— Но ведь вы употребляете его с большой пользой, — прервал его настоятель, — вы день и ночь сидите над книгами. Неужели вы потеряли интерес к науке?

Отец Бенедикт ничего не ответил, но краска залила его лицо. Он не мог и не хотел назвать настоящую причину, заставлявшую его бежать из монастыря.

— Ведь место, на которое вы проситесь, самое худшее из всего, что можно себе представить, — продолжал настоятель. — Там, высоко в горах, вы будете отрезаны от всех людей, от всего мира. Вам придется иметь дело с жителями жалкой, бедной деревушки и довольствоваться весьма суровой обстановкой, ни о каких удобствах не будет и речи.

— Я молод и не изнежен, — тихо ответил отец Бенедикт; — кроме того отцу Клеменсу нужна помощь только в течение нескольких месяцев, пока не наступит весна.

— Странно! Я думал кого-нибудь послать в горы в виде наказания, — задумчиво произнес настоятель, не спуская своего проницательного взгляда с лица собеседника, — и уж никак не ожидал, что один из моих приближенных сам пожелает ехать к отцу Клеменсу. Хорошо, я подумаю о вашей просьбе.

Молодой монах молча поклонился, но не уходил, так как настоятель не сделал знака, что он может удалиться. Несколько секунд стояла полная тишина, но по лицу отца Бенедикта видно было, что он хочет и не решается сказать еще что-то.

— Ваше высокопреподобие… — наконец произнес монах.

— Вы желаете еще чего-нибудь? — спросил прелат.

— У меня сегодня утром была жена Игнатия Ланка; ее муж при смерти и желает причаститься. Бедная женщина умоляла сделать на сей раз исключение и приобщить больного.

— Вы, конечно, отказали ей? — строго проговорил прелат. — Вы знаете, что ее муж — богоотступник, что он был участником движения, направленного против нас.

— Игнатий Ланк — самый честный крестьянин во всем округе, — возразил отец Бенедикт прерывающимся от волнения голосом. — Он всегда относился почтительно к монастырю и еще недавно спас жизнь отцу Евсевию, когда тому грозила опасность утонуть.

— Он переменил образ мыслей?

— Нет!

— В таком случае откажите ему в причастии и, если он умрет, не служите по нем панихиды.

— Ваше высокопреподобие… — начал было отец Бенедикт.

— Молчите и повинуйтесь! — остановил его прелат.

Монах замолчал, но руки его непроизвольно сжались в кулаки. Настоятель заметил это движение и недовольным тоном проговорил:

— Как странно, что в таких неприятных случаях обращаются именно к вам! Почему жена Ланка не попросила отца Евсевия или кого-нибудь другого из старших монахов, которые менее дичатся людей и более доступны, чем вы?

— Вероятно, потому, что, несмотря на мою неприветливость, они чувствуют, что из всех обитателей монастыря у меня одного есть сердце.

Неосторожные слова непроизвольно сорвались с уст монаха, и их нельзя было уже вернуть обратно. Если бы он сказал эту фразу в присутствии приора, то мог бы ожидать самого строгого выговора, но настоятель смотрел на отца Бенедикта так же снисходительно, как и раньше.

— Владейте лучше своим сердцем и головой, — спокойно заметил он, и это спокойствие показалось молодому монаху более ужасным, чем самый строгий выговор. — Вашего сердца здесь совершенно не нужно, а голова должна работать лишь во славу монастыря и католической церкви. Не забывайте, что вы обещали беспрекословно подчиняться требованиям монастырских правил, и научите свое сердце и голову добровольно склоняться пред ними, иначе вас могут насильно заставить сделать это.

Отец Бенедикт ничего не возразил, да ему и нечего было сказать.

— Что касается вашей просьбы, — вдруг переменил тему настоятель, — то я склонен исполнить ее. Можете собираться. Послезавтра поедете в горы.

— Благодарю вас, ваше высокопреподобие!

Молодой монах хотел удалиться, но прелат остановил его и произнес, положив руку на его плечо и глядя ему прямо в глаза:

— Когда вы уедете, то, конечно, и я лично, и монастырь в особенности перестанем влиять на вас, вы будете вне всякого контроля. Вы знаете, какие надежды возлагает на вас граф Ранек. Хотя вы — самый младший член нашего братства, но я считаю вас наибольшей силой нашего монастыря и не хочу, чтобы вы были потеряны для нас. Помните, отец Бенедикт, что клялись перед алтарем принадлежать католической церкви и телом, и душой; эта клятва связывает вас навеки. Если явится искушение, не забывайте о своей клятве. Я отпускаю вас, так как убежден, что вы не способны на клятвопреступление.

Молодой монах побледнел еще сильнее, но спокойно выдержал пытливый взгляд прелата. Очень редко случалось, чтобы настоятель говорил таким тоном с подчиненными; обыкновенно он ограничивался выговором или наказывал провинившихся, но никогда не уговаривал, не предостерегал никого. Отцу Бенедикту в словах и тоне прелата послышалась не снисходительность начальника, а обращение равного с равным.

— Я знаю, в чем клялся, и сдержу свою клятву! — коротко ответил он.

— Вот и прекрасно!.. Я жду отца приора и сообщу ему сейчас же о вашем назначении. Можете идти!

Не успел отец Бенедикт выйти из сада, как туда вошел приор. На его лице кроме почтительности выражалось и беспокойство — по-видимому, он боялся, что молодой монах все-таки сказал настоятелю о «некоторых вещах». Однако его тревога скоро улеглась. Прелат был очень милостив и снисходительно выслушал доклад приора о событиях дня. Только в конце разговора он сказал вскользь:

— Ах, вот еще что: отец Бенедикт на этих днях уедет отсюда. Отец Клеменс просил у нас помощника, и вот отец Бенедикт едет к нему, в горы, по собственному желанию.

— По собственному желанию? — повторил приор с величайшим удивлением.

— Вы поражены? Я тоже был удивлен. Это далеко не такое завидное назначение, чтобы кто-нибудь сам попросил его. Не знаете ли вы, что могло вызвать у отца Бенедикта такое желание?

— Не имею ни малейшего представления! Вероятно, строгий монастырский надзор ему не по душе, и он жаждет большей свободы, — прибавил приор, не упуская случая сказать что-нибудь неприятное по адресу ненавистного монаха.

— Нет, это не то, — возразил настоятель, покачав головой. — Не заметили вы, не завел ли он знакомства с какими-нибудь соседями? Не встречается ли с женщинами?

— Нет, нет! Наоборот, он старается уединяться как можно больше, — ответил приор, — выбирает для прогулок самые глухие места и не переступает чужого порога, разве только если его посылают с какой-нибудь требой.

— Может быть, я ошибаюсь, — задумчиво заметил прелат. — В таком случае он наложил на себя новую эпитимию[2].

— О, с эпитимиями отец Бенедикт давно покончил, — воскликнул приор, — несколько недель он не постится и не молится. Раньше он все ночи проводил в покаянии, а затем сразу все оборвал.

— Видимо, убедился, что это лишнее, — спокойно проговорил настоятель, — за что я его меньше всего осуждаю. А больше у вас нет оснований жаловаться на отца Бенедикта?

Приор колебался. Ему очень хотелось сказать что-нибудь дурное про молодого монаха, но он знал, что прелат на слово не поверит, а потребует доказательств.

— Нет, ваше высокопреподобие, никаких! — ответил он, скрепя сердце.

— В таком случае пусть будет так, как он желает. Известите отца Клеменса о приезде Бенедикта.

— Ваше высокопреподобие, — снова начал приор умильным тоном, — конечно, мне не подобает давать вам советы, но я не отпустил бы отца Бенедикта. Я начинаю сомневаться в его надежности.

— Я в ней сомневаюсь уже давно, — холодно ответил настоятель, — и именно поэтому соглашаюсь на его отъезд. Здесь он поневоле держится так, как того требует устав монастыря. Он знает, что за каждым его словом, за каждым движением следят, и не может показать нам свою настоящую физиономию. Там же, на свободе, он сбросит маску, и мы увидим его таким, каков он в действительности. Само собой разумеется, что и на новом месте жительства придется следить за ним. Может быть, у вас есть в приходе отца Клеменса надежные люди?

— На школьного учителя вполне можно положиться, ваше высокопреподобие! Понятно, что отец Клеменс не сможет следить за отцом Бенедиктом, а он сам тем более не станет извещать нас о своей деятельности в горах.

— В таком случае попросите школьного учителя сообщать лично мне о жизни отца Бенедикта. Если окажется, что он злоупотребляет своей свободой, я снова возьму его под строжайший надзор.

— Пожалуй, будет слишком поздно, — заметил приор. — В соседнем монастыре был подобный печальный опыт. Там тоже назначили одного из молодых монахов помощником в отдаленный приход, и в результате монах сбросил с себя монашеское одеяние и бесследно скрылся.

— Это только доказывает, что в соседнем монастыре — слабохарактерный настоятель и плохой надзор. Мои монахи находятся в более строгих руках.

— Как раз отец Бенедикт…

— Позвольте мне, отец приор, самому знать, как я должен действовать, — резко прервал настоятель речь своего помощника. — Как раз у отца Бенедикта есть нечто такое, чему вы, по-видимому, придаете мало значения, а именно — у него есть совесть. Для него обет и клятва не пустые звуки, как для многих других; если он изверится, придет в отчаяние от сомнений, то скорее наложит на себя руки, чем изменит своему слову. Он, наконец, может открыто пойти против нас, но никогда не спрячется за чужую спину, никогда не убежит. За это я ручаюсь, в этом отношении я знаю его хорошо.

Приор подобострастно поклонился. Он молча проглотил пилюлю, так как понял намек прелата на совесть. В сущности, отъезд отца Бенедикта даже радовал приора, и он протестовал против него лишь для формы.

А молодой монах стоял в это время в своей келье и смотрел через окно на видневшуюся вдали крышу дома Гюнтеров. Что заставило его стремиться как можно дальше от Добры? Приор был прав: молодой монах давно перестал мучить себя покаянием и молитвой. Они еще кое-как могли заставить молчать разум, но когда заговорило сердце, оказались бессильными. С тех пор как отец Бенедикт увидел у ручья стройную молоденькую девушку с детским личиком, он совершенно потерял покой. Он не мог изгнать ее образ из своего сердца, как ни боролся с искушением. Он молился день и ночь, но все было тщетно. Тогда он решил уехать далеко в горы, где не рисковал еще раз встретиться с этой девушкой, там надеялся найти покой и забвение!..