Балкан поверил словам Умман, потому что и сам знал, что в море всякое случается, и человеку неопытному, как Берта, непросто справиться с ситуацией, когда переворачивается лодка. Он долго горевал и носил по Берте траур. А его мать Отага, прижимая к сердцу осиротевшего внука, плакала: “Хоть она и немка, но невесткой была замечательной, не хуже туркменок. Вах, она ведь унесла с собой и еще не родившегося ребенка…”

Постепенно потрясшая всех история с у тонувшей беременной немкой стала забываться. В один из таких дней Ширван ага оказался в Красноводске и встретил там своего знакомого Алибека ага. Старые друзья обрадовались встрече. И тогда Алибек ага сказал: “Брат, я ведь выполнил ту твою просьбу!”. Ширван никак не мог вспомнить, о чем же он просил друга, и сам этому удивлялся. И все же подумав немного, вспомнил о том письме, которое дал племяннице.

— Посадил на паром. И денег немного дал. Назвал ей адреса знакомых, которые помогут ей, когда она попадет в Баку…

А когда Алибек ага сказал: “Хоть она и русская женщина, свой язык не очень-то хорошо знает, и имя у нее какое-то странное, не то Герта, не то Берта, на имена армянок похоже, к тому же она оказалась беременна, посмотришь на нее и жалко становится”, Ширван сразу же понял, о ком речь. Вну три у него все закипело от ярости. Отсчитав тридцадки, он с избытком вернул Алибеку ага деньги, которые тот дал женщине, поблагодарил его за оказанную помощь. После чего спешно распрощался с ним, словно боялся, что если он задержится, кто-то может раскрыть эту тайну.

В те дни, когда Ширван вернулся из Красноводска, Умман после выхода замуж за Балкана только что стала ходить на работу. Просидев несколько дней на мягкой подстилке в доме Отаги в качестве гелин, она не выходила на улицу, не видела солнца, поэтому была бледна, как женщина после только что прошедших трудных родов.

Не заходя домой, Ширван сразу же отправился на работу, увидев сидящую там Умман, резко захлопнул дверь и запер ее изнутри. Затем, скрежеща зубами, вцепился руками в глотку Умман.

— Нет, тебя не моя сестра родила. Тебя вообще не женщина родила! Да разве нормальному человеку могло придти в голову то, что ты натворила? Не зря говорили, что у тебя есть кто-то в Хиве, кто торгует людьми. Видно, и ты пошла в этого старого хищника! — кричал он, себя не помня. Ему хотелось придушить племянницу, которая пыталась вырваться из его сильных рук. Потом он заставил ее во всех подробностях рассказать о случившемся.

Ширван хотел тогда немедленно рассказать обо всем людям. Потом подумал и понял, что вся эта история и для него самого может кончиться тюрьмой, ведь это он просил Алибека ага помочь и написал письмо. Как начнут прокуроры раскручивать эту историю, иди потом, отмойся. А как после этого смотреть в глаза Балкану и другим людям? Понятно ведь, что он не сможет жить с таким клеймом. Все эти мысли и заставили тогда Ширвана отказаться от своего намерения придать эту историю огласке.

Вот так Ширван и Умман, дядя и племянница, стали сообщниками и вынуждены были до конца дней носить в душе этот тяжкий грех, мучаться и хранить страшную тайну.

Спрятав лицо за черным покрывалом ночи, Ширван, не поднимая головы, все говорил и говорил до хрипоты, временами делая глоток чая из стоящей рядом пиалы, говорил, пытаясь унять волнение, и все разматывал и разматывал клубок тайны того далекого происшествия.

Пару раз Балкан приподнимался с места и произносил: “Почему же так?..”, но Ширван останавливал его: “Погоди, Балкан, дай договорить, я слишком долго ждал этого момента”. Отмахиваясь руками, он предупреждал все вопросы старика.

Но потом Балкан и не пытался что-то сказать, потому что и без того все очень скоро стало понятным. Тяжелые чувства, охватившие старика от рассказанной Ширваном неожиданной истории, не давали ему слова вымолвить, его душили слезы. Старый Балкан сидел на постели и, стиснув зубы, слушал собеседника и не верил ушам своим.

… Берта уже очень давно была с ним, а в этот раз она подошла к нему совсем близко, он даже ощутил ее знакомое теплое дыхание, оно опалило его лицо, так бывало всякий раз, когда Берта оказывалась в его объятьях. И снова у самого уха старика зазвучал такой родной, чуть с хрипотцей женский голос, шептавший:

— Мой любимый комбат, что же делать, если так случилось? Видно, не судьба нам с тобой вместе жить и стариться, воспитывать детей и радоваться внукам и правнукам… Я ушла… вынуждена была уйти, я ушла, чтобы спасти твоего ребенка…

Старик вдруг вспомнил давнее поведение Умман, которое тогда казалось ему странным и непонятным. Временами она хватала на руки маленького Эльмана, прижимала к груди, целовала, а потом начинала плакать. Тогда Балкан думал: “Она опять вспомнила подругу и расстроилась… они ведь так дружны были, так любили друг друга…” Потом он стал думать о том, что Умман, забеременев, каждый раз ждала сына, но Бог не давал ей его, она рожала дочерей, видно, это ей была расплата за совершенный грех, такое могут только люди простить, но Бог никогда не прощает.

Рано утром Ширван вышел из дома по нужде, а когда вернулся, увидел, что Балкан все еще неподвижно сидит на своей постели, и вид у него был такой, словно он упал с лошади и повредил голову.


* * *

Вышло опять по поговорке: “Если нужно больному для лечения, то и зимой найдется арбуз полосатый”.Парни, поднятые на ноги внуком Ширвана, перед самым полуднем выловили тюленя, за которым столько времени гонялся старик, положили его в лодку и орущего привезли в село.

Когда старик подошел к своей готовой к отплытию лодке, в ней уже черной горой высился тюлень, в нескольких местах обмотанный веревками и привязанный к лодке. Он дергался, пытаясь сорвать с себя пожелтевшие веревки, временами, словно чувствуя приближение конца, начинал орать, как бык, к горлу которого приставлен нож.

Со своим родным аулом старик распрощался грустно и совсем без настроения. Только что, проходя мимо, обратил внимание, как накренился к воде каменный дукан, он стал похожим на меня, подумалось старику. Вид у строения был такой, словно оно вот-вот опрокинется и упадет в воду, отчего старик расстроился еще больше.

После ночного рассказа Ширвана он все еще не мог придти в себя, ему никак не удавалось собрать воедино мысли, родившиеся этой ночью, когда он узнал так много нового и страшного.

Вместе с парнями, рано утром вышедшими в море и добывшими для него тюленя, на пристань пришли и их родственники, прослышавшие о его приезде, пришли, чтобы поздороваться, справиться о здоровье. Прощаясь с ними, старик растрогался до слез.

Лица большинства собравшихся на берегу людей были знакомы старику, некоторые из них даже бывали у него в доме, чаевничали, угощались вкусными обедами Умман эне. Но старик не знал имен многих из них, а если и называл кого-то по имени, оказывалось, что это имя либо отца, либо старшего брата того человека. Как и сам старик, состарилась и его память, она теперь мало что хранила в своих закромах.

Многие по-своему восприняли состояние старика, они думали, что старик расстраивается из-за того, что ему вряд ли удастся еще хотя бы раз побывать в родном селе, что сейчас он прощается с ним и его жителями навсегда. Ни одному из тех, кто сейчас окружал старика, неведомо было, что капкан, поставленный много-много лет назад, захлопнулся именно сегодня. Правда, и сам старик, пытаясь осмыслить услышанное, все никак не мог понять, как такое могло случиться, не мог поверить в это.

Говорят, “Конь и человек бегут от того места, где их напугали”. Придя на берег моря, старик и сам не захотел долго задерживаться здесь. Он знал, что здесь его душе теперь не будет покоя, он чувствовал: чем больше здесь стоит, тем сильнее разгорается внутри него пожар, как будто кто-то ворошит горящие угольки. Понял, что буря, поднятая в его душе прошлой ночью, не скоро уляжется.

Кивком головы попрощавшись с собравшимися людьми, старик сел в лодку и прошел к рубке. Вокруг лодки в разные стороны кругами расходились мелкие волны. Лодку подтолкнули, она отошла немного от берега и, когда заработал мотор, взревел закружилась на месте, напоминая взбешенную рычащую собаку, на которую, нечаянно наступили во время ее спокойного сна.

Некоторое время старик, словно спасаясь от нагоняющего его врага, гнал лодку в неизвестном направлении, совершенно не соображая, куда плывет.

И сейчас в его голове перепутались и тлели вызванные ночным рассказом мысли о Берте, Умман, Ширване.

Берта была рядом с ним, она не уходила отсюда с тех пор, как появилась из-за вчерашнего печального рассказа. Вот и сейчас она сидела, опустив голову на плечо старика, а старик, обняв ее за плечи, ощущал себя совершенно счастливым…

Чтобы быть счастливым, бедному человеку не так уж и много надо, потом он бывает доволен и радостен, даже если ему удается найти крохотную частичку у терянного счастья. Сейчас для старика наступил именно такой момент.

И хотя было ясно, что после той трагедии для него навсегда закончились женские ласки Берты, сейчас, выслушав Ширвана, Балкан очень обрадовался тому, что она, возможно, жива, хоть он и думал о ней как о давно ушедшей из жизни.

“Берта, Берта… Моя Берта. Оказывается, ты жива. Где же ты теперь, любимая, может, и наш ребенок жив? Берта…” — мысли его были отрывисты, но в них уже появились проблески надежды.

В какой-то момент, забыв о жестокости Ширвана и его племянницы Умман по отношению к нему и Берте, он даже был искренне благодарен им за то, что Берта осталась жива.

Но сколько ни думал старик, никак не мог понять, почему события приобрели такой оборот, и вообще, как такое могло случиться, что его самого затянули в сети, а он до сих пор жил, ничего этого не зная и не чувствуя.

Старик снова поверил, что Берта сидит рядом с ним, что дующий с моря ветерок, обдавая лицо солеными брызгами, ласково треплет ее рассыпанные по плечам шелковые локоны. Ему захотелось навсегда остаться с Бертой в этом счастливом мгновении.