— Хорошо, что он приехал.

— Очень хорошо.

— Как пацаны? Как Яков — мой новый юный друг?

— Нормально. Бунтует. В первый класс пошел, через неделю забастовку в школе организовал.

— Вот это да! Из-за чего?

— Учительница сказала, что Израиль должен отступить к границам шестьдесят седьмого года, а территории отдать арабам. Он с ней спорить начал. Яков знаешь как спорит, стены трясутся.

Она его из класса выставила, чтобы урок вести не мешал. Он домой приходит, говорит: «Папа, ты мне должен помочь написать три плаката. Нам учительница задала. Завтра игра какая-то будет интересная». Я и написал на больших белых листах то, что он мне сказал: «Да здравствует сильный Израиль!», «Свободу слова!», «Дайте права детям!». Яшка писать-то еще не умел тогда.

— Круто.

— Ага. Меня потом в школу вызывали.

— Ты его ругал?

— Я счастливый две недели ходил!

— Почему?

— Смелый мужик растет. Я бы на такое даже в десятом классе не решился.

— Да. Израильский ребенок. А мне сейчас Алешина Девушка звонила. Алена. Говорит, его в армию призвали.

— Ты знаешь, я так Леху уговаривал на другой факультет пойти, но он — ни в какую.

— Теперь после армии поступит.

— Поступит. Он упорный. Девушка его тоже ого! С характером...

— Да. И толковая... Новый год через две недели, ты отмечаешь?

— Нет. Только еврейский отмечаю осенью.

— А мне до сих пор тридцать первого декабря грустно, очень снега хочется. Воздуха морозного, ядреного, Помнишь?

— Помню. Запах у него такой особенный... Самый свежий.

— Хрустящий!

— Фира, запах не бывает хрустящий.

— Не бывает... А в детстве был. Ты-то меня понял, надеюсь.

— Я-то понял... Поезжай на Хермон, там уже две недели снег лежит.

— На Хермоне снег, как у нас в Сибири в конце марта.

— Точно. Не подходит для новогоднего.

— Ладно, Витюша, удачи тебе в новом проекте.

— Спасибо.

— Ну все, пока. Дворе большой привет.

— Нет, подожди, тебя в штат взяли?

— Не взяли еще.

— А тот пенсионер ушел на пенсию?

— Ушел.

— Значит, другого журналиста на его место взяли?

— Угу. Но ты не расстраивайся, я тут еще курсы успешно заканчиваю «Презентация мероприятий». Много интересных предложений от разных компаний по производству всего на свете.

— Очень голосок у тебя грустный.

— Это тридцать первое декабря приближается.

— А может, к нам приедешь на Новый год?

— Не знаю... Не думаю...

— А то приезжай, мы будем очень рады!

— Может быть, спасибо, Витюша. Выключаю сотовый.

Спутник... Алеша... Швыдко... А в прессе не было сообщения о том, что спутник разбился. Конечно, о чем писать-то. Вот если бы он бороздил Вселенную. Ладно, побороздит еще.

Как хорошо, что через два дня приезжает Алена.

В черных глазах Алены вся грусть еврейского народа.

— Ты что, Аленушка?! Возлюбленный твой жив, здоров и невредим! Нельзя так убиваться!

— Твой вот тоже здоровый и невредимый, и что с того? Можно подумать, ты радостная.

— Ну ладно, у меня свои причины.

— Свои. Такие же самые.

— Мой возлюбленный за четыре тысячи километров от Иерусалима... И потом... Через две недели исполнится ровно десять лет, как я его не видела.

— Ужас!

— Ужас... А ты говоришь...

— Десять лет! Как же ты выдержала?!

— Не знаю... Не представляю... Понимаешь, человек ведь не сидит у окна в ожидании. Он живет. А жизнь выплескивает на него море проблем, которые нужно немедленно решать. Так летят дни, месяцы, годы.

— Ты должна поехать к нему! — Алена хватает меня плечи и кричит вдруг так, что несколько прохожих удивленно оборачиваются: — Ты обязана! Обязана поехать к нему немедленно!

— Алена, перестань орать.

— Нет! Ни за что! Десять лет — это огромный срок! Ты должна увидеть его!

— Зачем?

— Чтобы что-то понять для себя.

— Что понять?

— Что ты действительно любишь его!

— Конечно, люблю. Его невозможно не любить.

— Нет, может быть, это давно стало твоей мечтой, просто мечтой, миражом, с которым ты живешь все эти годы. Может быть, он изменился и теперь совсем другой, не такой, каким ты его помнишь и любишь. Нет! Ты изменилась за десять лет и воспринимаешь все иначе. Фира, пожалуйста, где у вас тут поблизости агентство по продаже билетов? Я уверена, что можно успеть. Заказать билет на тридцать первое декабря, как раз на Новый год. Пожалуйста. Если у тебя нет денег, я могу одолжить. Мне мама месяц назад прислала тысячу долларов. Отдашь потом, когда будет возможность.

— Нет, Алена, спасибо, Я не могу ехать туда.

— Ты просто трусишь. Ты боишься разрушить свою мечту. Но это необходимо, чтобы жить дальше. Это необходимо тебе теперь. Поехали, умоляю, поехали в агентство. Я так хотела сделать для тебя что-то хорошее, что-то важное, по-настоящему важное. — Она оглядывается по сторонам и моментально находит нужную вывеску: — Вон, смотри! Даже ехать не надо. Агентство «Гранат». Хорошая компания, известна всей стране. — Она крепко сжимает мою руку.

А ведь она права, эта маленькая женщина. Тысячу раз права. Я должна увидеть Геру. Я могу сделать себе такой подарок. Я заслужила его, в конце концов. И потом, увижу настоящий январский снег... Хотя у меня и одежды-то нет подходящей.

Алена не отпускает мою руку ни на секунду. Через несколько минут мы уже сидим напротив миловидной сотрудницы агентства «Гранат». Она что-то ищет в голубом пространстве компьютера, наконец удовлетворенно улыбается:

— Да, есть билет на тридцать первое декабря. Назад когда собираетесь?

— Есть билет на пятое?

— Фира, ты что, обалдела! У тебя на все лишь три дня выпадает!

— А больше и не нужно, чтобы все понять... И потом, у меня одиннадцатого января важное мероприятие, а к нему готовиться основательно надо.

— Какое?

— Потом расскажу.

— Девушка, оформляйте билеты, — приказным голосом говорит Алена.

— Да-да, оформляю. Паспорт, пожалуйста.

— У меня только водительские права с собой.

— Пока права подойдут, а как у вас с визой?

— Визу нужно?

— У вас есть российское гражданство?

— Нет. Я знаю, сейчас восстанавливают, но я еще не сделала этого. Как-то не нужно было...

— Мы успеем восстановить. Успеем за две недели, — тараторит Алена, — у Йоси консул знакомый есть. Он с ним все время на связи. Оформляйте билеты, девушка.

Через полчаса мы выходим из агентства. Январский буйный ливень обрушивается на Иерусалим.

— Ого! И зонта нет!

— Бежим! Тут близко до моей машины.

Потоки желтой воды стремительно несутся по асфальту. Ветер рвет на части зонты, как годовалый малыш бумажные игрушки. Внедряемся в машину. Включаю обогрев, радио.

— Кайф... — Алена блаженно откидывается на сиденье.

— Возьми там полотенце сзади.

— Спасибо. — Вытирает промокшие волосы.

Я смотрю на потоки дождя, омывающие лобовое стекло машины, и вдруг отчетливо понимаю, что первого января увижу Геру.

— Фира...

— Что?

— Ты должна позвонить ему сегодня или в крайнем случае завтра. У тебя есть его телефон?

— Я помню его наизусть.

— Номера могли поменяться за десять лет.

— Могли. Это неважно. Я не буду ему звонить.

— Но ведь его может не оказаться в городе. Люди иногда уезжают в командировку или в отпуск.

— Уезжают.

— И что тогда?

— Тогда я его не увижу. Зато увижу снег. Настоящий январский снег. Пургу... Метель... Я тебе очень благодарна, Аленушка, за то, что ты затащила меня в это агентство. — Достаю из сумочки билеты на самолет. Смотрю на них как на что-то сверхъестественное, волшебное. — Всего две недели...

— А если его не будет в городе?!

— Значит, не суждено.

...Прошел уже целый месяц после моей поездки в Россию, а все события до сих пор перед глазами.

Аквамариновое море в иллюминаторе самолета, припудренное тончайшими барашками облаков, сменяется густыми плотными горами снегов над черными лесами...

Я появилась на пороге его кабинета. Повернула замок в дверях. Сбросила шубу и шапку и не в силах больше сдерживаться припала к его губам...

Он нисколько не изменился за эти десять лет.

А я?

Он хотел сделать это тут же в кабинете, но мне не подходило место, где побывали десятки женщин. Я не была предметом развлечения. Тогда он не понял, в чем причина, но потом...

Я сказала Гере, что жду его в гостиничном номере, и он примчался туда раньше меня. Он даже успел снять еще один номер на моем этаже. Оказалось, что в России гостей после одиннадцати вечера выгоняют.

Я не помню, что мы делали эти три дня, кроме того, что ели, хохотали, говорили и занимались любовью. Да вот еще, гуляли по заснеженному городу. Конечно, играли в снежки, и я всегда побеждала, и меня не выбрасывали из команды. Покупали мороженое, от которого мои губы, и без того отвыкшие от морозов, превращались в деревяшки, но Гера быстро вдыхал в них жизнь, наверное, как когда-то Всевышний в уста Евы... Еще мы играли в слова и дорисовывали фигурки, чтобы получалось что-то конкретное.

Я не помню, чтобы Гера оставил меня одну хоть на полчаса в течение этих трех дней. Отчетливее всего я помню теперь лишь острое, жгучее, почти невыносимое чувство счастья, которое, мне кажется, мы испытывали оба, отчего оно казалось еще острее и невыносимее.

Мы не искали никаких разнообразий, занимаясь любовью. Гера лишь обнимал меня, и я уже была на грани оргазма. Хотя это слово вряд ли подходит к тому великому чувству, которое я испытывала, когда он прижимал меня к себе, а потом входил в меня, опутывая мою голову своими горячими ладонями и низким голосом:

— Что? Что происходит?

— Я люблю тебя. Очень-очень люблю.

— Я снова нашел свой дом. Свой самый уютный дом. Мой настоящий Дом.

Мы почти не говорили с Герой о моей жизни в Израиле или о его жизни здесь, словно боялись, боялись оба, что это напомнит нам о неминуемой разлуке.