Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

Разумеется, именно распутство отвращало Яна от работы. Потеря семени обессиливает мужчину и истощает его кровь. А тут еще эта история с тюльпанами. В последнее время Ян выглядел совсем не респектабельно – воспаленный взгляд, растрепанная борода. Не стригся уже несколько месяцев. Где его профессионализм? Бывали дни, когда он вообще не подходил к мольберту.

Якоб был разочарован. Он рассчитывал на большее. Однако в этом были и свои плюсы. В первый год ученикам обычно поручают рутинную работу: мыть кисти, точить карандаши, грунтовать холсты, натягивать их на подрамок. Если повезет, могут дать скопировать какую-нибудь работу мастера.

Но теперь Ян часто отсутствовал. Даже если заглядывал в студию, то просто сидел молча. Он уже опаздывал с несколькими заказами и все больше полагался на помощь Якоба. В последние месяцы Якоб стал скорее его партнером, чем учеником. Летом Ян начал сразу три картины: «Пейзаж с пастухами», «Похищение Европы» и еще один холст, изображавший – по мнению Якоба, весьма достоверно – «Последствия невоздержанности». Кроме того, взял заказ на портрет одного важного чиновника в городском суде. Но у него совсем не было времени на работу, и он поручил Якобу закончить полотна. Не только фон или одежду – все целиком. Якоба это обрадовало. Он знал, что может рисовать не хуже мастера. А поскольку он дисциплинированный человек, то скоро станет его успешным конкурентом. Ему иногда казалось, будто он должен давать уроки мастеру, а не наоборот.

В начале ноября Яну предложили крупный и выгодный заказ: написать групповой портрет попечительского совета лечебницы для прокаженных. А он отказался.

– Почему? – спросил Якоб, застыв с кистью в руках.

– Потому что я скоро уеду.

– Как?

Ян помолчал.

– Я должен извиниться, Якоб. Надо было раньше тебе сказать. – Он тяжело опустился на кровать. – В общем, у меня… возникли проблемы, и я должен уехать из страны.

– Когда?

– Через две недели. По срочному делу.

– А когда вернетесь?

Ян покачал головой:

– Я не вернусь. Я уеду навсегда. – Он посмотрел на Якоба так, словно видел его впервые. – Мне очень жаль.

Якоб в бешенстве швырнул кисть.

– Вы не можете этого сделать! Вы обязаны учить меня два года!

– Но возникли непредвиденные обстоятельства…

– Вы дали слово!

– Надеюсь, ты понимаешь, что…

– Мои родители заплатили вам пятьдесят флоринов!

– Я их верну.

– А как же мой экзамен? Мое членство в гильдии?

– Я найду тебе другого мастера. Тебя может взять Маттеус, уверен, у него найдется лишняя комната… Я его уговорю…

– Вы… вы… – Якоб подыскивал нужное слово. Он не привык ругаться. – Вы жулик!

Ян приблизился к нему и положил руку ему на плечо.

– Якоб, поверь мне, это очень важно.

– Для вас, – прошипел тот, сбросив его руку.

В дверь постучали. Ян пошел открывать. В комнату вошел мальчик. В голове у Якоба промелькнуло: «Наверное, мастер лжет. Просто решил избавиться от меня и взять другого ученика. Я слишком талантлив, вот в чем дело; он ревнует и боится, что я его обойду».

Но Якоб ошибался. Мальчик принес хозяину конверт. Ян открыл его и взглянул на содержимое. Потом подошел к стоявшей на столе шкатулке и порылся в своих бумагах. Достал кошелек и отдал его мальчику.

– Это залог. Остальное я заплачу в день отъезда. Все в порядке, мы договорились. – Ян нацарапал что-то на листке бумаги. – Вот моя долговая расписка.

Вскоре Ян ушел. Он никогда не запирал свою шкатулку: осторожность была не в его характере. Якоб открыл шкатулку и заглянул в конверт. Там лежало два билета на корабль «Императрица Востока», отправлявшийся пятнадцатого ноября в Батавию, Ост-Индия.

Роды задерживались. Ребенок должен был появиться в начале ноября, а было уже двенадцатое. Марию раздирали два противоречивых чувства. С одной стороны, ей хотелось родить малыша и со всем этим покончить. Марии было даже как-то неловко перед своими компаньонами: чем быстрее она выполнит свою часть сделки, тем скорее они смогут уехать. София говорила, что они взяли билеты на пятнадцатое. Время уходит. Если ребенок к тому времени не родится, придется переносить дату, а на это уйдут недели и даже месяцы. Мария все еще была служанкой и чувствовала свой долг перед хозяйкой.

С другой стороны, она боялась. «Это то же самое, будто тебя разрывают пополам, – рассказывала ей бабушка, взбивая масло. – Или вытягивают из тебя все кишки. Или вспарывают раскаленным ножом».

Мария скучала по бабушке, и по матери тоже. Сейчас она нуждалась в них даже больше, чем в Виллеме. Кто о ней позаботится? Уж точно не хозяйка. У нее свои дела. Мария чувствовала себя ужасно одинокой.

В эту ночь она спала урывками. Ребенок бил ножками. Живот стал твердым как камень; она не могла повернуться в кровати. Мария упрашивала малыша: не рождайся завтра, только не в этот несчастливый день, не тринадцатого числа. Подожди немного. Ей снова снились сны. Детишки выплывали из нее совсем без боли, целой стайкой… Она скользила по затопленным комнатам подводного дворца, и малыши юркали вокруг нее.

На следующий день, когда Мария чистила кильку, у нее начались схватки.

Я услышала крик и бросилась в кухню. Мария стояла, согнувшись пополам.

– Началось, – выдохнула она.

Я помогла ей подняться на чердак: первый пролет лестницы, второй, третий. Казалось, это никогда не закончится. Наверху у нее снова начались схватки, и она села прямо на пол. Я зажгла фонарь, который приготовила заранее, и усадила Марию на постель.

– Мамочка, мамочка! – заныла Мария. – Не уходи.

– Я вернусь через минуту.

– Не уходи!

Я опрометью слетела с лестницы и выскочила из дома.

Госпожа Моленар сидела в своей гостиной, напевала песенку своему маленькому Лудольфу и вытирала ему попку.

Маленький Лудольф смотрел на нее с пониманием. Как же она была счастлива! Каждое утро, вставая с постели, госпожа Моленар благодарила Господа. Она жила в прекрасном доме на Геренграхт. Ее муж был мягким и добрым человеком, обожавшим свою семью. В качестве главного инспектора по гигиене занимал высокое положение в обществе. Щедро жертвовал бедным и имел красивый баритон. По вечерам сидел в домашнем халате и колпаке, окруженный детьми, и говорил: «Нет на свете счастья большего, чем это». Муж часами терпеливо играл в шашки со старшим сыном.

От этих мыслей миссис Моленар отвлек стук в дверь. Вслед за служанкой в комнату вошла София, ее беременная соседка.

– Кажется, уже началось, – с трудом выговорила она, схватившись за живот. – Пожалуйста, сообщите моему мужу в гавань, хорошо? – Она замолчала, согнувшись от боли, потом перевела дух и выпрямилась. – И еще, не могли бы вы послать кучера де Йонхов по этому адресу? – София сунула в руку госпоже Моленар листок бумаги. – Там живет акушерка. Скажите, что это срочно.

Та вскочила с места:

– Дорогая, давайте я пойду с вами…

– Нет, нет! Служанка позаботится обо мне, пока не приедет акушерка.

София вышла. Госпожа Моленар нахмурилась. Почему служанка сама не отнесла записку? Отпустить из дома хозяйку, в ее-то состоянии! До чего толстая и ленивая корова эта Мария! Госпожа Моленар всегда была такого мнения. В последнее время та всегда сидела сиднем, отдыхая неизвестно от чего. Поэтому и раздалась во все стороны, как свинья. Не говоря уже о том, что она нахалка.

Госпожа Моленар вытерла попку Лудольфа мягкой тканью. Ее служанка никогда бы не позволила себе подобного. Правда и то, что ей всегда невероятно везет со слугами. Это еще одна сторона ее великого счастья.

Корнелис расхаживал по комнате. Из спальни Софии доносились крики боли. Каждый крик пронзал ему сердце. Если бы он мог выносить ребенка вместо нее! Отдал бы все на свете – свой дом, свое богатство, – лишь бы прекратить ее мучения.

На столе стояли песочные часы. Корнелис успел перевернуть их дважды: значит, страдания Софии длились уже два часа. Корнелис молча ходил по мраморному полу. Двухцветные плиты отмечали интервалы между криками: черная, белая, черная, белая, – словно он играл в какие-то чудовищные шахматы. «Мы все лишь фигуры в руках Господа».

Дом погрузился в неестественную тишину, будто затаил дыхание. Серый свет с трудом просачивался в комнаты. На блестящем дубовом столе с пузатыми ногами стояли песочные часы, рядом – пара подсвечников и недоеденное яблоко. Холодная неподвижность натюрморта. «Мертвая жизнь» – так называли этот жанр французы. Зловещая фраза, если вдуматься.

Сверху опять донесся хриплый вопль – немыслимый, нечеловеческий, от которого стыла в жилах кровь. На стене висела «Сюзанна и старцы». Когда-то ее пышное тело искушало Корнелиса. Он считал его соблазнительным – но как мерзко, как отвратительно все это выглядело теперь, когда его скотские желания привели к страданиям женщины, которую он любил больше всего на свете. Каждую ночь София смиренно и послушно уступала его похоти, а к чему это привело? К ужасной муке, какую он не мог с ней разделить.