Он решил, что не будет больше задавать вопросов. Особенно потому, что у его невесты, так же как и у него самого, совершенно очевидно, были секреты.

Обед закончился довольно быстро. Даже слишком быстро, он не успел еще обрести душевное равновесие. К нему подошла ее тетя с какими-то женщинами, которых, как ему показалось, он узнал. Одна из них — молодая женщина с весьма странной походкой — увела его невесту.

— Таков обычай, Давина, — сказала Тереза. — Считай это хорошей приметой для твоей первой брачной ночи.

— Разве это не пережиток, тетя? — спросила Давина, наблюдая за тем, как незнакомые женщины готовили ее комнату для предстоящей ночи. Та, чью странную походку отметил Маршалл, была практически на сносях, а это считалось залогом будущей плодовитости невесты. — Это какая-то шотландская версия Луперкалий.

Тереза взглянула на нее, и Давина поняла, что тетя раздумывает, стоит ли задать вопрос.

— Луперкалии — обряд плодородия и очищения в Древнем Риме, — пояснила Давина. — Во время него приносили в жертву ягненка.

Как она и предполагала, Тереза подняла руку, чтобы предупредить дальнейшие объяснения.

— Женщины просто застелят кровать, моя дорогая. Они не собираются разбрасывать по всей комнате внутренности в качестве жертвоприношения.

Этой комнате не помешало бы небольшое очищение, подумала Давина, но воздержалась от комментариев. Однако когда она увидела брачное ложе, трудно было удержаться от возгласа удивления.

Кровать оказалась высокой и широкой. Четыре столбика красного дерева по ее углам были украшены резными цветами и листьями более светлого дерева. Бюро, туалетный столик и столику кровати тоже были красного дерева и так отполированы, что в них отражался свет ламп. Стены были обиты ярко-красным китайским шелком, расшитым зелеными виноградными лозами и ярко-белыми хризантемами.

Как можно спать в такой спальне?

— Я ни за что не смогу даже сомкнуть глаз, — тихо шепнула Давина на ухо тете. — Такая пестрота!

Тереза оглядела комнату с видом человека, всегда находящего в любой ситуации самое лучшее.

— Ты же знаешь, что Маршалл дипломат. Очень образованный человек. Я слышала, что он свободно говорит на шести языках. — Она глубоко вдохнула. — Понятно, что его вкусы несколько отличаются от вкусов шотландцев. Тебе решать, Давина, примешь ли ты это своеобразие или распорядишься, чтобы все переделали по твоему вкусу.

Тереза хлопнула в ладоши, словно желая покончить с особенно трудной проблемой, и с решительной улыбкой обратилась к женщинам:

— Вы уже почти закончили? Мы должны подготовить невесту, а потом дать ей несколько минут, чтобы она могла собраться с мыслями и успокоиться, не так ли, леди?

Без излишней суеты женщины сняли с Давины платье и облачили ее в кружевную сорочку, мало отличавшуюся от свадебного платья. С той разницей, что не было корсета, а под сорочкой не было вообще ничего. Не было ни подвязок, ни тонких чулок, связанных для нее монахинями монастыря на юге Франции. Под пенно-белым слоем кружев Давина была совершенно голой и чувствовала себя жертвенным ягненком.

Неужели в Шотландии когда-то приносили в жертву женщин? Давина поняла, что ничего об этом не знает. Она вообще ничего не могла вспомнить. Ни одного латинского заклинания. Не могла мысленно представить себе карту империи. А какое у нее второе имя? Кажется, такое же, как у тети. Тетя…

Господи, она не может вспомнить, как зовут ее тетю.

И почему здесь так холодно? Эмброуз славился своим теплом и уютом, но в этой комнате было холодно, как в каком-нибудь подвале. Может быть, именно такой холод ей придется терпеть, когда наступит зима?

А пока ей надо постараться вспомнить. Она потеряла мать, когда ей было четыре года, но эта потеря как-то стерлась из памяти. Отец всегда любил ее, так же как и тетя Тереза. Ее тетю, значит, зовут Тереза. Тереза Роул. А ее зовут Давина Макларен Росс.

Она села на край кровати, опершись кулаками о постель, и закрыла глаза, чтобы не видеть этот кричащий китайский шелк на стенах.

Ей придется просто пережить эту брачную ночь, вот и все.


Гэрроу Росс стоял перед зеркалом, рассматривая себя. Ему нравилось, как он выглядит. Его не смущало то, что он стареет. Он не любил вспоминать о годах своей молодости, которую он, как многие молодые люди его круга, провел в безделье, не задумываясь о смысле жизни.

С того самого момента как он понял, кто он такой, он знал, что его старший брат Эйдан станет наследником графского титула и Эмброуз тоже перейдет к нему. Эта мысль постоянно стучала в его голове подобно невидимым часам. Его раздражало и то, что брат был бы гораздо счастливее, если бы стал не графом, а ученым.

Едва достигнув двадцати лет, Гэрроу уже знал, каков должен быть его жизненный путь. Он хотел добиться больших успехов, чтобы не оставаться на всю жизнь бедным родственником, зависящим от милостей своего старшего брата Эйдана.

К счастью, он неожиданно открыл способ, как делать деньги, а деньги, как оказалось, могут уравнять всех и вся.

Он уже не сожалел о том, что Эмброуз предназначен его племяннику Маршаллу. Перестало его заботить и то, что он никогда не станет графом Лорном. Были, конечно, моменты, когда он об этом думал, но почти сразу же успокаивался, вспоминая о том, чего он достиг. У него было два великолепных особняка: один в Эдинбурге, другой под Лондоном. Его клиперы славились свой быстроходностью, а склады были забиты такими товарами, о которых богатые и жадные покупатели могли только мечтать.

Просунув руки в кожаные ремешки щеток для волос, он начал энергично проводить ими по серебристым седым волосам. У него была такая же, как у Эйдана, густая копна волос. Но в отличие от брата у него было отменное здоровье. Ведь он не провел столько лет в пустынях Египта, раскапывая гробницы, только для того, чтобы привезти домой, в Эмброуз, какие-то мумии. Бедный Эйдан! Неужели он умер от бронхита, которым заболел в последний сезон раскопок? Или в нем вдруг зашевелились человеческие чувства и он скорбел о смерти своей жены?

Гэрроу иногда вспоминал о дорогой Джулиане. Он скучал по своей невестке, но, возможно, это хорошо, что ее уже нет в живых, потому что ей не пришлось стать свидетельницей того, каким конченым человеком стал Маршалл, ее сын.

Он наклонился к зеркалу, чтобы поближе рассмотреть свои зубы. Потом выпрямился и опять оглядел себя, засунув палец за обтягивавший его жилет. Он подумал, что начитает полнеть. Надо перестать слишком увлекаться соусами своего нового повара. Но еду и хорошее вино он считал вознаграждением за преданность своему делу и усердие.

Может быть, ему стоит задуматься и о собственном браке? Много лет он был слишком занят своим будущим и вообще не думал о женитьбе. Но теперь, когда все дела устроены и он богат, возможно, стоит начать думать о том, чтобы разделить остаток своей жизни с женой.

Он подошел к письменному столу, выдвинул правый верхний ящик и достал большой конверт, который он получил только сегодня вечером. Податель послания остался незамеченным среди шума и веселья свадебного пира. Гэрроу точно знал, что написано в письме и приложенных бумагах, но все же решил их перечитать — просто чтобы еще раз удостовериться. Улыбнувшись, он нацарапал свое имя внизу письма и добавил одно предложение-инструкцию. Один из его клиперов отплывает через неделю, а когда вернется, он станет еще богаче, чем прежде.

Положив бумаги в ящик, он запечатал письмо и сунул его в кожаную сумку. Завтра тот же курьер, спрятанный в комнатах для прислуги — наверняка с бутылкой вина и молоденькой служанкой, — вернется обратно в Перт.

Гэрроу не был слишком склонен к иронии. Но его не могла не развеселить абсурдность ситуации. Началом его огромного состояния была торговля опиумом, употребление которого в определенных кругах считалось необходимостью, а в других ядом, разрушающим здоровье. То же самое вещество было, возможно, причиной безумия его племянника Маршалла.


Ночь мягко окутала своими тенями Эмброуз. Время от времени вспышки света и взрывы безудержного смеха напоминали Маршаллу, что его дом полон незнакомых людей. Отсутствие на пиру хозяина гостей не смущало — ведь они были уверены, что он находится со своей невестой.

Маршалл стоял перед дверью апартаментов графини, сжимая и разжимая кулаки. Дверь была украшена позолоченной резьбой и являла собой произведение искусства, созданное умелым мастером более ста лет назад. Мог ли тот человек представить себе, что спустя сто лет хозяин замка будет стоять перед этой дверью, обуреваемый страстями? Мог ли тот давнишний столяр даже подумать, что за этой дверью, украшенной им позолоченной резьбой, будет другая, еще большая преграда, которая зовется искушением?

За этой дверью было не просто искушение плоти, хотя и это присутствовало. Но Давина на несколько часов подарила ему забвение. С ней он не будет лордом-отшельником, Дьяволом из Эмброуза, графом Лорном, честь которого запятнана делами прошлых лет. С ней он будет просто мужем.

Она ничего о нем не знала, и это, с одной стороны, его смущало, а с другой — было причиной, чтобы радоваться. С ней он сможет быть таким, каким пожелает. Добрым или сдержанным, отчужденным или любящим. Или он просто может быть тем человеком, каким он всегда себя знал и который только совсем недавно повредился в уме и потерял способность быть самим собой.

Ему следует оставить ее в покое. Он должен повернуться и уйти в свои собственные апартаменты. Там, с помощью нескольких бокалов вина, он сможет забыть о своей невесте. Там он наконец уснет, и ему не потребуется прикосновение другого человеческого тела. Никто не будет обнимать его, или целовать, или обещать физическое наслаждение.

Вино подействует.

Но искушение было слишком велико. К тому же все думают, что он со своей невестой. Мир оправдал его на эту ночь. Сегодня ночью он, возможно, здесь, чтобы выполнить обязательства, налагаемые на него его статусом и происхождением. Не важно, что он ненавидит ночь и боится своих страшных снов. Он надеется, что его невеста сможет облегчить переход от здравомыслия к безумию.