Собравшиеся не сразу поняли, что хотел сказать генерал, им подумалось, что случилась какая-то беда, несчастье с маршалом Жуковым или даже со Сталиным.

Генерал сделал несколько глотков из протянутого ему стакана с водой, после чего быстро взял себя в руки.

– Ребята, простите, слишком чувствительным стало стариковское сердце. Я хочу сделать для вас одно сообщение, правда, о нем пока нельзя распространяться, но и не сказать я не могу. Вы должны это знать. Только не поддавайтесь эмоциям! Два дня тому назад Берлин пал полностью… Вчера я специально съездил туда и увидел это своими глазами. Наш красный флаг развевается и над Берлином, и над Бранденбургом… Ожидается, что в ближайшие дни Москва известит мир о нашей победе.

Радость накрыла собравшихся горячей волной. Все повскакивали с мест и стали крепко обнимать друг друга.

Балкан понял, что генерал потому расстроился, что двум его сыновьям не довелось дожить до победы. Об этом знали многие. Старшего сына генерал потерял год назад при освобождении Смоленска. А другой его сын, на которого особые надежды возлагал генерал танковых войск Рыбалко, был командиром одной из рот непосредственно ему подчиненных танковых полков, он пал смертью храбрых всего три-четыре месяца назад во время наступления на Кенигсберг. Тогда говорили о том, что генерал Рыбалко направил в Москву представление о посмертном награждении его высшей правительственной наградой.

Балкан хорошо помнит похожего на отца круглого усатого парнишку. Всего два-три месяца назад он вместе с Балканом получал из рук генерала Рыбалко орден Боевого Красного Знамени. Генерал тогда сказал: “Владимир Васильевич Харченко воспитал хорошего сына”, напомнив, чьим сыном тот является.

Разделив свою радость с этими парнями, генерал немного успокоился, однако он видел, какие страсти кипят в душах этих воинов, они были взволнованы, у некоторых на глазах стояли слезы. Было видно, что больше всего им сейчас хочется выскочить на улицу, кидать в небо шапки, обниматься и целоваться, поздравлять друг друга с долгожданной победой, которую они с таким нетерпением ожидали. Но только что генерал предупредил их, что, пока не будет официального сообщения, нельзя распространять эту радостную весть среди воинов.

На несколько секунд генерал задержал свой взгляд на сидящем прямо напротив него Балкане.

– Сынок, ты из каких краев будешь?

Балкан вскочил с места.

– Я из Туркменистана, товарищ генерал.

– Садись, сынок!

Затем он повернулся в сторону сидящего в одном ряду с ним круглолицего, с густым ёжиком волос на голове командира полка подполковника Турдыева, кивнул ему головой, говоря: “Тебя я тоже знаю”, после чего вернулся к своей прежней мысли:

– Да, мы вместе со всем советским народом победили фашистов. А ведь это был сильный враг, которого одним-двумя народами было не одолеть. Победить его без Кавказа, Средней Азии, Сибири было бы невозможно. А сколько утрат понес сам немецкий народ! Народ как мать, если у нее достойные дети, она гордится ими, когда же дети бесноваты, они приносят одни несчастья.

Помню строки, вычитанные в одной мудрой книге: “Не задевай, а коль заденешь, будешь сам задет!”. Думаю, что Гитлер читать-то читал эту книгу, но если бы он был способен внимать мудрым советам, разве стал бы он Гитлером?

Когда машина ехала обратно той же дорогой, что и утром, капитан Астахов сказал, что если он с кем-нибудь не поделится этой радостной новостью, она разорвет его.

Состояние самого Балкана было ничуть не лучше, чем у Астахова. Он тоже вспоминал одну древнюю легенду, в которой рассказывалось о том, как трудно хранить тайны. Увидев, что у Искандера Зулькарнайна растут рога, человек очень мучался, пытаясь сохранить эту страшную тайну. В конце концов он спустился в колодец и там, где его никто не мог услышать, прокричал в дудку: “Эй, люди, Зулькарнайн рогат!” и только так освободился от мучавшего его груза.

По пути друзья сделали остановку, на ходу перекусили, а потом всю остальную дорогу горланили песни. Астахов пел песни на русском, украинском языках, а Балкан распевал те туркменские песни, которые были ему известны. Они и сами не заметили, что стали похожими на того парня, который колодцу поведал большую тайну.

* * *

Танкисты дольше положенного простояли на месте своей нынешней дислокации. Хотя Берлин уже давно взят, а украшенные цветами нарядные победные составы вернулись домой. Вскоре после празднования Победы среди воинов распространился слух: “Нас теперь отправят освобождать Китай, в Японию пошлют”. Однако эти разговоры так и повисли в воздухе. Воины полностью выполнили поставленное перед ними здесь задание, и не осталось силы, которая бы могла ворваться в Берлин впереди советских войск и отнять у них победу, завоеванную Советским Союзом. Теперь и союзники – американцы и англичане, подбрасывая шапки в небо, встречались с советскими воинами на Эльбе да на Одере, обнимались и вместе с ними радовались Великой Победе. Поэтому воины считали, что им здесь больше нечего делать, и задумывались над тем, как бы вернуться на Родину, домой.

Но были среди воинов и те, которые привыкли к здешней мирной жизни, с каждым днем становящейся все лучше и лучше, и которым не очень-то и хотелось трогаться с места. Да и местное население привыкло к своей жизни рядом с советскими воинами. Страх и ненависть первых дней постепенно сменились доверием, спокойствием, дружбой. Некоторые из жителей и вовсе хотели бы, чтобы советские танкисты навсегда остались в городке, чтобы их всегда окружали красивые и дружелюбные парни.

В их числе была и Берта, она любила Балкана той страстной женской любовью, которая с каждым днем становилась сильнее и все больше сближала их. Когда он был рядом, она радовалась его присутствию, когда же он отсутствовал, скучала по нему, беспокоилась и с нетерпением ждала его прихода. Появление Балкана вызывало у нее неподдельную радость, она радовалась так, как могут радоваться только дети, получившие свою любимую игрушку.

Внешне близость Балкана и Берты походила на ставшие здесь привычными отношения воинов с фрау-фройляйнами, но вместе с тем она отличалась все возрастающим взаимопритяжением обеих сторон, постоянством чувств.

Воины батальона воспринимали Берту невестой Балкана, поэтому поставили на довольствие и дом, в котором они жили. За это семья, познавшая голод и лишения военных лет, была очень благодарна Балкану. С тех пор, как к ним стал поступать командирский паек, благосостояние семьи значительно улучшилось. Старухи были искренне признательны Балкану, который сошелся с их племянницей и внучкой, теперь они, как это было прежде, не были напряжены, словно натянутая тетива лука, напротив, улыбались ему как близкому родственнику и всячески привечали.

Балкан никогда не приходил в строго определенное время, поэтому ему выдали один из ключей от наружной двери, чтобы он мог приходить и уходить в любое время. Если он задерживался, то открывал дверь своим ключом и сразу же проходил в отведенную им комнату. И некоторое время оттуда доносились негромкие голоса сонной Берты, снимающего верхнюю одежду Балкана. Они говорили полушепотом, чтобы не разбудить домашних.

– Ты еще не спишь?

– Когда тебя нет рядом, я не могу уснуть.

– Гмм… Ну так вот он я…

– Вот и займи свое место рядом со мной!

– Сейчас, если потерпишь немного, я буду.

– Ты, наверно, голоден?

– Я у ребят поужинал.

– На кухне тебе оставлена еда.

– Аппетита нет…

Как только начинал доноситься шепот молодых, полный любви и нежности, одна из двух живущих в соседней комнате старух вставала и тихо закрывала дверь, оставленную приоткрытой, чтобы услышать, когда придет зять. Последний шепот сладких объятий они оставляли самим молодым.

* * *

Немецкие деревья, встретившие советских солдат буйным цветеньем по весне, теперь начали приносить плоды, превратившиеся в яблоки, инжир и щедро одаривавшие ими окружающих. В жизни танкистов как будто никаких особенных изменений не было, однако незаметно для глаз, но все же какие-то перемены, то крупные, то мелкие, происходили постоянно. Самым заметным событием тех дней стало то, что младший сержант Фейферов был удостоен чести принять участие в торжественном параде Победы в Москве.

На этот раз крупно повезло парню, который был немного выше многих танкистов, которых обычно подбирали невысокими по росту. К тому же он был неуклюж и вечно ударялся обо что-то, когда садился или вылезал из танка. О нем говорили: иногда и высокий рост может сослужить танкисту добрую службу. Рост Фейферова отвечал всем требованиям, необходимым для участия в параде, помимо этого он был одним из немногих танкистов, на груди которых красовался орден “Славы”.

Радуясь тому, что война для него полностью закончилась, он стал собираться в дорогу. Сев в специально за ним присланную машину, он с любовью посмотрел на своих командиров, боевых товарищей, с которыми плечом к плечу прошел всю войну.

– Братья-танкисты, будьте спокойны. И вместо вас, и вместо наших танков, помня обо всех вас, я достойно пройду по Красной площади!– торжественно прощался Фейферов с друзьями, которые были тронуты его словами до слез.

Однажды капитан Астахов показал на плюгавого капитана-особиста, который все время вертелся рядом, что-то постоянно вынюхивая: “Что-то “контра” в последнее время слишком часто стал появляться здесь, что он выискивает?” Спустя какое-то время после этого Астахова неожиданно перевели из батальона в штаб полка, расположенный в соседнем городе.

Астахов в один из своих приездов в городок, куда он наведался, чтобы повидаться с Луизой, сообщил своему другу Балкану, что в своем переводе винит “контру”: “Смотри, будь с ним поаккуратней!”– советовал он. Вспомнил, как почти год назад тот преследовал ребят, выискивая среди них сомневающихся в своих силах, тех, кто считал, что немецкие солдаты лучше вооружены и лучше воюют. Так вот, тогда ребята даже задумали расправиться с ним и свалить все на “шальную немецкую пулю”, которая якобы достала его.