Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– С каким?

– Ты знаешь, о ком я говорю.

– С каким мужчиной? – Она повысила голос. – Где?

– Я следил за тобой той ночью. Видел, как вы целовались.

– Целовались? Ты о чем?

– Не лги, Мария…

– О чем ты? Я не понимаю. Зачем ты вообще сюда явился, если только и делаешь, что орешь на меня?

– Я не ору!

Ее глаза вдруг наполнились слезами.

– Мне казалось, ты меня любил.

– Конечно, я тебя любил!

– Так вот почему ты меня бросил? Потому что любил? Ты разбил мне сердце, Виллем.

Она заплакала.

– Ладно, – сказал он, – если ты меня любишь, пойдем со мной.

– Что?

– Пойдем со мной, прямо сейчас.

– Сейчас?

– Выходи за меня.

– Но, Виллем…

– Думаешь, я недостаточно богат? Не так богат, как он?

– Кто «он»? – крикнула Мария.

– У меня есть деньги. Ты хочешь денег?

– Не хочу. Что с тобой такое?

– Докажи мне, что ты меня любишь. Пообещай, что пойдешь со мной.

– Не могу.

– Значит, ты меня не любишь.

– Виллем, я не могу уйти! У меня ребенок.

– Наймите сиделку.

– Я должна оставаться с ней. Ты не понимаешь.

– О, я отлично понимаю.

– Нет! – крикнула она.

Ребенок захныкал. Мария с раскрасневшимся лицом взяла девочку на руки.

– Я не могу ее оставить, потому что она моя.

– Что?

– Она моя, болван. Она наша. Она твоя!

Ребенок плакал. Мария в смятении смотрела на Виллема. Младенец ревел уже в голос. Мария расстегнула корсаж. Кофта упала с ее плеч. Она поднесла девочку к груди. Остолбеневший, Виллем смотрел, как она кормит ребенка. Малышка перебирала по ее коже пальчиками, словно играла гамму. Ее влажные кудряшки казались неправдоподобно черными на фоне белоснежной плоти. В глубокой тишине слышалось сочное почмокивание девочки, с сосредоточенной жадностью сосавшей грудь. Он уже слышал подобный звук раньше, у маленьких щенков. Виллем лихорадочно соображал: подсчитывал месяцы. Никто не заметил, как открылась дверь.

– Все в порядке, дорогая? Я услышал шум…

Корнелис замолчал, уставившись на Марию. Младенец уже не плакал. Мария стояла по пояс голой, ярко освещенная свечами. Старик молча смотрел, как его ребенок сосет ее грудь.

Ян, Лизбет и Маттеус разошлись в трех разных направлениях. Поиски шли наугад: никто не знал, куда могла пойти София. Лизбет считала, что она вернулась в свой дом на Геренграхт, чтобы во всем признаться и умолить мужа о прощении. Ян в это не верил. Маттеус предположил, что она могла отправиться к своей семье в Утрехт. Ян сомневался.

Он почти не слушал их разговоров, потому понимал, чтó она собиралась сделать. Это было самое ужасное. Ян знал ее всю, снаружи и изнутри, мысли и поступки. София могла сделать только один поступок, и рано или поздно все убедятся, что он прав.

Только какой ему от этого прок? Вернувшись домой, он увидел там Маттеуса. На полу лежал мокрый синий плащ.

– Я нашел его в канале, – объяснил приятель. – Вытащил из воды палкой.

Тело ему найти не удалось.

– Можно вернуться и поискать, – добавил Маттеус. – Но как мы осушим канал? И будем искать того, кого уже считают мертвым?

Корнелис не мог прийти в себя. Жизнь не раз наносила ему страшные удары, но теперь он чувствовал себя так, словно из него вытащили душу. Его плоть осталась мертвой и пустой. Виллем налил ему бренди, но рука Корнелиса дрожала, и он не мог поднести стакан ко рту.

Его жена жива. Она подстроила свою смерть, чтобы сбежать с тем художником, Яном ван Лоо. Все это казалось ему нереальным; он не мог осознать эту правду. Мария объясняла ему снова и снова.

– Не сердитесь на меня, господин. – Ее голос звучал будто издалека. – Я знаю, это было очень дурно, хуже не бывает, но прошу вас, не наказывайте меня.

Должен ли он на нее сердиться? Наверное, да. София обманула его – обманула так, что в это нельзя было поверить. Вероятно, он спит. Он заснул в своем кресле. Сейчас проснется и вернется к своему прежнему, нормальному человеческому горю. Никто на свете не может обрекать другого на подобные муки. Какое отчаяние подвигло Софию на такой поступок? Ведь она была его женой.

Нет, она и есть его жена. Она жива. По-прежнему живет и дышит – где-то там, в объятиях другого человека. Они над ним смеются. «Старый осел! Как мы его провели!» Целуются, ласкают друг друга…

– Где она сейчас?

– Не могу сказать, господин.

– Я спрашиваю, куда они уехали? – крикнул Корнелис.

Ребенок заплакал.

– Мне нельзя говорить, – захныкала Мария. – Она меня убьет.

– Я хочу ее найти.

– Не надо. Она уже далеко, вы не найдете ее. Лучше считайте Софию мертвой.

Корнелис встал с места.

– Вы куда? – испуганно воскликнула Мария.

Он взглянул на малышку. Ее маленькое личико раскраснелось, она набирала воздух для новых воплей. Ему хотелось успокоить ее, сунув ей палец в рот, но теперь это выглядело чересчур интимным. В конце концов, это не его ребенок.

– А я-то считал, что ты моя, – пробормотал Карнелис. – Думал, у тебя мой нос.

Корнелис торопливо шел по улицам. На башне пробило десять. Жители Амстердама укладывались спать. Какое это мирное, спокойное занятие: тушить свечи, ложиться в свою постель. Корнелис выбрал дорогу, по которой София, как он предполагал, ходила к своему любовнику. Через улицу прошмыгнула крыса и плюхнулась в воду. От канала тянуло гнилью. Раньше город казался уютным, чистым, а на самом деле прогнил насквозь. Его построили на шатких деревянных сваях, погруженных в грязь. Красивые дома – всего лишь фасады, раскрашенные, как лицо у шлюхи. А что происходит там, внутри? Все они могут легко опять уйти в болото, погрузиться в ил. Как ему удавалось так долго обманывать себя?

Один кошмар следовал за другим. Сначала был ужас ее смерти, теперь – ужас от того, что она жива. Враг не ждал его снаружи – это были не воры, не убийцы, не испанские солдаты, – он жил у него в доме. Как долго София ему лгала? Когда они с ним виделись – в то время, пока он находился на работе? И в те вечера, когда София притворялась, будто у нее болят зубы или голова, – она спешила к нему по этой улочке? Лежа с Корнелисом в кровати, в его объятиях, она постоянно думала о нем? Невыносимые, убийственные мысли, но это еще не все: София видела, как он гордился ее растущим животом, улыбалась той радости, с которой он следил за ее придуманной беременностью. А сама размышляла о том, как бы получше обмануть мужа. Каким доверчивым болваном она его считала, каким наивным простаком!

Корнелис спешил по улицам. Его легкие горели, ноги подгибались от усталости, но он почти бежал вперед, с трудом переводя дух. Наконец оказался на Бломграхт и подошел к дому художника. Там было темно. Он оглядел запертые ставни на нижнем этаже. Однажды Корнелис стоял в одной из этих комнат, с гордостью глядя на свой портрет. Он заплатил восемьдесят флоринов человеку, соблазнившему его жену. В той же комнате стояла и кровать, где-то в углу, совсем рядом.

Корнелис постучал в дверь. Тишина. Ничего иного он не ожидал, но ему надо было хотя бы попытаться: он не знал, куда еще пойти. Что-то шевельнулось темноте. Человек, скорчившийся возле сточной канавы. Корнелис склонился над ним. Человек с трудом поднял голову. Это был слуга художника.

– Куда они уехали? – спросил Корнелис.

Луна выхватила из темноты бледное лицо мужчины. Оно выглядело окаменевшим.

– К-к-кто?

– Ты знаешь, о ком я говорю. Твой хозяин, Ян ван Лоо. Где он сейчас?

На него смотрело мертвое лунное лицо.

– Не могу сказать.

– Говори! – крикнул Корнелис.

Человек съежился, словно от удара. Корнелис вытащил из кошелька несколько монет и бросил их слуге. Они упали на землю. Человек отвернулся, уткнувшись лицом в стену.

– Куда они уехали?

Слуга что-то пробормотал.

– Что? Хочешь еще денег?

Мужчина покачал головой, продолжая бормотать.

– Громче!

– Я его п-п-одвел. Подвел так, как никогда в жизни. Прошу вас, уйдите. Оставьте меня…

Слуга свернулся в клубок и натянул плащ на голову. Корнелис услышал, как он тихонько заскулил. Он походил на собаку, которая не хочет покидать труп своего хозяина. Корнелис падал от усталости. Он присел на землю рядом с содрогавшейся фигурой. Кажется, слуга рыдал. Корнелис тоже чувствовал себя изгоем, будто окружавшие его раньше стены украли кирпичик за кирпичиком, и он вдруг оказался в полном одиночестве. Куда ему теперь идти? На свете не было никого, к кому он мог обратиться за помощью. Даже Господь ему больше не поможет.

Корнелис с дрожью прислонился к стене. В конце улицы из таверны выходили люди. Они громко говорили в темноте, желая друг другу спокойной ночи. Корнелис поднял голову. Он вспомнил: был мальчик. Тогда, в тот день, в студии находился мальчик – худенький, бледный… Ученик художника. Он стоял рядом, когда они смотрели картину. «Хорошо сделано, правда? Особенно ваши ноги…»

Как его найти? Огни в конце улицы погасли. Таверна закрывалась на ночь. Корнелис, морщась от боли, с трудом поднялся.

Ставни в доме на улице Ножей были закрыты. Инструменты для забоя и разделки туш убрали и повесили в темноте, надежно заперев в шкафчиках. Наверху спали владельцы лавок и их жены. Им снились тугие животы блестящих рыб. Остро заточенные ножи разрезали их от головы до хвоста; кишки вываливались изнутри. Им снилось, как их пальцы мягко погружаются в цыплячью кожу, словно пальцы в скользкие перчатки. Лезвие с легкостью рассекало плоть, отделяя бедра от тушки. Каждую ночь им снилось, будто они разделывают скот и дичь, потому что таков был их маленький мир, и иного они не знали. А днем на длинной улочке повсюду висели острые чистые ножи.