— Я тоже не ожидала этого, — откровенно созналась Франциска. — Люси обыкновенно поступает именно не так, как ей приказывают.

— Во всяком случае нужно положить конец этому роману, — твердо решил Бернгард. — Мне не хочется лично иметь дело с графом, поэтому я потребую письменно, чтобы он не смел показываться в пределах Добры. Его поведение по отношению к Люси дает мне право предъявить ему известные требования. Он никак не может объяснить простой случайностью свое появление в моих владениях!

— Да, да, напишите ему, — живо воскликнула Франциска. — Я могу продиктовать вам содержание письма. Граф прочтет нечто такое, чего он никогда еще не слышал в своей жизни.

Несмотря на тревожное чувство, охватившее его, Бернгард не мог удержаться от улыбки.

— Нет, на этот раз я думаю обойтись без диктовки, — ответил он. — Не беспокойтесь, письмо будет вполне убедительным, тон его — очень вежливым, но тем не менее крайне оскорбительным. У меня нет никаких оснований щадить графа. Позаботьтесь, однако, чтобы Люси была готова вовремя. Я надеюсь, что прогулка развлечет ее.


Через полчаса Люси сидела рядом с братом в коляске, направлявшейся в К. по прекрасной горной дороге. Только в одном месте, где начинался крутой подъем, путь был довольно тяжел. На верху горы дорога разделялась — одна спускалась вниз, к местечку К., а другая тянулась еще выше.

Хотя лошади Гюнтера были молоды и сильны, но и они с трудом взбирались по крутой горе. Бернгард приказал кучеру остановить экипаж и вышел с сестрой, чтобы лошадям было легче. Люси, ходившая по горам без всяких усилий, пошла вперед, а Бернгард следовал за ней на некотором расстоянии. Вдруг молодая девушка остановилась, застыв на месте.

— Что случилось? — спросил Гюнтер, поравнявшись с ней.

— Ничего! Я думаю, мы можем идти медленнее, — ответила Люси и, взяв брата под руку, прильнула к нему.

Тот только теперь заметил на повороте дороги еще один экипаж. Это была закрытая монастырская карета. Очевидно, ее пассажир, бенедиктинский монах, тоже предпочитал прогулку пешком, так как шел рядом с пустой каретой.

Гюнтер не любил встречаться с соседями монахами, но на сей раз сделал исключение. Едва взглянув на бенедиктинца, он ускорил шаги, чтобы догнать его.

— Не спеши так, Бернгард, — сказала Люси, — подождем, пусть монах проедет вперед.

— Почему? — удивленно возразил Гюнтер. — Это отец Бенедикт, разве ты его не знаешь? Впрочем, ты, вероятно, не видела его на вечере у барона Бранкова?

— Нет, видела, — ответила девушка тихим, прерывающимся голосом. — Я… я боюсь его, боюсь его глаз. Подождем, пока он уйдет.

— Не будь таким ребенком, Люси! — нетерпеливо проговорил Бернгард и увлек сестру вперед.

Через несколько минут они догнали молодого монаха, и Гюнтер, поклонившись первым, непринужденно обратился к нему:

— Вы тоже жалеете своих лошадей, ваше преподобие? Здесь действительно очень тяжелая дорога, бедным животным и так трудно взбираться, приходится для них жертвовать собой.

Молодой монах обернулся и остановился, как вкопанный. Дыхание остановилось у него в груди, густая краска залила лицо. Он молча ответил на поклон и глухим, прерывающимся голосом произнес:

— Да, я с большим удовольствием хожу пешком!

— Не могу сказать этого про себя, — заметил Бернгард, — но ничего не поделаешь, здесь, в горах, нельзя рассчитывать на такие удобные шоссейные дороги, как на равнине.

Гюнтер медленно продвигался вверх, и отец Бенедикт невольно шел рядом с ним — было бы неловко отстать, раз его карета уехала далеко вперед. Люси не выпускала руки брата; она не вмешивалась в разговор и ни разу не взглянула на монаха.

Бернгарду не приходило в голову наблюдать за сестрой, он впился глазами в лицо отца Бенедикта и снова обратился к нему:

— Не знаю, ваше преподобие, помните ли вы меня, но мы виделись с вами у барона Бранкова. Правда, нас не представили друг другу.

— Я прекрасно знаю владельца Добры! — тихо ответил отец Бенедикт.

Гюнтер слегка поклонился.

— Вы тоже едете в К.? — спросил он.

— Нет, я еду в горы, в местечко Р.

— Так высоко? Вам предстоит тяжелая и далекая дорога. Вероятно, хотите навестить священника?

— Нет, я назначен помощником священника. Я проведу там несколько месяцев, по всей вероятности, всю зиму.

— Ну, это незавидное назначение, — с искренним участием заметил Бернгард. — Р. лежит в самой недоступной части гор. По-моему, настоящее геройство — решиться провести там всю зиму.

Губы молодой девушки вздрогнули, и невольный вздох облегчения вырвался из ее груди, когда она узнала об отъезде монаха.

Отец Бенедикт хотя и не видел Люси, но услышал вздох и понял его значение.

— Есть вещи, которые гораздо труднее перенести, чем снежные бури и трескучие морозы! — с глубокой горечью ответил он.

Гюнтер с удивлением взглянул на монаха.

— Простите, ваше преподобие, за нескромный вопрос, — живо спросил он. — Вы родились в Б.?

— Нет, я родом из южной Германии, — ответил отец Бенедикт с недоумением.

— Вот как? Значит, я ошибся. Меня ввело в заблуждение некоторое сходство. Мне казалось, что я знал вашу мать.

— Вряд ли! Она умерла давно, когда я был еще ребенком, в одном из имений графа Ранека; там же умер и мой отец.

— Да, я ошибся. Простите за неуместный вопрос!

— Пожалуйста!

«Следовательно, он ничего не знает, — подумал Бернгард, — его оставили в полном неведении».

Все трое молча продолжали свой путь. Можно было подумать, что отец Бенедикт жалел, что вступил в разговор с Гюнтером. Но вот перед ними показалась вершина горы, где ожидали оба экипажа. Двинувшись вниз, кучер Бернгарда хотел затормозить, но сделал это так неловко, что цепь тормоза попала между колес и разорвалась. Гюнтер заметил это и нахмурил брови.

— Иосиф сегодня опять — олицетворенная неловкость, — проворчал он, — нужно самому пойти и поправить дело, не то мы полетим с горы сломя голову.

С этими словами Бернгард побежал вперед, оставив вдвоем сестру и монаха.

Люси продолжала стоять на том же месте, где брат выпустил ее руку. Отец Бенедикт сделал движение, чтобы последовать за Гюнтером, но, по-видимому, раздумал и остановился в замешательстве. Несколько секунд длилось тягостное молчание.

— Вы далеко уезжаете, — проговорила наконец девушка, для которой молчание становилось невыносимым.

— Достаточно далеко для вашего спокойствия, — сказал монах, поднимая голову. — Вы, конечно, боитесь, что непрошеный советчик снова станет вам поперек дороги? Будьте уверены, что во второй раз этого не случится, довольно было и одного раза.

— Я ничего подобного не думаю! — возразила Люси, опуская глаза.

— Нет? Почему же вы так облегченно вздохнули, когда узнали о моем отъезде?

Молодая девушка покраснела. Она, несомненно, почувствовала облегчение, узнав, что не будет больше встречать мрачного монаха. Он подавлял ее, и она не могла освободиться от его влияния даже тогда, когда его не было рядом. Невольно ее мысли постоянно возвращались к отцу Бенедикту, хотя она всеми силами старалась не думать о нем. Теперь, когда он уедет, она надеялась, что избавится от этого наваждения.

— Откуда вы знаете, что я вздохнула? — запальчиво ответила Люси. — Вы даже ни разу не взглянули на меня.

Отец Бенедикт и теперь не посмотрел на нее, а сдавленным голосом, то краснея, то бледнея, проговорил:

— Мне незачем видеть вас, я и так знаю, что вы меня боитесь и ненавидите.

Монах сказал то же самое, что недавно слышал в лесу по своему адресу от Люси; тогда он промолчал в ответ на ее слова, теперь девушка поступила так же.

— Видите, хорошо, что я уезжаю, — добавил он, тщетно ожидая возражения Люси. — Прощайте!

Глубокая грусть в голосе отца Бенедикта отозвалась в сердце молодой девушки; она невольно сделала движение, чтобы остановить монаха, ее ясные глаза тревожно взглянули на него, и так велика была сила этих глаз, что он остановился, и постепенно лицо его приняло мягкое, кроткое выражение.

— Я огорчил вас? — спросил он. — Простите!.. Мы не должны расстаться врагами. Я долго-долго не вернусь обратно, а, может быть, и никогда. Будьте счастливы!

Теперь его голос прозвучал иначе, чем несколько минут назад, в нем, кроме грусти, чувствовалась невыразимая нежность, а в темных глазах промелькнуло то загадочное выражение, которое особенно сильно задевало Люси.

Каждая встреча с отцом Бенедиктом заставляла почему-то страдать молодую девушку. Тоска разлуки, разрывавшая грудь монаха, нашла отклик и в сердце Люси; она не знала, отчего ей так больно, но боль была настолько сильна, что она еле сдерживала слезы.

Гюнтер починил тормоз и, подняв голову, удивился, что видит перед собой отца Бенедикта одного, без сестры. Монах молча поклонился ему и поспешно сел в карету. Когда его экипаж отъехал уже довольно далеко, показалась наконец и Люси.

— Ну, нельзя сказать, чтобы отец Бенедикт был особенно вежлив в отношении женщин! — сказал Гюнтер, усаживая сестру в коляску. — Он мог подождать тебя, а не бежать вперед.

— Мне его вежливость не нужна, — ответила Люси.

— Верю тебе, дитя мое. Его внешность малопривлекательна для женщин, да этого для монаха и не требуется.

Люси промолчала; она была довольна, что все внимание брата было поглощено тормозом, который внушал ему опасение. Между тем сама она нисколько не заботилась о том, что произойдет, если тормоз снова порвется: ей все было безразлично, жизнь вдруг потеряла для нее всякую прелесть.

А в это время отец Бенедикт медленно ехал в противоположную сторону, в горы. Он высунул голову в открытое окно кареты и вдыхал холодный горный воздух. В последний раз боролся он с чарами молодой девушки, в последний раз вел жестокую борьбу со своим сердцем.