— Привет, Эмма, — кивает Нев. — Видела мой новый мотор?

— Что? — удивляюсь я, но тут же вспоминаю блестящую новую машину во дворе. — О да. Шикарный!

— «Мерседес» пятой серии. — Он жадно тянет пиво. — Сорок две штуки по прайс-листу.

— Вот это да.

— Правда, я заплатил меньше, — сообщает Нев, с хитрым видом постукивая себя по носу. — Угадай, сколько.

— Э… сорок?

— Вторая попытка.

— Тридцать девять?

— Тридцать семь двести пятьдесят, — торжествующе объявляет Нев. — И бесплатный проигрыватель компакт-дисков. За вычетом налогов.

— Правда? Вот это да!

Признаться, я понятия не имею, что еще сказать, поэтому, примостившись на краю дивана, съедаю орешек.

— Вот на что ты должна нацелиться, Эмма, — вмешивается отец. — Как по-твоему, у тебя получится?

— Не знаю… папа, кстати, хорошо что вспомнила… у меня для тебя чек.

Я копаюсь в сумочке и достаю чек на триста фунтов.

— Молодец! — восклицает отец. — Это пойдет на банковский счет. — И глядя на меня, кладет чек в карман.

— Вот что значит ценить деньги! Вот что значит учиться стоять на своих ногах!

— Вы правы. Важный урок, — кивает Нев, не забывая прикладываться к кружке. — Кстати, Эмма, совсем забыл: в какой области ты делаешь карьеру на этой неделе?

Я впервые встретила Нева как раз после того, как ушла из агентства недвижимости, чтобы стать фотографом. Два с половиной года назад. И с тех пор при каждой встрече он повторяет ту же шутку. При каждой чертовой…

«О'кей, успокойся. Цени свою семью. Цени Нева».

— По-прежнему маркетинг, — весело смеюсь я. — Вот уже больше года.

— А, маркетинг. Прекрасно. Прекрасно!

Все смолкают. В комнате тихо, если не считать голоса комментатора. Внезапно отец и Нев хором охают, словно на поле произошла непоправимая трагедия. Впрочем, через минуту вздох повторяется.

— Ладно, — говорю я, — если вы так заняты…

Встаю с дивана и иду к двери. Мужчины даже не оглядываются.

В прихожей я поднимаю картонную коробку, которую привезла с собой. Выскальзываю в боковую калитку, стучусь во флигель и осторожно приоткрываю дверь:

— Дед?

Дед — отец мамы, он живет с нами с тех пор, как десять лет назад перенес операцию на сердце. В старом доме в Туикнеме у него была всего-навсего спальня, но тут места больше, теперь в его распоряжении целый флигель, сбоку от дома, с двумя комнатами и крохотной кухонькой. Дед сидит в любимом кожаном кресле, по радио передают классическую музыку, а на полу перед ним штук шесть картонных коробок, набитых всякой ерундой.

— Привет, дедушка, — говорю я.

— Эмма! — Он поднимает голову, и лицо его мгновенно светлеет. — Дорогая моя! Иди сюда!

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, и он крепко стискивает мою ладонь. Кожа на ощупь сухая и холодная, а волосы побелели еще больше с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Я принесла тебе «Пэнтер бар», — объявляю я, кивнув на коробку.

Дедушка просто помешался на энергетических плитках «Пэнтер», впрочем, как и все его друзья по боулинг-клубу, поэтому я бросаю на ветер бешеные деньги, покупая ему целую упаковку каждый раз, когда еду домой.

— Спасибо, любовь моя, — расплывается в улыбке дед. — Ты хорошая девочка, Эмма.

— Куда мне их поставить?

Мы беспомощно оглядываем захламленную комнату.

— Что, если там, за телевизором? — спрашивает наконец дед.

Я пробираюсь через завалы, плюхаю коробку на пол и возвращаюсь, стараясь не споткнуться.

— Послушай, Эмма, вчера я прочел крайне тревожную статью, — начинает дед, когда я сажусь прямо на очередную коробку. — Насчет безопасности в Лондоне.

Заявление сопровождается внимательным взглядом.

— Надеюсь, ты не ездишь по вечерам в общественном транспорте?!

— Э… почти нет, — неуверенно отвечаю я, скрещивая пальцы за спиной. — Только время от времени, когда нужно срочно…

— Ни в коем случае, дорогая! — взволнованно перебивает дед. — Там пишут о тинейджерах в черных масках, с выкидными ножами. Они буквально наводнили метро. Пьяные болваны, разбитые бутылки, стекла, которыми выкалывают прохожим глаза…

— Все не так уж плохо…

— Эмма, не стоит так рисковать, чтобы сэкономить на такси…

Я совершенно уверена, что, если спрошу деда, каков, по его мнению, средний тариф у лондонских таксистов, тот ответит: «Пять шиллингов».

— Честно-честно, дед, я очень осторожна, — уверяю я. — И часто беру такси.

Иногда. Примерно, раз в год.

— Лучше объясни, что это ты делаешь? — спрашиваю я, спеша сменить тему.

Дед тяжело вздыхает:

— На прошлой неделе твоя мать расчищала чердак. Вот я и разбираю, что нужно выбросить, а что оставить.

— Идея неплохая. — Я оглядываю кучи мусора на полу. — Это на выброс?

— Нет! Это я сохраню!

Для пущей верности он даже кладет ладонь на крышку.

— В таком случае где то, что нужно выбросить?

Молчание. Дед старательно избегает моего взгляда.

— Дед! Нельзя же утонуть в мусоре с головой! — восклицаю я, стараясь не засмеяться. — Ну к чему тебе старые газетные вырезки? А тут что? — Я выуживаю из-под груды вырезок старый йо-йо.[16] — Это тебе зачем?

— Йо-йо Джима, — вздыхает дед и тянется к игрушке. Взгляд его смягчается. — Милый старина Джим.

— Кто такой Джим? — недоумеваю я. В жизни не слышала ни о каком Джиме. — Твой друг?

— Мы встретились на ярмарке. Провели вместе день. Тогда мне было девять.

Дед рассеянно вертит в пальцах йо-йо.

— И там же подружились?

— Никогда его больше не видел. — Он рассеянно покачивает головой. — Но так и не позабыл.

Беда в том, что дед никогда и ничего не забывает.

— А как насчет этого? — продолжаю я, вытягивая пачку рождественских открыток.

— За все годы не выбросил ни одной, — объявляет дед, пристально меня оглядывая. — Когда дотянешь до моих лет и поймешь, что люди, которых ты знала и любила, начинают уходить навсегда, сама захочешь сохранить что-то на память. Даже самую мелочь.

— Понимаю, — растроганно шепчу я. Тянусь к ближайшей открытке, открываю и… — Дед! Да ведь это от фирмы Смита по ремонту электрооборудования. За шестьдесят пятый год!

— Фрэнк Смит был очень хорошим человеком, — заводит дед.

— Нет! — Я решительно швыряю открытку на пол. — Это все вон! И тебе ни к чему память о… — Я разворачиваю следующую. — …газовой компании. А двадцать старых экземпляров «Панча»? — Я безжалостно отбрасываю газеты. — Это еще что такое?

Снова сую руку в коробку и вытаскиваю конверт со снимками.

— Здесь те, кого ты действительно…

Тонкая игла входит мне в сердце, и я осекаюсь на полуслове.

В моей руке снимок, на котором мы с папой и мамой на скамейке в парке. На маме платье в цветочек, на папе — дурацкая соломенная шляпа, я сижу у него на коленях, с мороженым в руках. На вид мне лет девять… и все мы кажемся такими счастливыми.

Я молча вытягиваю второй снимок. Теперь папина шляпа перекочевала на мою голову, и мы умираем со смеху. Нас по-прежнему только трое.

Только трое. Значит, это еще до того, как в нашу жизнь вошла Керри.

Я как сейчас помню день ее приезда. Красный чемодан в прихожей, чужой голос, доносящийся с кухни, запах незнакомых духов в воздухе. Я вошла и увидела Керри с чашкой чаю в руке. Тогда на ней была школьная форма, но мне кузина все равно показалась взрослой. Уже тогда Керри могла похвастаться огромным бюстом, золотыми «гвоздиками» в ушах, и «перышками» в прическе. А за ужином мои родители позволили ей выпить стакан вина. Ма все твердила, что я должна быть чуткой и доброй с Керри, потому что ее мать умерла. Мы все должны быть чуткими и добрыми.

Поэтому кузина поселилась в моей комнате!

Я перебираю снимки, безуспешно пытаясь избавиться от застрявшего в горле кома. Я вспоминаю это место — парк с качелями и горками, где мы часто гуляли. Но Керри это показалось чересчур скучным, а мне отчаянно хотелось стать похожей на нее, поэтому я тоже заявила, что мне скучно. И больше мы там никогда не бывали.

Раздается стук в дверь.

Я, вздрогнув, оборачиваюсь. Перед нами появляется Керри с бокалом вина.

— Ленч готов!

— Спасибо. Мы уже идем, — киваю я.

— Ну что же ты, дедушка! — укоризненно грозит пальчиком Керри и указывает на злополучные коробки. — Так ничего и не разобрал?

— Не очень-то это легко! — слышу я собственный негодующий голос. — Слишком много воспоминаний. Их так просто не выкинешь.

— Что ж, если ты так считаешь… — Керри закатывает глаза. — По мне, так этому хламу место на помойке.


Я не могу быть чуткой и доброй с Керри. Просто не могу. Больше всего мне хочется запустить ей в физиономию тортом с кремом.

Мы уже несколько минут сидим за столом и почтительно внимаем Керри. Она же ораторствует безостановочно:

— Все дело в имидже. Все имеет значение — стиль одежды, общий вид, походка. Идя по улице, я излучаю атмосферу успеха, словно объявляя всему миру: перед вами деловая, преуспевающая женщина.

— Ну-ка продемонстрируй! — восхищенно просит мама.

Керри растягивает губы в притворно-скромной улыбке:

— Выглядит это примерно так. — Она отодвигает стул и вытирает губы салфеткой.

— Тебе следовало бы смотреть повнимательнее, Эмма, — советует ма. — Схватить основы.

Под пристальными взглядами собравшихся Керри обходит комнату. Подбородок вскинут, сиськи выпячены, она смотрит куда-то вдаль и при этом задом виляет. Выглядит Керри при этом неким гибридом устрицы и андроида из «Атаки клонов».

— Правда, сейчас я не на каблуках, — говорит она, останавливаясь.