Трогательная покорность судьбе звучала в простых словах священника. Отец Бенедикт молча смотрел на старика, который приближался к могиле, не жалуясь на выпавшую ему участь. Однако эта покорность еще более взволновала и задела молодого человека — он не мог, не хотел примириться с такой скучной, серенькой жизнью. Он собирался возразить старику, но раздавшиеся вблизи шаги помешали ему. Со стороны села показались фигуры двух мужчин, закутанных в дождевые плащи.
Появление посторонних было таким необычным явлением в этой местности, что оба священнослужителя с удивлением уставились на них. Отец Бенедикт, однако, быстро узнал, с кем ему придется иметь дело, и его лицо моментально приняло холодное, сдержанное выражение.
— Ваше сиятельство, какими судьбами вы здесь? — сказал он, вежливо кланяясь тому, кто был постарше.
Граф Ранек протянул ему руку и затем обратился к отцу Клеменсу:
— Простите, пожалуйста, ваше преподобие, что я врываюсь к вам непрошеным гостем. Мне необходимо было видеть вашего помощника. Я заходил к вам в дом, но там мне сказали, что отец Бенедикт только что вышел и я могу его догнать.
Старик почтительно поклонился важным посетителям.
— Не пожелаете ли вы, ваше сиятельство, вернуться в мой дом? — пригласил он. — Место и в особенности погода мало подходят для разговора на воздухе.
— Нет, благодарю, — быстро возразил граф, — наша беседа будет очень коротка. Кроме того, я слышал, что отец Бенедикт вышел из дома по делам службы, и не хочу, чтобы из-за меня он опоздал.
По взволнованному виду графа отец Клеменс вывел заключение, что разговор предстоит серьезный и не допускающий промедления; поэтому он поспешил откланяться, выразив надежду, что граф не откажется зайти к нему на обратном пути.
Граф рассеянно согласился, с видимым нетерпением ожидая ухода священника.
— Мы искали тебя, Бруно, — обратился он к отцу Бенедикту, как только старик ушел, — ты видишь, я привел с собой и Оттфрида. Вы расстались в ссоре, а теперь должны непременно помириться. Тогда, в запальчивости, вы оба отказали мне в моей просьбе, надеюсь, что сегодня старая распря будет забыта. Бруно, Оттфрид первый протягивает тебе руку в знак примирения.
Хотя граф говорил мягким тоном, но с непоколебимой уверенностью, что его желание будет исполнено. По лицу Оттфрида было видно, что он действует по принуждению, тем не менее он протянул монаху руку. Однако тот не принял ее.
— Бруно! — воскликнул граф более резко.
Монах отступил на несколько шагов и холодно произнес:
— Прошу вас избавить меня и графа Оттфрида от тягостной для нас обоих формальности, тем более, что она ни к чему не поведет, наши отношения все-таки не изменятся.
Оттфрид с удовольствием опустил протянутую руку, но в его глазах промелькнула откровенная ненависть к отцу Бенедикту. Он не мог понять, как этот «выскочка», сын их служащего, осмеливается не принять его, графа, руки.
Взор старшего Ранека медленно переходил с одного молодого человека на другого. Черты лица Оттфрида, блондина со светлыми глазами, очень напоминали черты старого графа, но в них не было того благородного выражения, которое было присуще всем Ранекам; наоборот, Бенедикт, несмотря на черные волосы и темные глаза, гораздо больше походил на графа именно благодаря тому, что к нему перешло это характерное родовое выражение благородства. Ни по чертам лица, ни по цвету глаз и волос Бруно и Оттфрид не были похожи друг на друга, но в то же время было в них и что-то общее: оба высокие и стройные, с одинаковой гордой посадкой головы и осанкой. Оттфрид в своем черном плаще сейчас и по костюму походил на отца Бенедикта, так что на некотором расстоянии легко можно было принять одного за другого. Старому графу в первый раз бросилось в глаза необыкновенное сходство их фигур.
— На этот раз, Бруно, ты сам постарался углубить пропасть, образовавшуюся между вами, — с упреком обратился он к монаху. — Пусть будет так. Я знаю, что через какой-нибудь час ты иначе посмотришь на все и сам протянешь руку Оттфриду. Мне нужно поговорить с тобой. Оттфрид, оставь нас вдвоем!
Молодой граф повиновался, затаив в глубине души еще большую злобу против ненавистного монаха. События последних дней не были тайной для Оттфрида, и он прекрасно понимал, что внезапная поездка отца в горы имела целью предупредить Бруно о грозящей ему опасности. Граф, очевидно, хотел сообщить своему воспитаннику, до какой степени настоятель монастыря сердит на него, и дать ему советы, как действовать.
Одного не мог постичь Оттфрид: для чего отцу понадобилось, чтобы он сопровождал его в этой поездке, и почему он так настойчиво требовал, чтобы молодые люди помирились именно теперь, тогда как они были в ссоре уже несколько месяцев. К ненависти, испытываемой Оттфридом к монаху, присоединилась еще и обида на отца. Для того чтобы поговорить с Бруно, он почти прогнал в его присутствии своего родного сына. Само собой разумеется, что после этого отец Бенедикт будет позволять себе еще больше! Не понимал молодой граф и почему отец не может заставить повиноваться себе человека, обязанного ему всем своим благополучием. Он, требовавший от Оттфрида слепого послушания, пасовал перед упрямством какого-то сына служителя! И невольно в голове Оттфрида снова возникла мысль, что между его отцом и Бруно существуют какие-то загадочные отношения, но он не мог представить себе, в чем тут дело.
Отец Бенедикт стоял перед графом с мрачным, спокойным лицом, совершенно равнодушный к участию, которое принимал в нем его покровитель.
— Бруно, скажи, ради Бога, что ты наделал? — скорбно воскликнул граф, когда Оттфрид отошел от них на довольно большое расстояние.
— Я отвечу сам за свои поступки! — холодно ответил молодой монах. — Во всяком случае, только настоятель монастыря имеет право требовать у меня отчета. И только с ним я буду вести разговор по этому поводу.
Дерзкий ответ вызвал гнев графа, но он тут же уступил место другому, более глубокому чувству.
— Так-то ты благодаришь меня за все мои заботы о тебе, — с горечью проговорил Ранек. — Я никогда не пользовался твоим расположением, но в последнее время ты прямо-таки враждебно отворачиваешься от меня.
Отец Бенедикт опустил глаза. Этот упрек всегда вызывал в нем чувство стыда за свою неблагодарность, но он никак не мог ощутить симпатию к графу, хотя прекрасно сознавал, как много тот сделал для него.
— Я сам знаю, что недостаточно ценю вашу доброту ко мне, я на самом деле неблагодарен; простите и перестаньте заботиться обо мне!
Эти слова, сказанные кротким голосом, погасили последнюю искру гнева графа.
— Перестать заботиться! — повторил он. — Да знаешь ли ты, какая опасность теперь тебе угрожает? Как ты отважился произнести такую проповедь? Следовало подумать, сообразить, какие последствия она вызовет, какие проклятия посыплются на твою голову!
— Если бы я мог заранее обдумать все, то, вероятно, вообще не произнес бы никакой проповеди, — мрачно сказал Бруно. — Хотя я и плохой монах, но отлично знаю, что обязан подчиняться своему духовному начальству и говорить лишь то, что придется ему по вкусу. Когда же я увидел вокруг себя этих бедных людей, которые со слепой верой склонились передо мной, то невольно подумал, что, может быть, сотни детей, подобно мне, будут обречены на жизнь в монастыре, принесены ему в жертву своими родителями. И я не мог не сказать им, что они заблуждаются, что счастье человека и служение Богу зависит не от монастырей и духовенства... Вот в чем заключалась моя проповедь... Уже произнося эти слова с кафедры, я сообразил, что поступаю наперекор своему духовному начальству...
— Если бы хоть ты произнес свою речь не при таком стечении богомольцев, — сказал граф, — и это произошло бы в сельской церкви, последствия не были бы так тяжелы для тебя. Богомольцы, стекающиеся к часовне целыми селами, разнесут твои слова в самые дальние углы нашей местности; такого подрыва католической церкви мой брат не простит тебе никогда.
— Я это знаю! — спокойно заметил Бенедикт.
— Отчего ты никогда не говорил мне, что ненавидишь профессию, которая была предназначена для тебя? — спросил граф. — Если бы ты сказал мне, что не хочешь быть священником, я ни за что не отдал бы тебя в монастырь, несмотря на все уговоры брата. Я был уверен, что ты сам стремишься быть монахом.
— Если бы я раньше знал то, что знаю теперь, никакая сила не заставила бы меня поступить в монастырь, — с горькой улыбкой ответил Бруно. — Вы забываете, что я с детства воспитывался в духовной семинарии, где все было устроено так, чтобы у воспитанников не оставалось ни одной свободной минуты для размышлений. Они, закрыв глаза, идут туда, куда ведет их рука воспитателя, не имея права ни взглянуть вперед, ни оглянуться назад. Только после поступления в монастырь у меня появилось время кое-что сообразить. Мои глаза открылись, но было уже слишком поздно.
— Не станем говорить о том, что было и остается непоправимым, — с глубоким вздохом проговорил граф, — подумаем лучше о настоящем. Оно далеко не радостно. Тебя требуют обратно в монастырь?
— Да.
— И ты поедешь?
— Конечно! Ведь этого требует мой настоятель.
Граф ближе подошел к Бруно и взволнованно прошептал:
— Ты не должен возвращаться в монастырь ни в коем случае. Ты не знаешь, что там ожидает тебя. Ведь ты недавно в монастыре и не имеешь понятия о том, какая судьба постигла многих монахов, осмелившихся смотреть на служение церкви так же, как смотришь ты, и не представляешь себе, как мстительны твои братья-монахи, как они настроены против тебя, Бруно! Ты бросил в них камень, и они никогда не простят тебе этого!
Молодой священнослужитель отошел к деревянному кресту, стоявшему на краю дороги, и, глядя на графа, спросил:
— Что же я должен делать, по-вашему? Если я не вернусь добровольно, меня потащат туда силой.
"У алтаря" отзывы
Отзывы читателей о книге "У алтаря". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "У алтаря" друзьям в соцсетях.