Она сказала это с такой неожиданной силой и нежностью, что Анна взглянула на женщину с недоумением, ощутив что-то похожее на ревность. Впрочем, сама она никаких глубоких чувств к младенцу не испытывала. Если не считать удовлетворения от того, что именно такая полная жизни и уверенная в себе женщина станет ухаживать за ее сыном.

Об этом же она сказала и Ричарду, когда спустя три дня после рождения младенца он прибыл в Миддлхем. Герцог долго просидел над колыбелью наследника, разглядывая его с любопытством и странным растроганным выражением на обычно непроницаемом лице. Однако, когда пришло время кормления и румяная Фиби Бойд (таково было имя кормилицы), войдя, решительно взяла ребенка на руки, герцог неожиданно пришел в ярость.

– У вас нет ни малейшего представления о чести! – вскричал он, обращаясь к прибежавшей на шум Анне. – Вам безразлично, кому вручить дитя, продолжающее род первых королей Англии, – поварихе, кухарке или нищенке из монастырского приюта. Ничего иного и не приходится ждать от женщины, которая променяла роскошь дворцов на…

Он умолк, опасаясь, что их услышат. Анна давно знала ахиллесову пяту герцога – никаких слухов о его семье, никаких пятен на репутации самого Ричарда.

– Милорд, супруг мой, – склонившись в реверансе, невозмутимо проговорила она. – Вы мудрый властитель и искусный воин, но есть вещи, которых вам не дано понять. Нашему сыну, милорд, необходимо материнское молоко, и не время было думать о чести, когда речь шла о жизни.

Но Ричард продолжал неистовствовать. Он без устали твердил, что следовало послать гонцов во все близлежащие замки, даже в Йорк или Дурхем. Любая знатная леди сочла бы за величайшую честь питать отпрыска наместника Севера и брата короля, когда же Анна заявила, что дороги из-за осенней распутицы стали непроходимы, герцог обвинил жену в непредусмотрительности и нерасторопности, забыв о том, что после родов даме невозможно заниматься поисками кормилицы и было бы легче самой начать кормить сына, о чем, разумеется, нельзя было и помыслить, если речь шла о такой высокородной даме, как герцогиня Глостер.

Завершилось все тем, что Ричард обнаружил поблизости невозмутимо кормящую его сына Фиби, и при виде обнаженной груди женщины внезапно побагровел и стремительно покинул покой.

– Ваше сиятельство, – обратилась кормилица к Анне, – вы уж уговорите супруга не прогонять меня обратно в деревню. Не то чтобы я боялась вернуться к своим коровам после жизни в замке, но я-то уже полюбила малыша и сделаю все, что понадобится. Пусть он некрепок, но с Божьей помощью все обойдется.

Она говорила это с простодушной уверенностью. И тем не менее жизнь ребенка свыше двух месяцев оставалась под угрозой. Он то отказывался есть, то его ножки сводили судороги, так что доставленные в Миддлхем ученые лекари приходили в отчаяние, не зная, что и подумать. Иной раз сердце его едва билось, и все начинали молиться, полагая, что пришел его последний час. Могла ли Анна по-прежнему оставаться равнодушной к этой крохотной жизни? Ночи напролет она проводила в часовне рядом с Ричардом Глостером, и впервые Анна видела герцога в таком отчаянии, немом и страшном. Она пыталась утешить его, но лицо герцога только искажалось гримасой темной, звериной злобы.

– Что вам за дело до моего сына? – скрежетал он. – Вас заботит лишь Кэтрин, и вы с легкостью отказываетесь от Эдуарда. (Ребенка окрестили в первые же дни жизни, опасаясь, что он некрещеным предстанет пред Спасителем.)

Анна не могла оправдываться. Ей оставалось лишь шептать слова молитв, прося милосердную Деву заступиться перед Всевышним за ее сына и не забирать жизнь у едва появившегося на свет существа.

За сына наместника молился весь Север Англии, все монастыри и аббатства. Сам герцог не поднимался с колен, не желая слышать ни о каких делах.

Когда выпал первый снег, маленькому Эдуарду стало лучше, а в канун Рождества Миддлхем уже сиял огнями, и Ричард впервые за все это время занялся накопившимися делами. Эдуард Плантагенет окреп, стал охотно есть и поправляться, и, хотя он заметно отставал в росте от своей молочной сестры, его жизни как будто ничего не угрожало.

После праздника Богоявления Ричард отправился в Лондон, где гостила в ту пору его сестра Маргарита Бургундская. Герцогу предстояло также обсудить с королем отношения с Шотландией, война с которой, как уже всем было ясно, становилась неизбежной.

Анна проводила его до Понтефракта, но ехать в Лондон не пожелала. Она взяла с собой Кэтрин и Джона, маленького Эдуарда оставили в Миддлхеме, ибо переезд мог повредить слабому ребенку. Он был с Фиби, и Анна была за него спокойна. И хотя Ричард считал, что Эдуарду помогли мощи святых, присланные его августейшим братом с Юга, Анна не могла не признать, что только неустанная забота и опыт кормилицы помогли ребенку выжить.

Теперь Анна поселилась в главной резиденции Ричарда Глостера. Старинный замок, где некогда первый король из Ланкастеров умертвил последнего короля Плантагенета, не произвел на нее должного впечатления. Возможно, виной тому была сырая, промозглая пора, которой она прибыла в Понтефракт. Ветры вгоняли обратно в каминные трубы клубы дыма, а сквозняки гасили факелы и развеивали пепел из жаровен. Огромный замок, несмотря на великолепие его внутреннего убранства, показался ей мрачным и неуютным. Этого впечатления не изменили ни богатая библиотека, ни зверинец с редкостными животными, ни огромный парк, содержавшийся в образцовом порядке, несмотря на непогоду.

Здесь были старинные извилистые переходы, где трепетали от движений стоялого воздуха настенные факелы да немо стояли в карауле закованные в броню стражники, лестницы, словно сложенные гигантами, подковообразные двери, расписанные и позолоченные, но окованные железом. Этому замку недоставало изящества и легкости, повсюду ощущалось суровое присутствие воина, и даже резная мебель и прекрасные кедровые потолки с инкрустацией не могли затмить холодного блеска дорогого оружия и доспехов, заполонивших большинство покоев. Тени былых трагедий, казалось, витают здесь. Грохот кованых башмаков стражи здесь можно было услышать чаще, чем смех или музыку. В восточном дворе замка стояла одинокая башня, куда от основных строений вел крытый переход, всегда перегороженный железной решеткой. Вскоре Анна узнала, что там располагается древнее Понтефрактское узилище, где менее столетия назад морили голодом Ричарда II. Под этой башней находились древние подземелья, откуда однажды, когда Анна поднялась подышать воздухом в романскую лоджию, долетел отдаленный нечеловеческий вой.

– Там находится тюрьма герцога, – пояснил Анне Уильям. – Я бы не советовал вам гулять в этой части замка. Здесь только казармы, тюрьма и хозяйственные дворы. Герцог иной раз принимает здесь своих шпионов. Поговаривают, что под башней последнего короля Плантагенета есть такие каменные ямы, где людей хоронят заживо. Они влачат там жалкое существование среди крыс и мокриц, а свет видят, лишь когда стражник оставляет свой факел у решетки, закрывающей сверху отверстие колодца, чтобы на веревке спустить им еду. Говорят, узники там часто заболевают проказой. Я прожил в Понтефракте почти десять лет и не раз видел, как приезжали монахи из лепрозория и уводили с собой закутанных в балахоны людей с колотушками в руках. Словом, следует отдать предпочтение западным дворам, где и вид с высоких галерей хорош, и лестницы ведут в парки с фонтанами и статуями. Там есть даже лабиринт из подстриженных кустов буксуса. У милорда Глостера великолепные садовники… и палачи, – добавил он спустя минуту, когда ветер донес очередной вопль, полный неизъяснимой муки.

«Я уеду из Понтефракта, едва лишь дороги подсохнут», – решила Анна. И хотя при дворе было много молодежи, прославленных рыцарей, прелестных дам и юных пажей – отпрысков древних родов, их смех и оживление не могли развеять мрачную атмосферу герцогской резиденции. Анне все время казалось, что сквозь звуки флейты и виолы, сквозь гудение огня в каминах и мелодичное позвякивание серебряных колокольчиков, которыми придворные модники украшали на итальянский манер свою одежду, беспрерывно слышится жуткий вопль из Ричардовой башни.

– Вас не должно это тревожить, миледи, – заявил комендант замка Роберт Брэкенбери, длиннолицый, желтый и долговязый, когда Анна ответила на его вопрос о причине ее скверного расположения духа. – Отнюдь не должно. Герцог Глостер – мудрый правитель, и если он возвеличивает тех, кто верно служит ему, то к тем, кто непокорен его воле, у него нет ни капли жалости. Не далее как вчера в подземелье пытали некоего господина, который оказался шпионом Генри Тюдора. Как же еще прикажете поступить с ним, если этот негодяй разъезжал по замкам былых приверженцев Алой Розы, уговаривая их поднять мятеж, когда Генри якобы высадится с французской армией на побережье королевства.

Анна куталась в меховую накидку и пожимала плечами.

– Не думаю, что этот шпион многого сумел добиться. Англичане не слишком охотно берутся за мечи, когда дело идет об этих любителях лягушачьих окорочков.

Брэкенбери, сидя на низком табурете, неловко заскреб по плитам пола длинными ногами.

– Не стоит выказывать беспечность. Те, кто служил Ланкастерам, не многого добились при Йорках. И хотя, женившись на бывшей невестке Генриха IV, мой господин Ричард расположил к себе многих старых приверженцев Алой Розы, он ни за что не позволит сеять смуту кому бы то ни было. Особенно суров герцог во всем, что касается этого ничтожного Тюдора, объявившего себя на континенте последним потомком Ланкастеров.

Позади, охнув, осела в грациозном обмороке на руки Джона де Ла Поля одна из присутствовавших дам.

Анна резко обернулась.

– Мисс Херберт, немедленно прекратите! Генрих Тюдор слишком мало значит для вас, чтобы вы всякий раз падали без чувств при одном упоминании его имени.

Девушка смущенно выпрямилась, поправляя сбившийся эннан, и, воспользовавшись случаем, улыбнулась красавцу де Ла Полю и поблагодарила его за любезную помощь.