— Всё успела рассмотреть, или я дала тебе слишком мало времени? — заговорила она первой. — Надеюсь успела насладиться? Самое интересное тут.

Вика показала пальцем на спальню, стянула с себя перчатки и прошла в спальню. В волнении я кусала нижнюю губу, а спохватилась почувствовав, что делаю себе больно. Со скрипом открылась створка шкафа, вскоре девушка вернулась, держа в руках стопку писем, перевязанных толстой, шерстяной ниткой. Бросила их на стол, отошла туда где стояла ранее и вновь подперла косяк. Отрезает мне выход?

— Это письма моей матери, адресата знаешь. Читай, — предложила она. Прозвучало почти приказом. — Может быть тогда узнаешь, что такое любовь.

— Ты заблуждаешься. Это не любовь, это безумие. — Мой голос спокоен и не дрожит, отмечаю я. Вике не нравится моя фраза или мое спокойствие, а может всё в совокупности. Она дергает губой и упрямо повторяет:

— Читай.

— Я не читаю чужих писем.

— Ай-яй, нехорошо врать. Разве тебя, такую правильную, этому в детстве не учили? Как минимум одно чужое письмо ты прочла, раз прикатила сюда. Батя твой не мог рассказать, выходит ты нашла письмо. Читай, я сказала.

— На что ты надеешься? Я прочту, пойму тебя, прощу и мы сольемся в объятьях? Или ты рассчитываешь, что я возненавижу отца, стану посыпать себе голову пеплом, не забывая биться ей всякий раз о стену? Мы не о том говорим…

— Здесь я решаю, о чем мы говорим! Я! — взвизгнула она, скатываясь в истерику. Впрочем, тут же взяла себя в руки и мерзко улыбнулась: — Неужели ты ещё не поняла — ты уже давно ничего не решаешь?

— Глупая. Ты глупая, запутавшаяся девчонка. Вообразила, что твои грязные игры что-то решают? А ты не задумывалась, что тебе придется отвечать за содеянное?

— Свою муру про совесть задвигай в другом месте. И не вам с папашей меня судить.

— Я поняла, разговор бесполезен. И знаешь, что интересно? — встала я со стула, намереваясь договорить и уйти, потому как поняла: напрасно трачу время. — При других обстоятельствах, я была бы счастлива иметь сестру. Младшую, старшую, родную, не родную, любую. Я могла бы разделить с тобой твоё горе, постараться тебя утешить, могла. Но не теперь… слишком много всего стоит между нами. Мне тебя жаль, ты очень неразумно тратишь свою жизнь. Меня не интересуют эти письма, я пришла сказать тебе: катись из моей жизни, вместе с записками и угрозами! Не смей топтаться в ней, слышишь, не смей! — последнюю фразу я шипела, подобно гусыне, но мне было наплевать насколько глупо я смотрюсь. Она делала вид, что ей пофиг чего я там горожу, тем не менее, лицо её запылало, а губы стянулись в тонкую нить. Я сделала несколько шагов к выходу, поравнялась с ней и предупредила в лицо: — Если ещё раз вмешаешься в мою жизнь, тебе не поздоровится. Как минимум, я обращусь в полицию. Уяснила?

Ответ мне не требовался, я заспешила к выходу, допустив тем ошибку. Самую главную — оставила её за спиной. Раздался треск, но я не успела ничего предпринять: ни повернуть головы, ни зашагать быстрее, ни даже подумать, что бы это могло значить и каков он, производитель такого звука. В следующее мгновение почувствовала удар в шею, током, не иначе, решила я. А разряды уже бились в мозгах, отдавали в тело, заставляя меня дергаться, как в конвульсиях. Резкая, ужасающая боль обжигала. Электрошокер — успела сообразить я, прежде чем свалилась на пол.


В голове нещадно гудело и тикало, пересохшее горло саднило. Я попробовала сглотнуть, поморщилась и разлепила глаза: полусижу на полу, прислонившись спиной к стене, левая рука невольно вытянута. Эта дура пристегнула меня наручником к батарее. Батареи проложены по всему периметру дома, две толстенных металлических трубы, закрепить за неё наручник не получилось бы, но она защелкнула оковы в месте их соединения. Этот переходник гораздо меньшего диаметра.

В доме стояла тишина, Вики нигде не наблюдалось. Интересно сколько я пребывала в отключке? Судя по всему, недолго, ещё ни один мускул тела не затёк, а зад только сейчас ощутил холод пола. Я пошарила свободной рукой в карманах куртки — телефона нет. Приподнялась и села на корточки, боясь отморозить себе все женские органы.

— Очухалась? — Вошла Вика. Я не отвечала, потому как, хотелось орать, а психов лучше не злить. То, что она псих — очевидно, тут уже и без справки разобраться можно. Сейчас гораздо интереснее отчего я так глупа. Зачем заявилась сюда, ни секунды, не подумав об опасности, рассчитывала на конструктивный диалог? Наивная идиотка, горько усмехнулась я. Неужели ещё верю в людей? Она прошла, села на стул, где я сидела ранее, и ехидно сообщила: — Машину я твою отогнала немного, а телефон пока у меня побудет. Знаешь, что я могу с тобой сделать?

— Откуда? Даже не подозреваю.

— Я могу оставить тебя здесь, выдернуть этот шнур из розетки, — указала она на радиатор. — Хотя от него и так никакого толка, а вернуться сюда только весной.

— Щедро. Говорят, это самая легкая смерть.

— А ещё я могу накинуть тебе на шею веревку, а ты будешь корчиться, пытаться вдохнуть хоть глоток этого гребанного затхлого воздуха. И тогда тебе будет не до веселья. Поверь, у меня достаточно сил, чтобы проделать такой фокус.

— Тебя посадят. Ты не можешь всерьез рассчитывать, что останешься безнаказанной. А зона это тебе не детдом, там условия куда жестче, — заверила я. Она подскочила со стула, схватила его рукой за спинку, собираясь пульнуть им в меня, и взвизгнула:

— Да что ты знаешь про детдом, дура! Ты даже представить не можешь, как там со мной обходились!

Стул она так и не кинула, потрясла им и грохнула ножками об пол. Прошлась по комнате, сжимая в кулаки руки, и описала небольшой круг. Вжикнула молнией, ослабив ворот куртки, и снова опустилась на стул, свесив голову.

Диалог, да и сама ситуация, чересчур опасны. Я решила попробовать «зайти с другой стороны». Ноги затекли и для начала я поменяла позу: отпустила вниз колени и уселась на нижнюю часть своих ног, по-прежнему спасая свою задницу от холода. Голени более устойчивы к морозу, а со стороны такая поза смотрится как покаяние. Выискала в себе самые сочувствующие ноты и начала:

— Я представляю, что ты чувствуешь, я сама потеряла мать и вполне могу…

— Нет-нет, — не дала она договорить, подняла голову и выпучила глаза. Взгляд маньяка, рождающий мысли о безумии. Она покачивала головой с выражением лютой злобы и присовокупила: — Ты даже половины из того представить не можешь, даже десятой доли. Знаешь, что это?

Вика указала глазами на потолок, я подняла голову. В потолке висел крюк, назначения которого я не знала, но догадывалась, девушка тут же подтвердила мои предположения:

— Сюда вешают детскую люльку. У меня была такая, мамина. Она и сейчас валяется где-то на чердаке. В ней качают детей, баюкают, поют им песни. Колыбельные. Мама мне тоже пела. А потом она повесилась, прямо на этом крюке. И всё из-за твоего папаши. Ты знаешь каково это, видеть её всякий раз во сне? Касаться её холодных ног… Сначала она являлась мне почти каждую ночь, я боялась закрыть глаза, потому как, снова и снова находила мать мёртвой в тех снах. Тогда я была маленькой и глупой, запуганным, одиноким зверьком. Я хотела, чтобы ты осталась одна, чтобы поняла, наконец, каково это быть брошенной и никому не нужной. Даже родной матери. Сейчас мне этого мало. Я ответила за грехи своей матери, сполна ответила. Ты будешь отвечать за своего отца.

— Нашего отца, — поправила я. — Не забывай, нашего. Я сочувствую тебе, очень сочувствую, поверь. Слова не восполнят твою утрату, знаю, не облегчат твою боль. Не сотрут из памяти обиды и страхи. Ты просто запуталась, дезориентировалась в этой жизни, признаю, она у тебя была паршивая, не мудрено потерять нужное направление, вектор. — Слова лились из меня бессвязным потоком, я старалась заговорить её, склонить на свою сторону и тихо радовалась, что она слушает и перестала смотреть этим пугающим взглядом. — А хочешь, можем жить вместе? Глеб мне оставил дом, он полностью мой. Большой хороший дом, места нам хватит. Заберем отца, мы должны быть одной семьей. Мы ведь сёстры. Подойди, мы обнимемся и вместе подумаем, как будем жить дальше.

Она засмеялась. Громко, заливисто, вскинув голову. А когда повернулась ко мне, я поняла — играет, не хрена ей не смешно. Но она продолжила спектакль и захлопала в ладоши:

— Хорошая попытка, милая, просто блестящая! Ты решила, что я идиотка?

«Не решила, уверилась окончательно», — мысленно огрызнулась я. Мы сидели напротив, в холодном, пустом доме и пожирали друг друга глазами, в её взгляде плескалась ненависть, в моём жалость. Страх, к сожалению, тоже присутствовал, но я старалась не выказать его, спрятать глубже, не доставлять же ей радость. А еще старалась не трястись от холода, ибо знобило к этому времени уже капитально. Если я стану кричать, сомневаюсь, что меня кто-то услышит. Тут не многоквартирный дом с картонными стенами, да и проверят при ней не стоило. Можно сколько угодно жалеть, что пришла сюда, винить себя за то, что не позволила Глебу приехать. И никому не сказала куда задумала пойти… Можно, только проку от этих стенаний теперь никакого. Она встала и направилась к выходу. Не выключила радиатор, но это ничего не значит. Замерзать медленно, да ещё без воды, гораздо мучительнее. Я испугалась. Испугалась, что она исполнит свою угрозу и сейчас попросту свалит. Вика уже дошла до входной двери, когда я придумала способ её задержать и спросила:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— С куклой и отцом мне всё понятно, с Глебом более-менее тоже, но зачем ты подожгла дом соседа? Это ведь твоя работа?

Пусть рассказывает о своих похождениях, психи любят об этом трепаться. Те что в кино уж точно.

Она повернулась и неожиданно подскочила, размахнулась и влепила мне пощечину. Наотмашь, отбив половину лица. Я попыталась схватить её за ногу свободной рукой, но она увернулась, мои пальцы лишь скользнули по гладкой ткани брюк. Вика дернула ногой и отскочила на безопасное для нее расстояние. Потрясла правой рукой, той что била, и ткнула в меня пальцем: