Потом она взяла со стола черепок какого-то сосуда и удивилась тому, что краски, нанесенные на терракотовый фон, все еще были видны — бледно-голубая, некогда бывшая ярко-синей, и бледно-желтая, когда-то оранжевая.

— Вы были здесь вчера, когда я пришла, чтобы найти вас?

Не сразу, но он все же ответил:

— Да.

Она кивнула в знак того, что ждала именно такого ответа.

Сколько же красоты было в этом доме! Ее внимание особенно привлекла одна маска, освещенная неожиданно пробившимся лучом солнца.

— Она золотая? — спросила Давина, осторожно прикоснувшись к краю маски.

— Да. — Он схватил ее руку и сжал.

Ну разумеется! Маске было несколько тысяч лет, а ее прикосновение, каким бы легким оно ни оказалось, могло повредить драгоценному предмету древней культуры.

— Она похожа на человека с рогами барана. А у этой, — она показала на статую женщины, выполненную из слоновой кости, — кошачья голова.

Справа от нее стояла статуя юноши с замысловатой прической, прижимавшего к груди крест, будто защищаясь. Статуя рядом изображала женщину в золотом одеянии, преклонившую колено. Она протягивала руки, а за спиной у нее были зелено-голубые крылья с красными точками. Над головой было красное кольцо, подпираемое двумя золотыми рогами.

— Исида, — пояснил он, правильно истолковав ее смущение, — богиня плодородия.

Куда бы она ни смотрела, везде ее взгляд натыкался на что-то невиданное и необычно интересное, начиная от столов, которые, казалось, были сделаны из золота, и кончая сплетенными из тростника стульями, украшенными цветными рисунками. Саркофаг в форме обезьяны соседствовал с другим саркофагом, в котором находился мумифицированный ибис — священная птица египтян. Рядом с золотым сосудом в красных и зеленых полосках высилась ваза, из которой торчала длинная палка.

— Когда-то это был веер из павлиньих перьев, — пояснил Маршалл, коснувшись палки.

— Я никогда не видела ничего подобного. Даже на Всемирной выставке.

— Многие из выставленных там предметов были всего лишь точными копиями.

— А эти нет? — удивилась она.

Он покачал головой:

— Это все приобретения моего отца. Он любил Египет.

— Здесь все очень красиво, но нет ничего живого.

Он не ответил, и она задала ему вопрос, который ее мучил все это время:

— Как вы поранили руку?

— Я не помню. Примите это на слово.

— А вам не страшно, что вы не помните, как это произошло? — Она внимательно на него посмотрела. Белки его глаз были красными, лицо — осунувшимся. — Вы поэтому избегаете меня? Из-за того, что боитесь, что такое может случиться, когда я буду рядом? — произнесла она.

Он молчал. Но когда он заговорил, он повторил то, что ей уже было известно.

— Я говорил вам, что наш брак не будет типичным. Теперь вы знаете почему.

— Потому что вы безумны? — Она вздохнула. — Я думаю, что здесь что-то не так, но пока не знаю что. Но я не верю, что вы сумасшедший.

— Или Дьявол из Эмбоуза?

— Тогда мы с вами пара, не так ли? — Она вдруг почувствовала себя легко. — Я — грешница из Эдинбурга.

Наконец-то ей удалось его расшевелить. Ей показалось, что он хочет что-то сказать. Но он молчал.

— Если мы не знаем друг друга, — сказала она, — исправьте ситуацию. Расскажите мне о себе.

— А курс будет называться «Маршалл Росс»? Вы хотите, чтобы я раскрыл все секреты?

— Почему бы и нет? А я бы рассказала о своих…

Она вдруг осеклась, потому что ее осенила такая странная мысль, что она уставилась на него в недоумении.

— В чем дело, Давина?

Она покачала головой, почувствовав себя глупо.

— У меня их нет. — Она помолчала. — У меня вообще нет никаких секретов. Я никогда ничего не скрывала ни от отца, ни от тети. Возможно, я всегда была слишком разговорчивой и откровенной и постоянно все о себе рассказывала. У меня никогда не было тайника, где я хранила бы что-либо от посторонних глаз. У меня не было даже детских секретов, которыми я могла бы делиться с подругами. А о моем позоре знает весь Эдинбург, так что, думаю, у меня нет секретов.

— Как же нет? Есть. Вам уже очень многое известно о графе Лорне. Многие в Эдинбурге были бы более чем счастливы узнать то, что знаете вы.

— А что я о вас знаю, Маршалл? Что вы великолепный любовник? Подозреваю, что это известно немалому числу женщин. Что еще я знаю?

Он покачал головой, но не стал комментировать ее заявление. А ей так хотелось, чтобы он что-нибудь сказал и она могла бы остаться здесь. Пока они разговаривают, между ними завязываются более близкие отношения. Может, дружба, и это лучше, чем быть просто любовниками.

Давина попыталась сократить расстояние между ними до минимума.

— Посмотрим, что я знаю о вас…

Он стоял не шевелясь, и она провела пальцами по его лицу. У него был широкий лоб. Ресницы были длинными, брови — густыми. Щеки были немного впалыми. Прямой, с горбинкой, нос был не слишком острым. К его губам она возвращалась снова и снова, проводя пальцем по упругой нижней губе и неулыбчивому контуру верхней.

На этом ее исследование не закончилось, хотя было бы, наверное, безопаснее поступить именно так. Ее пальцы скользнули вниз по его шее к широким плечам. Потом она прижала ладонь к его груди и почувствовала, как гулко бьется его сердце. Далее на пути ее пальцев оказались его руки — сгибы локтей, сильные запястья и тыльная сторона ладоней.

Ей хотелось почувствовать его всего: провести пальцами по ребрам, запустить руку под рубашку и ощутить тепло его тела.

Но она отступила. Ее щеки пылали.

Желание окатило их обоих, и если бы он стал это отрицать, она назвала бы его лжецом.

— Возможно, я действительно кое-что о вас знаю, — наконец сказала она и не узнала своего голоса.

Более мудрая женщина ушла бы. Но последняя неделя показала, что там, где дело касалось Маршалла Росса, мудрости Давине явно не хватало.


Глава 14


Он направился к потайной лестнице. И не обернулся, чтобы посмотреть, идет ли Давина за ним, а она была слишком любопытна, чтобы упустить такую возможность.

Поднявшись наверх, он прошел в большую комнату в конце коридора. Когда-то кабинет его отца занимал лишь небольшой угол третьего этажа, но Маршалл значительно его расширил. Во-первых, для того, чтобы разместить здесь наиболее ценные экспонаты из отцовской коллекции, а во-вторых, для собственного удобства.

Он придержал дверь, когда она входила, а потом стал наблюдать затем, с каким удивлением она начала рассматривать сокровища, собранные здесь его отцом. Комната вызывала у него те же самые чувства, если он не приходил сюда всего несколько дней. Вдоль одной стены были расположены большие застекленные витрины со всевозможными украшениями — ожерельями и браслетами. Была даже золотая тиара. Противоположную стену занимала полка, отведенная только для погребальных сосудов. Когда Давина дотронулась до одного из них, граф счел своим долгом предупредить ее:

— В этих сосудах в древние времена помещались внутренние органы тех, кого мумифицировали.

Она отдернула руку, но не ужаснулась.

— Это канопы?

Он кивнул.

— Давина, вы знаете о Египте гораздо больше многих.

— Моего отца тоже интересовал Египет. И многие другие страны. Он был географ.

— Я однажды с ним встречался.

— Вы мне об этом не говорили. И мой отец ни разу не упоминал вашего имени. Я бы запомнила.

— Это было очень давно. Я только что вернулся из Египта, куда ездил навестить отца. Наши отцы, насколько мне известно, несколько лет переписывались.

— Этого я тоже не знала. Впрочем, мой отец вел обширную переписку. Когда он умер, у нас с тетей не хватило духу уничтожить его письма. Мы просто сложили их в чемоданы. Их нам потребовалось двенадцать.

Она оглядела комнату.

— А какое ваше самое драгоценное сокровище?

Ему не пришлось выбирать. Он открыл нижний ящик письменного стола и достал небольшой кувшин, завернутый в марлю. Он был выполнен из бирюзового стекла, со стилизованным носиком и изящно изогнутой ручкой, и расписан иероглифами, повествующими о «рождении доброго бога Менхеперре». Рисунок на этом сосуде для хранения священных масел, используемых при погребении, был таким четким, будто его выполнили не три тысячи лет назад, а сегодня.

Когда Маршалл разворачивал кувшин, Давина стояла рядом, и по выражению ее лица он понял, что она так же поражена увиденным, как и он в тот день, когда нашел его среди сокровищ коллекции отца.

— Это был самый замечательный день в моей жизни, — признался он. — Я держал в руках такой древний, такой хрупкий сосуд, который пережил тысячелетия.

Он бережно завернул кувшин и положил его обратно в ящик стола.

Она села у стола.

— Расскажите мне о своей первой поездке в Египет, — попросила она.

— Я всего-то и был там один раз. Мои первые впечатления были довольно путаными. Я тогда еще нигде не бывал, ни в одной стране, поэтому поездка в Египет ошеломила меня.

— Почему вы туда поехали?

— Думаю, моя мать решила, что будет хорошо, если мы с отцом какое-то время проведем вдвоем и ближе узнаем друг друга. Почти все мое детство он провел в Египте, а домой приезжал раз или два в году.

Давина подперла голову рукой и внимательно на него посмотрела.

— Как выяснилось, она рассудила правильно, — продолжал Маршалл. — До этого времени я недолюбливал отца. А в Египте понял, что совсем его не знаю. Он был для меня, в сущности, незнакомцем.

— Вам не нравилось, что он так долго отсутствует?

Маршалл улыбнулся:

— Самым большим открытием моей поездки в Египет было то, что я понял: все то время, когда его не было дома, я был на него зол. — Он рассеянно потер пальцами поверхность письменного стола. — А после этой поездки всякий раз, когда я думал о нем, я точно знал, чем он занят. И хотя я время от времени по нему скучал, я его понимал.