– Ваше Величество, каждая минута дорога. Я специально прибыл сюда из Рима, чтобы стать на суде вашим защитником. И, если король обвинит вас в колдовстве, вы всегда сможете потребовать, чтобы дело решалось судебным поединком! А дальше я уж разберусь, будьте покойны, с любым, кто посмеет бросить мне вызов, утверждая, будто бы вы ведьма. Ваше Величество, Господь на нашей стороне и не даст мне проиграть. Высокий суд будет вынужден признать, что суд Божественный счел вас невиновной.

– Все это… – Королева пыталась найти слабое место в доводах мессена Пегилена де Фонтенака, но не могла. Защитник ей действительно был необходим. Но вот только как отнесется суд к тому, если она привезет рыцаря с собой? – Ну разве суд не обязан дать мне своего защитника? – размышляла она.

– Может, даст, а может, и нет. – Де Фонтенак сделал недовольную мину. – Поверьте мне, Ваше Величество. Если суд постановит решить дело поединком, рыцарь-зачинщик сядет на коня и покажется пред честным собранием, вызывая на бой любого, кто пожелает вступиться за вас. Я пойду, даже если вы не позовете меня сами. Другое дело, если я не окажусь в Нанте, тогда против рыцаря, выставленного королем, может не выйти никто, и тогда ваша вина будет считаться доказанной. Если же суд сам пожелает дать вам защитника, то я бы не стал соглашаться на выбор вслепую. Кто знает, какого защитничка вам призовут: больного, косого, хромого, ни копья, ни меча в руках ни разу не державшего?

– А если король не пожелает выдвигать против меня обвинений? – Энгебурга смотрела в желтоватые глаза своего защитника, понимая, что, кроме него, ей уже не на кого положиться в этом мире.

– Тогда поединка не будет. А на нет и суда нет. – Массивная фигура бургундца выглядела более чем внушительно, и не зная, насколько он искусно владеет копьем, Энгебурга могла предположить, что перед ней действительно сильный и весьма решительный рыцарь, который может решить дело в ее пользу.

– Хорошо, – наконец сдалась она. – Мессен Пегилен де Фонтенак, я прошу вас стать моим рыцарем-защитником и выступить против обвинителя, если дело мое будет решаться судебным поединком. – Она вздохнула и, сняв с шеи талисман, подала его вновь вставшему на одно колено рыцарю. – В этом медальоне сокрыт зуб святого Марка, – доверительно пояснила она. – Эта святыня наделяет людей мужеством и силой, помогая им выстоять против самых сильных противников. Носите этот медальон, доблестный рыцарь, и Бог сохранит вам и вашей королеве жизнь.

Глава 52

Вселенский собор

Большой зал дворца в Нанте освещали сотни факелов, часть которых размещалась на стенах, а часть держали в руках пажи, стоящие через каждые пять шагов с таким видом, словно они не люди, а разряженные в яркие одежды статуи. По стенам были развешены знамена с гербами всех присутствующих на Вселенском соборе сеньоров, волнуемые легким сквозняком. Разодетые в зеленое замковые слуги носились туда и обратно, выполняя повеления приехавших отовсюду вельмож. Алая одежда стражи прекрасно сочеталась с серебристыми нашивками, по случаю собора начищенными до блеска.

В предвкушении появления королевской четы гости занимали приготовленные для них места. Папский легат сел на поставленное специально для него кресло напротив королевского трона. У его ног привычно примостился мальчик, на коленях которого располагались письменные принадлежности. Еще два писаря расположились возле судейского стола.

Место посредине этого стола отводилось кардиналу Майти, который должен был председательствовать на Вселенском соборе. Буквально в последний момент епископ Нантский получил от секретаря свою переписанную набело речь и теперь старался выучить наиболее выигрышные места.

Легат наблюдал за суетой французов, ведя себя со спокойным достоинством и демонстрируя, что сегодня он будет говорить то, что сочтет нужным, не пользуясь при этом заготовленным текстом. Легат, кардинал Гучио Бильолли, был в самом расцвете своих сил и карьеры, ему легко давалось искусство импровизации. Перед тем как заняться делом Энгебурги Датской, притесняемой супругом, он уже блестяще провел несколько расследований, связанных с отказом епископов принимать экзамен на рукоположение священника. Легат судил и приходских священников, открыто живших со своими подругами, коих народ называл не иначе как «священницами», не видя в том особого греха. Так что он был весьма доволен собою и потирал руки в ожидании, когда король даст ему повод, чтобы увещевать, проклинать, миловать или благословлять духовных чад.

Энгебурга увидела короля буквально перед тем, как войти в зал, где должен был проводиться Вселенский собор. В последний момент Филипп Август вбежал туда, сбросив с головы шляпу и подлетев к законной жене, порывисто упал перед нею на колени, обняв ее и чуть не повалив при этом на пол.

– Прости меня, прости меня, любимая! – порывисто зашептал король, целуя руки жене и проливая слезы. – Прости меня за все то зло, что я невольно причинил тебе. Но эта женщина… Я был околдован! Заговор! Я не знал, не ведал что творю…

Он опустил голову, сотрясаясь беззвучными рыданиями, так что Энгебурга была вынуждена тут же опуститься на пол рядом с супругом, чтобы хоть как-то поддержать его.

– Прости меня! Прости! Или позволь прямо сейчас отправиться в Крестовый поход, где я смогу доказать тебе свою любовь, погибнув от рук сарацин. Я не достоин жить! Не достоин ходить с тобой по одной земле, дышать одним воздухом! Энгебурга! – Филипп поднял на жену мокрое от слез лицо и, не удержавшись, поцеловал ее в губы. – Когда-то в Амьене я увидел женщину необыкновенной красоты и воспылал к ней нежными чувствами! Я любил тебя, Господь свидетель, как я любил тебя… Но люди… черная злоба… Они отвратили меня от тебя, заставив вдруг увидеть тебя безобразной. Они наполнили мое сердце страхом, так что я ничего не мог с собой поделать и велел отослать тебя в монастырь. Я думал целый месяц, ища причины своего состояния и той внезапной злобы, которую неизменно вызывало все связанное с тобой. Через месяц я решил дать себе еще один шанс…

– Ваше Величество, все готово. Вселенский собор созван, ждут только вас, – встрял в разговор герольд.

– Подождут. Я говорю со своей женой! – Филипп отмахнулся от навязчивого слуги, снова целуя руку размякшей от неожиданной ласки Энгебурги.

– И ты явился ко мне в монастырь…

– И снова вместо тебя, моя звезда, я увидел кошмарное чудовище. Чудовище, которое я не мог расколдовать своим поцелуем, как это случается в сказках. Ты была отвратительной для меня, и я снова сбежал. А потом папа, желая наставить меня на верный путь, объявил Франции интердикт. Я же решил, что в наших бедах виновата только ты одна. Так что, если бы колдовство не было бы снято, возможно, теперь ты лежала бы уже в сырой могиле. А я убил бы себя, не выдержав тяжести содеянного, – король замолчал, утирая слезы. – Теперь же, когда все причастные к заговору колдуньи схвачены и дают показания перед судом, когда моя… моя сожительница наконец будет сожжена как главная ведьма, теперь я осмелился просить у тебя прощения. Прости меня, любимая, если только на это будет твоя воля.

Если ты потребуешь крови, я залью Париж кровью причастных к заговору колдунов и их семей. Ты все еще сомневаешься в моей преданности? Если ты думаешь, что я стану печалиться о меранской ведьме или дочери, рожденной от нее, то я сам выну из ножен меч и разрублю их на мелкие кусочки, после чего их мясо будет брошено собакам, а кости никогда не упокоятся на кладбище. Я извлеку из могилы кости своего и Агнесс сына, умершего во младенчестве без крещения, а если ты потребуешь большего, – разделаюсь и с еще не рожденным ребенком, вспоров брюхо моей наложницы! Ты веришь мне?!

– Верю, верю! Не надо крови! Не надо никого убивать! Пусть живут мирно! – Теперь уже королева схватила руки мужа, целуя их и обильно покрывая слезами. – Я всегда любила тебя, мой Филипп. И если когда-нибудь и сетовала на жестокую судьбу, то, видит Бог, ни разу не желала чьей-нибудь смерти! Тем более невинных детей. Тем более – твоих детей! О, Филипп, молю тебя во имя наших с тобой будущих чад помиловать детей меранской герцогини, потому что это и твои дети, а не только ее! Дай им состояние и земли, пусть они воспитываются при дворе как бастарды, в чем их вина?

– При дворе! О, ты добра как ангел небесный! Я не достоин тебя! – Филипп поднялся на ноги, помогая встать королеве.

– Что же до Агнесс фон Меран, то умоляю тебя, отправь ее домой или посели в каком-нибудь богатом аббатстве, где она сможет занять место аббатисы! Я не верю, что причастна к этому страшному заговору, о котором ты мне только что поведал. Возможно, ее оболгали, или…

В этот момент в дверях снова появился взволнованный герольд, и король подтолкнул Энгебургу к залу.

– Ты действительно простила меня, прекрасная Энгебурга? Ты дашь мне еще один шанс? Позволишь снова называть тебя своей женой?

– Да! Да! Да! – Энгебурга тяжело дышала. Сейчас она меньше всего на свете хотела бы идти на Вселенский собор, отвечать на вопросы легата и специально прибывших священников. В голове ее мутилось, перед глазами расплывались очертания комнаты. Теперь Филипп снова был ее Филиппом, как тогда, когда ей было восемнадцать лет и она, впервые увидев французского короля, влюбилась в него.

– Ну, тогда уже вместе! – Филипп подал Энгебурге руку, и, не сводя друг с друга влюбленных глаз, они вошли в зал, сопровождаемые звуками труб.

Энгебурга чувствовала себя точно во сне, не различая лиц, она отвечала на поклоны и приветствия. Конечно, ей следовало обдумать слова мужа. Посоветоваться с кем-нибудь, просто побыть в тишине, пока в голове не рассеется туман и она не сумеет разглядеть всю ситуацию в целом. Но в этот момент она видела и воспринимала только одно, что король или сама судьба стремительно и неотвратимо ведет ее к высокому трону.