— Насколько мне известно, у графа Оттфрида не было брата.

— Вы этого не могли знать, Бруно, — с каким-то особенным ударением заметил Бернгард, — именно от вас это обстоятельство скрывалось самым тщательным образом.

— Откуда вы знаете мое светское имя? — удивился монах. — Ведь мы с вами не встречались до моего поступления в монастырь.

Гюнтер уклонился от ответа.

— Вы очень привязаны к графу Ранеку? — в свою очередь спросил он.

— Я обязан ему всем, своим воспитанием и образованием; он взял меня, бедного мальчика…

— Бедного мальчика? — прервал его с иронией Бернгард. — Вы не были бедным мальчиком, Бруно, по крайней мере со стороны отца, вы ничем не обязаны графу за то, что он для вас сделал. Наоборот, вы можете обвинять его в том, что он дал вам слишком мало. Он хотел загладить преступление, которое совершил, украв у вас, своего старшего сына, титул и право на майорат.

— У меня? — воскликнул отец Бенедикт с выражением ужаса на лице.

— Да, у вас, Бруно Ранек! — подтвердил Гюнтер. — Вам одному принадлежало то место и то положение в свете, которое занимал граф Оттфрид.

Молодой монах стоял неподвижно, точно громом пораженный, в его лице не было ни кровинки. Вдруг он закрыл лицо обеими руками и в полном изнеможении опустился на стул.

Гюнтер подошел к нему и несколько минут не говорил ни слова. Затем тихо положил руку ча его плечо и с легким укором сказал:

— Бруно, отчего же вы не спрашиваете меня о своей матери?

Отец Бенедикт опустил руки; его лицо все еще оставалось смертельно бледным.

— Я знаю, что всегда существовала лишь одна графиня Ранек, — возразил он, — и эта графиня — не моя мать. Не говорите мне ничего больше, не заставляйте меня презирать память той, которую я чтил в душе, как святыню.

— Презирайте кого-нибудь другого, но не свою мать, она этого ничем не заслужила, — строго проговорил Бернгард. — Она была законной женой графа, точно так же, как вы были его законным сыном. Ваш дядя прелат расторгнул брак, совершенный перед алтарем церкви, он нарушил все божеские и человеческие законы. Теперь ему, конечно, не удалось бы сделать то, что возможно было раньше…

Отец Бенедикт вскочил со стула. Прежнее выражение стыда и отчаяния уступило место еле сдерживаемому гневу.

— Мои родители были повенчаны? — спросил он.

— Да. Однако успокойтесь, Бруно, иначе, вы ничего не поймете из того, что я собираюсь рассказать вам.

Совет был хорош, но оказался бесполезным. Несмотря на все старание, Бруно никак не мог побороть свое волнение.

— Помните, я сказал вам в тот день, когда вы отправлялись в Р., что вы мне кого-то напоминаете? Я прекрасно знал кого — вашу мать, но меня интересовало, имеете ли вы какое-нибудь представление о своем происхождении. Ваш ответ убедил меня в том, что вам ничего не известно. Я не мог тогда открыть вам эту тайну. Вы с фанатическим рвением исполняли свои обязанности духовного лица, и мое открытие только огорчило бы вас. Теперь у меня нет оснований молчать. Хотите выслушать меня?

Отец Бенедикт прошел раза два по камере, стараясь подавить волнение, и несколько успокоившись, подошел к Гюнтеру.

— Я слушаю!

— Года двадцать четыре тому назад я стал случайным свидетелем одной дуэли, — начал Бернгард. — Я помог перевезти тело убитого в его квартиру и присутствовал при душераздирающей сцене. Я видел отчаяние молодой женщины, потерявшей в умершем своего единственного защитника и опору. Доктор, приглашенный для медицинской помощи во время дуэли, взял на себя заботу об убитой горем женщине и дал ей приют в своем доме. Я часто бывал у доктора и там узнал все дальнейшие обстоятельства. Впрочем, об этой истории все говорили, она не была ни для кого тайной.

Отец Бенедикт молча слушал, не прерывая рассказа ни одним звуком и не спуская взора с Гюнтера.

— Граф Раггек не занимал тогда такого высокого положения, как теперь, — продолжал Бернгард, — он не был наследником майората. Как самый младший сын в семье, он не обладал большими средствами и даже служил не в столице, а в одной из отдаленных провинций, чтобы скорее составить карьеру. Здесь он познакомился с восемнадцатилетней девушкой, протестанткой, дочерью чиновника, умершего незадолго перед тем. Девушка жила со своим братом-доктором, занимавшимся медицинской практикой. Молодой блестящий офицер скоро покорил сердце юной девушки и сам увлекся ею. Он знал, что может обладать предметом своей страсти лишь в том случае, если она будет его законной женой. Граф был настолько влюблен, что, не колеблясь, решил жениться. Его высокомерная родня, строго придерживающаяся католической веры, ни за что не согласилась бы на этот брак, а потому молодой офицер решил скрыть от родственников свою женитьбу, что было нетрудно сделать, поскольку он жил далеко и от родных, и от общих знакомых.

Католический священник отказался венчать молодую пару без разрешения родителей жениха. Тогда граф Ранек обратился к протестантскому пастору, и тот обвенчал влюбленных в присутствии брата невесты и двух свидетелей. Может быть, при этом и не были соблюдены все формальности, необходимые при браке протестантки с католиком, но тогда на это никто не обратил внимания. Для молодой женщины было вполне достаточно, что брак заключен перед алтарем, по всем правилам ее религии, да и граф, по-видимому, удовлетворился этим церковным обрядом.

Молодые счастливо и спокойно прожили около года. Но внезапно умер старший брат графа, наследник майората. Средний успел уже в то время поступить в монастырь, и все состояние перешло к младшему, который должен был немедленно выехать в Ранек. Три месяца, проведенные им там, определили судьбу трех человек.

Новый наследник майората не решился сказать отцу о своей женитьбе но доверил эту тайну брату. Прелат посмотрел на дело с особой точки зрения. Он признал брак графа Ранека с дочерью мелкого чиновника преступлением, тем более, что жених был католиком, а невеста — протестанткой. Я видел этого прелата и с первого же взгляда убедился, что он жестокий человек, с железной волей и совершенно лишенный чувства сострадания к людям. С той минуты, как он узнал о существовании молодой графини, ей был вынесен смертный приговор. Какие только меры не были пущены в ход, чтобы расторгнуть этот брак! Прибегали и к угрозам, и к просьбам, и к уговорам. В конце концов молодой женщине объявили, нисколько не стесняясь, что, если она не даст добровольно развода графу Оттфриду, их брак все равно признают недействительным. Все это исходило, конечно, от прелата, граф не решился бы так оскорбить свою жену.

Отец Бенедикт продолжал молчать, но по лицу его было видно, что он переживает, слушая этот рассказ.

— Я не стану описывать вам все подробности, — быстро проговорил Гюнтер, заметив страдальческое выражение глаз молодого монаха, — скажу только, что графиня тщетно хлопотала о том, чтобы сохранить свои права, в особенности права сына, и глубоко раскаивалась, что так безгранично верила своему супругу. В конце концов граф Оттфрид и прелат одержали победу, ведь буква закона была на их стороне. Суд объявил, что брак, совершенный в протестантской церкви, ни к чему не обязывает католика, что он может считать себя свободным.

И вот молодую графиню Ранек и ребенка лишили чести и имени. Брат графини помогал ей добиться справедливости, но убедился, что ничего не может сделать; тогда он поставил на карту свою жизнь и вызвал графа Оттфрида на дуэль. Рука врача не привыкла иметь дело с пистолетом, и он промахнулся.

— А граф Ранек? — живо спросил отец Бенедикт.

— А граф Ранек застрелил брата своей жены.

Наступило долгое молчание.

Бернгард вдруг поднялся с места и, подойдя к молодому монаху и положив руку ему на плечо, строго произнес:

— Сгладьте эту морщину на своем лбу, Бруно, у всех Ранеков она всегда служит предвестником несчастья или преступления. У вашего отца было именно такое выражение в тот момент, когда он застрелил вашего дядю. Опытному стрелку, каким был граф, ничего не стоило только ранить своего противника; но когда на его лбу появилась эта грозная морщина, всем стало ясно, что он непременно убьет человека, публично назвавшего его мошенником. Берегитесь диких вспышек гнева, не допускайте этой грозной морщины, это единственная черта, унаследованная вами от рода Ранек.

Бенедикт медленно провел рукой по лбу и ответил:

— Не беспокойтесь! То, что я унаследовал от Ранеков, на них же и отразится. Скажите, а смерть моей матери тоже на совести графа?

— Она умерла вскоре после кончины своего брата. Ребенка взял к себе отец. Хотя он отнял у мальчика все, что принадлежало ему как старшему и законному сыну, он счел себя вправе лишить его и родины, и веры, так как мальчик, по желанию матери, был протестантом. Граф передал его в руки своего брата прелата, чтобы заключить потом в монастырь. Католическая церковь требовала «искупления греха», монашеский клобук должен был способствовать уничтожению капли «еретической» крови, осмелившейся присоединиться к крови графа Ранека.

— Ну, они узнают эту еретическую кровь! — решительно заявил отец Бенедикт. — Скажите, все, что вы рассказали мне, основано на слухах или это. — действительные факты?

— Я готов подтвердить каждое слово клятвой! — ответил Гюнтер.

— Благодарю вас. Я и раньше принял твердое решение освободиться от ненавистных уз, но вы сильно облегчили мою задачу. Меня связывало чувство благодарности, и потому я невольно покорялся обоим Ранекам. Теперь я знаю, почему испытывал к ним инстинктивную антипатию. Ну, пора идти к прелату!


Глава 16

В монастыре собирались служить торжественную панихиду по случаю кончины молодого графа Ранека. Высокое положение, занимаемое покойным, и его необычная смерть, о которой так много говорили, привлекли в монастырь огромное количество народа. Вся знать спешила выразить сочувствие графу и графине и потому считала своим долгом присутствовать на панихиде. Крестьяне всех деревень, принадлежавших Ранекам, прислали своих представителей, из города приехали разные должностные лица. Сотни людей собрались на огромном монастырском дворе в ожидании, когда настоятель пойдет в церковь, окруженный всем духовенством и почетными гостями.