Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

Мария прижала к груди стопку белья. Она не хотела говорить, но признание вырвалось само собой. Кому она могла довериться, кроме своей хозяйки? В Амстердаме Мария знала только нескольких торговцев да своего милого – кроткого, нежного, смешного Виллема с его пропахшими рыбой пальцами.

– Я люблю его больше жизни.

София молча забрала у нее белье и положила в шкаф. Кот умильно терся о ногу Софии. Не дождавшись никакой реакции, он перебрался к ноге Марии. Потом снова вернулся к хозяйке, но женщины были слишком заняты своими мыслями, чтобы обращать внимание на кота.

Обе одновременно чихнули. Мария рассмеялась, но София сохранила рассеянный вид. Служанку это задело: она ждала, что хозяйка набросится на нее с нетерпеливыми расспросами. «Кто он? Когда ты с ним познакомилась? У него честные намерения?»

За окнами угасал день. София прислонилась к шкафу. Она напоминала куклу, которую посадили к дверце. На ней было то же шелковое голубое платье, в котором она позировала для портрета, только теперь на шее висел золотой крест. Хозяйка выглядела очень бледной: наверное, ей действительно было нехорошо, хотя она отказалась лечь в постель. Мария находила ее красивой и к тому же очень утонченной. Рядом с ней служанка казалась себе раскоряченной коровой. А сегодня хозяйка напоминала ей хрупкую фарфоровую статуэтку, которая может легко разбиться.

Мария никогда не отличалась любопытством, а счастье сделало ее и вовсе безразличной к другим. О своей хозяйке она ничего не знала, кроме того, что они были одного возраста – двадцать четыре года, – и отец Софии, печатник из Утрехта, рано умер, оставив семье огромные долги. Вот почему она вышла замуж за богатого купца. Мария считала Корнелиса скучным стариком, но была разумной и практичной. Человеку нужно выживать, а за это всегда приходится платить. Голландцы – нация торговцев, самая преуспевающая в мире, а ее хозяева просто заключили взаимовыгодную сделку. Молодость в обмен на богатство; плодовитость в перспективе за спокойную сытую жизнь. Мария считала, что это честный договор. В конце концов, несмотря на свою мечтательность и суеверность, в глубине души она оставалась простой крестьянкой, и ее ноги крепко стояли на земле.

И все же она была недовольна. Открыла хозяйке свое сердце, а что в ответ? Молчание. Служанка взяла охапку свежего белья и двинулась в спальню. София последовала за ней, чтобы помочь застелить постель: они часто работали вместе. На дубовом сундуке горело три свечи. Мария бросила белье на кровать и задула одну свечку.

– Зачем ты это сделала? – спросила София.

Мария пожала плечами:

– Три свечи – плохая примета.

– Какая примета?

– К смерти, – тихо ответила служанка. – Разве вы не знали?

– Опять рыба? – Корнелис посмотрел на тарелку. – Мы всю неделю едим рыбу. На прошлой неделе, если не ошибаюсь, было то же самое. Боюсь, скоро у нас вырастут плавники. – Он рассмеялся. – Когда-то наша земля покоилась на дне моря – хочешь, чтобы мы вернулись в родную стихию?

– Господин, – возразила служанка, – я думала, вы любите рыбу. Это ваш любимый лещ. – Она кивнула на Софию. – Хозяйка приготовила его с черносливом, как вам нравится.

Он повернулся к жене:

– А как насчет куска свинины? Любовь моя, сходи завтра к мяснику, пока мы еще не покрылись чешуей, как водные жители.

Мария фыркнула – не то от смеха, не то из презрения – и вернулась в кухню. Наглость! С тех пор как ушел Карел, их лакей, прислуга совсем отбилась от рук. Надо поговорить об этом с женой.

София ничего не ела. Разглядывая свой бокал, она произнесла:

– Я не хочу, чтобы этот художник появлялся в нашем доме.

– Что?

– Не хочу, чтобы он приходил. И рисовал наш портрет.

Он уставился на нее:

– Но почему?

– Это опасно, – ответила София.

– Опасно?

– Мы просто… потакаем своему тщеславию.

– А чему потакаешь ты, любовь моя, когда к тебе приходит портниха?

– Это совсем другое дело…

– Сколько часов ты тратишь на примерки, вертясь перед зеркалом? – Корнелис перегнулся через стол и погладил жену по руке. – И я этому очень рад, дорогая, потому что твоя красота заставляет сильнее биться мое старое сердечко. Вот почему я хочу запечатлеть ее на полотне.

София теребила бахрому на скатерти.

– Но это очень дорого. Восемьдесят флоринов…

– Разве я не могу тратить деньги так, как хочу?

– Восемьдесят флоринов – многомесячный заработок какого-нибудь плотника. – Она задумалась. – Или моряка.

– С каких пор тебя волнуют такие вещи?

– Художник мне не нравится, – помолчав, произнесла София.

– По-моему, он приятный человек.

Она подняла голову, ее лицо покраснело.

– Нет, он мне не нравится – у него наглый вид.

– Что ж, если он тебе действительно не по вкусу, я расплачусь с ним и найму другого. – Корнелису хотелось сделать жене приятное. – Есть Николас Элиаз или Томас Кайзер. Правда, у них много заказов, так что придется немного подождать. Мы можем обратиться даже к Рембрандту ван Рейну, но он заламывает такие цены, что их с трудом потянет даже мой кошелек.

Корнелис с облегчением принялся за еду. Значит, вот в чем дело. Женщины – странные существа со множеством причуд. Они устроены сложнее мужчин. Как коробочки с секретом: здесь надо что-то нажать, там повернуть, и только тогда поймешь, чего они хотят.

Корнелис обожал свою жену. Порой, когда он видел ее при свечах, у него перехватывало дыхание от ее красоты. Она была его светом, радостью, опорой. Корнелис считал жену чудом, потому что она вернула его к жизни в тот момент, когда он уже потерял надежду. Спасла его так же, как он спас ее, хотя в другом смысле.

Корнелис подбросил в камин дров, сел в кресло и закурил трубку. «Величайшая радость для человека – счастливый дом, где его ждет любящая супруга». Правда, Софии сейчас рядом нет. Ее шаги негромко скрипят наверху. Потом все стихает. После ужина она пожаловалась, что у нее болит голова, и сразу ушла. Обычно сидит рядом с ним и шьет; иногда они играют в карты. Но сегодня София весь день какая-то нервная и пугливая, словно жеребец перед грозой. И странная выходка насчет художника для нее совсем нехарактерна.

Корнелис беспокоился, не заболела ли она: у нее такой бледный вид. Может, она скучает по своей семье? Здесь, в Амстердаме, у Софии почти нет друзей, а жены его приятелей гораздо старше ее. Она совсем не выходит из дома, не радуется жизни. Когда они обручились, София была веселой девушкой, но в последнее время ее характер изменился. Наверное, все дело в ответственности, какую налагает на нее забота о доме, – пожалуй, им следует нанять еще одну служанку. Вероятно, жена чувствует себя запертой в клетке, как тот щегол, которого он держал у себя, когда был маленьким.

Корнелис выбил трубку и встал с кресла. У него болели все суставы, особенно спина. Зима была долгой. Он чувствовал, как на него давит уличный туман и тяжесть города опускается на плечи, точно крышка чугунного котла. Да, он постарел.

Корнелис запер дверь и потушил все свечи, кроме одной, которую взял с собой наверх. Дом пропах жареной рыбой. Вчера на берег возле Бервийка выбросился кит. Огромный, раньше таких не видели. Местные жители пришли в смятение: дурное предзнаменование, знак грядущих бедствий. Море извергло из себя чудовище, чтобы наказать людей за грехи.

Корнелис понимал, что это всего лишь суеверие. Знал это по опыту. Катастрофы обычно обходятся без знамений, они происходят неожиданно. Ни одно зеркало в их доме перед тем, как умерла его первая жена Хендрике, которой было всего сорок, не разбилось. И никакие созвездия не предрекли им того, что оба их ребенка умрут во младенчестве.

Корнелис уже потерял одну семью. И подобно всем пережившим большое горе знал, что жизнь лишена смысла. Те, кто осиротел, чувствуют это сердцем, хотя и убеждают других, будто на все воля Божья. Он продолжал соблюдать религиозные обряды. Каждый вечер читал Софии Библию, и они оба склоняли головы в молитве. По воскресеньям Корнелис ходил в церковь, а жена посещала свою тайную мессу: ее вера дозволялась лишь при условии, что церковные службы будут проводиться тайно. Однако Корнелис сознавал, что все эти правильные речи произносят только его губы. В то время как сомнения, какие он испытывал, оставались без слов. Корнелис едва решался высказать их самому себе. Потери не укрепили, а ослабили его веру, и единственная надежная вещь, за которую он мог уцепиться, лежит сейчас в его пуховой постели.

Корнелис вошел в спальню. София преклонила колени у распятия. Это его удивило: он думал, что она уже легла. Наверное, молилась уже давно. Увидев его, жена вздрогнула. Перекрестившись, она забралась на кровать и легла, уставившись в потолок. С балки свисал ее бумажный свадебный венок, обросший пылью и похожий теперь на осиное гнездо.

София заворочалась и вздохнула. От нее веяло ароматом юности. Прилив желания согрел его старые кости, оживил холодную кровь. Корнелис разделся, опорожнил свой мочевой пузырь в горшок и надел ночную рубашку. Эта кровать была его ковчегом; каждую ночь крепкие молодые руки не давали ему уйти на дно.

София лежала, свернувшись в клубок и зарывшись головой в подушки. Она притворялась, будто спит. Корнелис погасил свечу и залез в постель. Задрав сорочку, он положил руку на маленькую грудь жены. Помассировал ее сосок.

– Милая супруга, – прошептал Корнелис и потянул ее руку к своему сморщенному члену. – Мой маленький солдат сегодня сонный. Настало время исполнить свой долг.

София сжала пальцы в кулак. Он заставил жену развернуться и прижал ее ладонь к своему телу, водя ею вверх и вниз. «Боевая тревога…» Его член напрягся; дыхание стало хриплым. «Стоять смирно!» Шутка, которой они часто обменивались с женой. Раздвинув ей ноги, Корнелис принял нужную позу. Когда он в нее вошел, она слегка вздрогнула. Зарывшись лицом в ее волосы, он тискал ее ягодицы и все крепче прижимал к себе под ритмичный скрип кровати. С каждым новым движением его дыхание учащалось.