Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

Где же он? Церковные колокола пробили восемь. Лизбет отправилась вниз, забивать гуся. Я достала свои четки: это все, что у меня осталось, я буквально вцепилась в них после смерти. «Святая Мария, матерь Божья…» Я перебрала все бусинки на четках, молясь о том, чтобы Ян поскорее пришел. Какое кощунство: просить об успехе собственной измены, – но ведь я все равно уже проклята.

Наконец кровь остановилась. Я сняла ночную рубашку и натянула одежду, какую оставила мне Лизбет: сорочка, черная юбка, черное платье и корсет. Никакой экзотики: хватит с меня игр. Я пойду в черном, накинув синий плащ, который надевала жена зеленщика, изображая Мадонну.

Я села на кровать и стала ждать. Снаружи доносились голоса и детский визг. Маттеус гонялся за малышами по всему дому.

– Я чудище, я вас проглочу! – ревел он.

Лизбет упрашивала его:

– Не возбуждай их. Они не будут есть за ужином.

В коридоре прогремели шаги, и все затихло. Где-то вдалеке залаяла собака. Я чувствовала себя отрезанной и от этой шумной семьи, и от самой жизни. В Утрехте меня оплакивали мать и сестры. Я старалась об этом не думать. В свое время я оставила Корнелису записку на случай своей смерти, прося его поддержать моих близких: возможно, это упрочит их благосостояние, но вряд ли утешит. Неподалеку, в доме на Геренграхт, Корнелис скорбел по усопшей жене. Как я могла так поступить с ними? Оказаться жесткой и принести их в жертву ради собственного счастья? Я могу сбежать хоть на край света, но они навсегда останутся со мной, в моем кровоточащем от боли сердце.

На колокольне пробило четверть. Дрожащими руками я раскладывала на коленях плащ. Ян уже должен был прийти. Что случилось? От него никаких известий, ни одной записки. Дом погрузился в тишину. Даже голос Маттеуса затих. Я не решалась выйти из комнаты: меня не должны увидеть дети.

Вскоре я услышала на лестнице шаги. Медленные и тяжелые: поступь старика. Это Корнелис. Открыл мой гроб и увидел в нем песок. Меня разоблачили. Ступеньки громко скрипели. Странно, но во мне не было страха. Наоборот, я чувствовала облегчение. Все кончено. Дверь открылась, и в комнату вошел Ян. У него был ужасный вид: серое лицо, опущенные плечи. Он молча опустился на кровать – ни приветствий, ничего.

– Мы проиграли, – наконец произнес Ян.

Мне не сразу удалось вникнуть в рассказанную им историю. Геррит съел луковицу тюльпана? О чем он говорит? Ян сказал, что они забрали все.

– Кто?

– Мои кредиторы. Картины, одежду – все. – Он помолчал. – Скорее всего они подадут на меня в суд. Не считая доктора: он не сможет, потому что тогда все узнают о его делишках. Моих средств не хватит, чтобы расплатиться с долгами. Даже с их четвертой частью.

Ян взял меня за руку, усадил на кровать и стал гладить мои пальцы.

– Прости меня, любовь моя. Я был дураком. Но кто бы мог предвидеть подобную нелепость?

– То, что мы совершили, гораздо хуже, чем нелепость, – пробормотала я.

Мы сидели рядом, плечом к плечу. Я думала о греховности – о нашем глубоком, неискоренимом беззаконии. Бог все это время следил за нами.

– Мы сделали нечто столь ужасное.

– Послушай меня, дорогая…

– Мы это сделали. И должны быть наказаны.

– Мы любили друг друга. – Ян взял меня за подбородок и повернул к себе. – И любим до сих пор. Вот почему мы все это затеяли, ты помнишь?

Я смотрела в его лицо: блестящие синие глаза, всклокоченные волосы.

– Ты умерла, – продолжил он. – Мы не можем оставаться в Амстердаме, нам придется уехать. Мы начнем все заново, пусть с пустыми руками, но начнем. Ты согласна жить со мной в бедности?

Я не слушала его. «Дайте мне ее поцеловать!» – кричал Корнелис, когда его оттаскивали от моего тела. Где-то там, в темноте, моя мать рыдала над своей умершей дочерью.

– Мы справимся, мое сокровище, – с жаром говорил Ян. – Мы по-прежнему можем уплыть завтра утром, еще не все потеряно. Я попрошу Маттеуса одолжить мне денег на проезд и расплачусь с ним, как только найду работу. Уверен, у меня будет много работы… – Он схватил меня за плечи. – Не отчаивайся, любовь моя.

Бог постоянно следил за нами. Всевидящий Господь. Я всегда это знала, но страсть застилала мне глаза. Теперь Он решил наказать нас.

Ян смотрел на меня, читая мои мысли.

– Бог простит нас. Прошу тебя, не падай духом, София.

Мы замолчали. На улице залаяла собака. Снизу потянуло запахом жареного мяса. Я не могла произнести ни слова. Мне теперь все стало ясно; это был лишь вопрос времени. В мире существует безжалостное равновесие: мы совершили преступление и будем наказаны. Бог избрал Геррита своим орудием – пьяного, бормочущего слугу, – чтобы он выполнил Его работу. Все встало на свои места.

Воцарилось молчание. Я приняла решение. Повернувшись к Яну, я обняла его и поцеловала в губы. С какой страстью он ответил мне, с каким облегчением! Я запустила пальцы в волосы своего возлюбленного, бережно держа его голову в своих руках. Боже, как я его любила! Наши тела сплелись вместе, но тела тоже могут лгать. Мое часто лгало в прошлом. Я крепко обнимала Яна и пила его поцелуи так, словно не могла остановиться. Но теперь я предавала его, как все это время мы предавали других. Потом я высвободилась из его объятий.

– Ладно, сходи к нему и поговори, – сказала я, гладя его по волосам. – Попроси Маттеуса одолжить нам деньги. А я подожду тебя здесь.

Маттеус и Лизбет ждали в кухне. На вертеле жарился сочный гусь. Падавшие с него капли жира громко шипели в пламени. Спаниель лежал рядом и пускал слюни, глядя на птицу. Увидев Яна, Маттеус оживился. Он налил бренди и протянул ему бокал.

– Вот бедолага! – воскликнул он. – Ты всегда был олухом, когда дело касалось женщин.

– Женщины тут ни при чем.

– Что ты собираешься делать?

Ян залпом сушил бокал.

– Мы можем отплыть завтра утром, но нам нужна помощь.

Он попросил дать ему взаймы. Маттеус согласился. Лизбет взяла Яна за руку:

– Мы рады помочь вам. Тогда вы сможете уехать, и все это останется в прошлом.

В эту минуту на кухне появился Альберт, их старший сын.

– Пора ужинать, – сказала ему Лизбет. – Зови остальных.

– А кто эта дама? – спросил мальчик.

– Какая? – повернулся к нему Ян.

– Та, что спустилась сейчас по лестнице. В синем плаще.

– Где она?

– Ушла.

В небе висела полная луна. Ни один художник не изобразит все великолепие Божьего творения: даже думать об этом смешно. Луна – идеальный круг, более совершенный, чем все светила, которые Ян мог нарисовать в своих пейзажах; более правильный, чем пустые и жадные нули, какие он чертил на бумаге, подсчитывая нашу прибыль… Нули, которые в конце концов привели нас к катастрофе.

Улицы были пустынны. Призрачный свет заливал мостовую, по ней гулко стучали мои башмачки. В первый раз мне было безразлично, что меня увидят: я зашла уже слишком далеко. Вчерашней ночью я умерла для мира, а этой – исчезну совсем. Свобода придавала легкости моим шагам: я почти парила в воздухе.

Рядом со мной двигалась огромная луна, опрокинутая в воду. Мой мир перевернулся: небеса упали на землю. Вот почему в детстве меня так поражала гравюра с утонувшим городом: церкви под водой и плавающие мертвецы. Тогда мне казалось, будто они размахивали руками, моля о помощи. Теперь поняла, что они просто махали мне в знак приветствия. Я всегда знала, что рано или поздно окажусь в этой компании.

Воды Амстердама – зеркала, в которых отражаются наши суетные мысли. Мария тайком наряжалась в мое платье: она воображала себя мной. Но мое тщеславие было сильнее. Я хотела изменить сам порядок вещей. Самонадеянно вмешалась в планы Господа; моя гордыня была равносильна гордыне моего народа, отвоевавшего у моря свою землю. «Поистине Сам Господь сотворил эти земли, – писал один из наших инженеров, Андриес Вирелинг, – ибо это Он вложил в нас довольно разума и силы, дабы мы смогли их осушить». Какое лицемерие! Мы использовали имя Господа для оправдания своих поступков, хотя на самом деле нами двигала лишь воля к жизни.

Но зачем жить? Мир – химера, зыбкое отражение в воде. Не поэтому ли мы воздвигли свой город на огромных зеркалах? Когда-то я мечтала о новой жизни с Яном. Смотрела в воду и видела волшебный мир, где отражались мои мечты, где я могла стать счастливой. Но это была иллюзия, мираж, сотканный из атласного блеска и лунной ряби. За ним зияла пустота. Меня ослепили два смертных греха: похоть и гордыня, – и я перестала видеть правду.

Сегодня я расстанусь с миражом. Покину земной мир и воскресну в новом, ибо Иисус, мой возлюбленный, ждет меня, раскрыв Свои объятия. Теперь никто не сможет найти меня, даже мой милый Ян. «Есть только один способ исчезнуть, чтобы никто не стал меня искать». Ведь так говорили мы прежде?

Я остановилась на мосту. Внизу бурлила мутная вода. Я думала обо всем, что любила в этой жизни: о сестрах, о цветах с дрожавшими на лепестках капельками росы… об аромате чистого белья и запахе конской кожи, когда я зарывалась лицом в пышную гриву скакуна… о теплом вине, которое мы с Яном передавали друг другу вместе с поцелуем, о вкусе его тела на моих губах… Я вспомнила нашу первую ночь вместе, его ласковые пальцы, переплетавшиеся с моими, когда мы страстно и серьезно смотрели друг на друга… В нашем начале был наш конец, поскольку в глубине души мы всегда знали, что обречены.

У меня осталось мало времени. Скорее всего Ян уже бросился меня искать, а я находилась неподалеку, всего в нескольких улицах от дома Маттеуса. Я перегнулась через парапет, вглядываясь в отраженную луну. Она тоже смотрела на меня. «Суета сует, и всяческая суета…»