«Нет! Я не должна оставаться здесь. Ради дочери я обязана вернуться в мир».

Она вышла в монастырский двор. Было безветренно и душно. Вдали погромыхивал гром. Гроза в конце февраля… После сырой ветреной зимы и неожиданного тепла долину Литтондейла скрыло свинцовое грозовое облако.

Налетел порыв ветра, зашумел в ветвях, заплясал язычок пламени в лампаде перед статуей святого Мартина посреди двора. Потом вновь все затихло, и Анна услышала, как в церкви монахини поют «Magnificat»[22].

Анна подумала, что и ей, пережившей такую бурю чувств, тоже надлежит возблагодарить Господа и святого Мартина, сохранивших ей жизнь сегодня.

Со стороны монастыря в церковь вел отдельный вход. Миновав его, Анна через ризницу прошла в боковой неф на женской половине.

В церкви было полутемно, горел лишь один светильник на высокой бронзовой треноге, да на пюпитрах монахинь едва теплились крошечные фитильки. Прихожан было немного, и их тени сливались с окутывающим церковь мраком. Запах ладана, оставшийся после дневного богослужения, смешивался с запахом сырого камня.

Близ престола перед раскрытым Писанием стоял священник, сухонький, вечно всем недовольный отец Беренгар. Он служил в монастырской церкви, исповедовал и отпускал грехи, но был столь желчен и сварлив, что монахини старались обращаться к нему как можно реже. Впрочем, для живущего в такой глуши священнослужителя он был довольно образован и неплохо справлялся с обязанностями.

Анна услышала, как он читает:

– O, vos jmnes, qui transitis per viam, attendite videte, si est dolor sicut dolor meus[23].

Когда прежде Анна слышала эти слова, ее охватывала такая грусть, что она не могла сдержать слез. Теперь же, погруженная в свои мысли, она осталась спокойной. Опустившись на колени и молитвенно сложа руки, она попыталась молиться. Молитва всегда успокаивала ее, обращала душу к возвышенному созерцанию и умеряла смятение. Однако – виной тому были события дня или мучительное напряжение из-за необходимости принять важное решение – она не могла сосредоточиться на словах, которые шептали губы. Она твердила молитвы одну за другой, но души ее они не касались.

Священник захлопнул книгу и стал негромко что-то говорить, так что Анна не могла разобрать слов. Но она и не слушала, ибо внезапно увидела на мужской половине коленопреклоненного герцога Глостера. Он молился, не поднимая головы, и Анна, которая корила себя за свое неумение сосредоточиться, ощутила укол совести от того, что ей, несмотря на время, проведенное в монастыре, недостает благочестия, дабы именно сейчас погрузиться в молитву.

Не отрываясь, она смотрела на герцога.

«Он спас меня сегодня, – вдруг внятно произнес голос внутри нее. – Он спас мне жизнь, а я отвергла его. Он оберегал и защищал меня во все это тяжелое время, а я отринула его. Он явился в минуту, страшнее которой не бывает, предложил мне помощь и покровительство, но вновь получил отказ. Что же такого в этом имени – Ричард Глостер, что я готова вновь и вновь говорить «нет»?»

Она вспомнила то, что случилось семь лет назад в Киркхеймском монастыре. Учтивый и галантный вельможа у нее на глазах превратился в обезображенного яростью насильника. Вот оно! Это та точка, откуда берет начало ее недоверие к герцогу. Как избавиться от ощущения, что в глубине души он остается таким же чудовищем, каким она его увидела тогда? Все достойные рыцари, которых она знала, недолюбливали его. Ее отец был свидетелем тягчайшего преступления, какое может совершить благородный человек, – и его совершил Ричард.

«Господь всеблагий и правый! Пречистая Дева Мария! На вашу милость уповаю! Научите меня, как быть. Я не хочу изменять тому, кого по милости вашей встретила на своем пути и звала своим мужем и господином. Однако женщина слаба и не может жить одна в этом мире. Она нуждается в покровителе и защитнике. Но хватит ли моих сил, чтобы и впредь не поддаться житейским соблазнам? Моя дочь, о Господи, не должна ли я ради нее, ради ее блага сказать «да» человеку, который предложил мне свое покровительство?»

Теперь она уже не смотрела на Глостера и не сводила глаз с Распятия, словно надеясь получить спасительный знак.

Монахини на клиросе затянули псалом, и их высокие голоса удивительно стройно звучали под романскими сводами:

Te lucis ante terminum rerum Creator poseimus ut pro tuaclementia sus presul et custodia[24].

Анна вновь посмотрела на Ричарда. В странной игре света и теней его тело показалось ей еще более согбенным. Коленопреклоненный калека, увечный принц, который стал одним из самых влиятельных людей королевства, переступив через убогость своего тела и заставив склониться перед собой его непокорных недругов, – что за человек он был? Урод и воин, хромой горбун – и пэр Англии. Возможно, та жестокость, зарево которой она когда-то увидела на его лице, всего лишь знак одиночества озлобленной души.

Анна подспудно ощутила жалость к горбуну Ричарду. Его жизнь была беспрестанной борьбой, и он нес свою ношу так же, как и горб на спине.

Служба завершилась. Анна видела, как, осенив себя крестом, поднялся с колен Ричард Глостер, и невольно отступила за колонну. Сейчас она не может с ним видеться, потому что у нее нет для него ответа. На мгновение она задержалась на галерее, опоясывающей внутренний дворик, постояла, наблюдая, как при вспышках молний темная туча наползает на долину. Ощущение тупой ноющей боли в висках смешивалось с мыслью о том, что необходимо дать ответ – и окончательный… – Ричарду.

Анна прошла к себе в келью. Голые стены, узкая кровать, скамья у стены, простой сундук, на котором стоял умывальный таз с кувшином. Над кроватью висело деревянное Распятие. За него была заложена веточка кипариса и ветхий листок с начертанной латинской молитвой. Сколько печальных дней и ночей провела она здесь, сколько слез пролила, сколько чудовищных видений явилось ей в полусне. Теперь она уедет отсюда. Хочет ли она этого? Оставить тихое пристанище, чтобы лицом к лицу встретить жестокую действительность? Пожалуй, хочет.

– Я люблю эту жизнь! – сказала она с вызовом Распятию. – Мне всегда недоставало смирения. Зачем ты создал меня такой, какая я есть?

И тотчас испугалась дерзости своих слов. Она узнавала в себе прежнюю Анну Невиль – строптивую и упрямую. Даже боль утраты не смогла изменить ее.

Анна отвела створку маленького окошка, прятавшегося в глубокой нише. Оно выходило в монастырский садик, и прямо под ним росло дерево груши. Одна за другой полыхали зарницы, озаряя нижний край тучи, нависшей над монастырем. При их вспышках Анна видела крытую черепицей верхушку стены сада, а за нею кровли и крыши первого монастырского двора, резную колоколенку церкви и покатые кровли странноприимного дома, где остановился Ричард.

Вновь раскатился гром. Анна сжала пальцами виски.

– Это невыносимо! Пречистая, как мне быть?

Она вновь стала молиться:

– Иисус Христос и все святые, помогите мне!

Немного успокоившись после молитвы, Анна поднялась с колен и стала переодеваться. Мысли ее вновь обратились к Ричарду.

Что же предлагал ей Глостер в обмен на согласие вступить в брак? Уважение, защиту, высокое положение? И, разумеется, любовь?

Изувеченный, жалкий – и очень сильный. Анна не могла не признать, что восхищается им и в то же время побаивается его.

– Но я не хочу этого! – внезапно крикнула она в темноту.

Стремительно поднявшись, она прошлась по келье.

«Пусть я буду одна. Разве не смогу я сама постоять за себя? Я дочь Уорвика! Мне пришлось многое испытать, но я устояла! Ричард когда-то сам сказал, что тот, кто выпрямился, становится вдвое сильнее. И я не беззащитна. К тому же теперь у меня есть мои земли, мои крепости, мои вассалы, наконец. Я смогу, если понадобится, противостоять даже королю!»

Но печальный голос в глубине ее души трезво повторял, что она не может уже оставаться той упрямой и своевольной девчонкой, которая однажды перемахнула через забор и удрала куда глаза глядят. У нее есть дочь, и она последняя, кто впрямую наследует Невилям.

– О нет! – вдруг воскликнула Анна. – Я хочу лишь одного – оказаться в Нейуорте!

Эта головная боль! Она сжала виски и едва не разрыдалась. Увы, она отчетливо сознавала, что назад дороги нет.

Воля короля! В годы войны Роз, в которой сложили головы столько могущественных лордов, совершенно отчетливо обнажилось, что значит противиться его воле. Эдуард в качестве сюзерена вершил судьбы своих вассалов. Так было, когда он решился выдать за Джона Вудвиля, младшего брата своей жены, родовитую герцогиню Норфолк, хотя той и было за восемьдесят и она рыдала от позора, умоляя дать ей спокойно умереть. Маркиз Дорсет, молодой повеса, получил в жены дочь герцога Экзетера, которую ради этого забрали из монастыря, где она уже приняла постриг. А разве герцога Бэкингема не вынудили обвенчаться с Кэтрин Вудвиль, хотя он и был первым лордом Уэльса и потомком королей?

Вспыхнула молния. Гром пророкотал совсем близко. Резкий порыв ветра захлопнул ставень. Сразу стало темно и душно. Анна ощущала такое напряжение, какого не испытывала уже давно.

«Я предлагаю вам дружбу, – говорил Ричард. – Если вам понадобится человек, готовый понести раскаленное железо…»

Эта последняя фраза особенно запомнилась Анне. Когда Ричард ее произнес, у нее невольно сжалось сердце.

«Филип Майсгрейв будет там, где будете вы. Стоит только подумать о нем, как он будет с вами».

При мысли о Филипе на глаза навернулись слезы. Она вынула одну за другой шпильки из волос и, когда они тяжелой копной упали на спину, встряхнула головой.

…Такая привычная, но уже непереносимая боль в груди. Одинокая слеза скатилась по щеке.

– Ты оставил меня, – шептала она. – Что мне теперь делать? Без тебя я всегда была беспомощной…

Ветер вновь качнул ставень так резко, что Анна вздрогнула. Она слышала, как тяжело упали первые капли, потом еще и еще, а мгновение спустя ливень хлынул, забарабанил по кровлям, словно созывая к битве.