. Впрочем, история с Димкой научила меня — не столь важно, что и как ты делаешь, важнее — ради чего… а вот, собственно, ради чего весь сыр-бор, другим видней. Они и командуют. Иной раз мне кажется, будет лучше, если я не только научусь не задавать лишних вопросов, но и отключу сердце и мозг. Тогда, по крайней мере, совесть не замучает меня до сумасшествия.

* * *

Следующий месяц я провожу в спячке, — ем, сплю, хожу в школу и жду: звонка, съемок, вестей от Марка. Но он так и не звонит. Иногда мы встречаемся с Кириллом. Забавный фарс, в котором, помимо нас самих, как правило, участвуют телефон Кирилла, твиттер и инстаграм. Когда мы сидим где-нибудь в кафе, он вроде бы с интересом смотрит на меня, заводит разговор о чем-нибудь, как ему кажется, веселом, а перед тем, как сфотографировать нас, кладет руку мне на плечо. Кажется, когда-то я считала его модной пустышкой? Нет, у него достаточно ума, чтобы разделять черное и белое, но хватает и равнодушия, чтобы с этим разделением считаться.

Сегодня вечером мы в очередной раз встречаемся в кафе, и Кирилл неожиданно произносит:

— А знаешь, он тут спрашивал о тебе…

— Кто? — в моей голове вновь мелькают мысли о Марке. Хотя зачем Кириллу говорить о нем со мной…

— Йосик, — Кирилл многозначительно смотрит на меня.

— И?

— Что «и»? Просто говорю, что он спрашивал о тебе.

— Ну, ты так говоришь, будто он — Брэд Питт, — я произношу это имя и вздрагиваю, вспомнив незамысловатую сказку, которую рассказывала мне Ирина, потом продолжаю: — А я как будто Анжелина Джоли, и мы с ним неожиданно расстались…

— Этого я о вас сказать не могу, — Кирилл демонстрирует то мерзкое хихиканье, которое заменяет в богемной тусовке простой человеческий смех. — И все же… его родаки сильно трухнули, когда его вместе с тобой стали всюду замечать!

— То есть?

— Так ты не в курсе? Тебя тогда еще со мной в Италию сослали, а его — в Англию.

— Нет, не в курсе.

«Мне было бы не так обидно узнать об этом от него самого», — думаю я. Впрочем, если быть искренней, с тех пор, как мы виделись с Ёжиком в последний раз, у меня не было ни времени, ни желания о нем думать. Лишь иногда я вспоминала о нем и тут же старалась забыть. Это тягостное чувство, когда ты не смог оправдать чужих ожиданий. Думаю, что-то подобное должен испытывать в отношении меня Марк, если он, конечно, меня в своей жизни вообще заметил. Я вновь зла на него…

* * *

Мой первый съемочный день после месячного перерыва. Мгновенно исчезает все: павильон, людская суета, даже воздух, — нечем дышать. Остается только он, грустный и отрешенный. Сердце бешено колотится, пальцы судорожно сжимаются в кулак. Кто-то, проходящий мимо, толкает меня, и я роняю листы с текстом. Закрываю глаза. Нет. Этого не может быть, нет. Открываю. Марк не сводит с меня холодного, пустого взгляда. Я умоляю забрать меня отсюда — в другую реальность, домой, к пирожкам и чаю. Не верю в то, что вижу…

— Ты не знала?

Кирилл возникает около меня, словно призрак. Он берет меня за руку — и от его прикосновения я оживаю. Чувствую, как из моих глаз готовы политься слезы, и сдерживаю их. Отрываю взгляд от Марка и смотрю на Кирилла.

— Нет, не знала. Что случилось? — говорю я.

Ассистентка режиссера кивает мне с противоположной стороны зала.

— Иди. Наверное, сейчас тебе все разъяснят, — Кирилл хлопает меня по плечу.

Я медленно иду в сторону нашего «штаба», чувствуя, как с каждым шагом меня все больше сковывает неловкость. Проходя мимо Марка, поспешно киваю ему и опускаю голову, пряча глаза. Я боюсь, что в моем лице, в испуганном взгляде он прочтет то, за что впоследствии мне будет стыдно.

— Марка сбила машина, — говорит режиссер, когда мы остаемся наедине. — Последствия этого ты уже видела…

— Как же так?.. — начинаю я, но он меня перебивает.

— Учти, люди не должны это связывать с нашим фильмом. Сначала премьера и прокат, потом все остальное. Поняла? Девочкам неинтересен Ромео в инвалидной коляске. Им нужен сказочный принц.

— Что? — глупо переспрашиваю я.

— Если кто-то пронюхает об аварии, если это попадет в прессу и если я узнаю, что информация исходила от тебя, то все — о карьере можешь забыть. Поняла?

Оглушенная и удивленная, я уже иду к двери, когда он бросает мне вслед:

— За рулем джипа сидел человек, которому не нужна публичная огласка. Я понятно объясняю?

— Да… Когда это произошло?

— Тебе не нужно этого знать.

— Когда нас с Кириллом в Италию отправили, да?

Он молчит. Строго смотрит на меня и молчит. Неожиданно для себя я продолжаю:

— Это поэтому вы меня с Кириллом туда и отправили, да?

— Можно сказать и так. Но это теперь неважно.

Когда я нахожусь уже у двери, то слышу менее жесткое:

— Марку никаких глупых вопросов не задавай, пожалуйста. Нам еще повезло, что он вообще способен сниматься…

Через две минуты я выхожу на воздух, шуршу носком туфли по земле, рисую круг. Хорошо, что съемочный день уже окончен. У метро я останавливаюсь… плачу… «Спасибо за жизнь», — написала детская рука мелом на асфальте. Рядом солнышко, домик и дерево. Мама и папа. Еще несколько минут… и начинается дождь — безжалостные капли размывают людское счастье, которое изобразил юный художник.

Люди пробегают мимо. Я стою. «Спасибо за жизнь», — пульсирует в голове.

* * *

Вот уже два дня я не сплю и не ем. Меня почти не существует. Еще чуть-чуть — и умру. За окном идет дождь, слышны раскаты грома. Я лежу, отвернувшись к стене. У меня отит на оба уха, и все ноет от боли. Не слышу, не вижу, ничего не хочу. Однако нужно как-то встать и ехать, впереди — день траура и печали. Сегодня гибнут Ромео и Джульетта…

Любовь моя! Жена моя! Конец

Хоть высосал, как мед, твоё дыханье,

Не справился с твоею красотой.

Я лежу с закрытыми глазами, Марк склоняется надо мной, и я чувствую его дыхание. Вновь, пусть даже как шекспировские герои, мы вместе. Снова он рядом. Я думаю о том, что ничего необратимого нет. Да, теперь он в коляске, да — не может ходить, но он живой. Даже в том, как сумасбродно он относился к своей жизни, как судьба трижды спасала его от смерти, — он не такой, как мы. Как я — много думающая, но ничем не примечательная, как Кирилл — много ждущий от жизни, как Ёжик — стремящийся быть лучше других, как Маринка — неразборчивая в средствах при достижении цели.