И тут вдруг соображаю, что это Эйдан из безалкогольного бара!

— С тобой все в порядке? — спрашивает он. — Ничего не случилось?

А я даже не в состоянии ему ответить. Все эмоции, чувства, ощущения разлетелись по асфальту, как осколки разбитой тарелки, и я не слишком понимаю, как их вернуть.

— Случилось, — признаюсь я наконец. — Случилось. И я не в порядке. Совсем не в порядке.

— Неужели? — настораживается он. — Ну… если я чем-то могу…

— А ты был бы в порядке, если бы человек, которому ты верил, разгласил твои секреты по телевизору? Был бы ты в порядке, если бы тебя унизили перед всеми друзьями, родными и коллегами?

Ошеломленное молчание.

— Ну как?

— Э… вероятно, нет, — отвечает он.

— Именно! Ну, каково бы тебе было, если бы кто-то раззвонил на всех углах, что ты носишь женские трусики?

Эйдан бледнеет.

— Я не ношу женских трусиков!

— Знаю, что не носишь. Вернее, никогда не видела твоего белья. Просто предположи на секунду, что все-таки носишь. Понравилось бы тебе, если бы твой друг взял и выложил все в так называемом бизнес-интервью на телевидении?

Эйдан сосредоточенно хмурится. И вдруг вскидывает голову, словно что-то сообразив.

— Погоди! Интервью с Джеком Харпером, верно? Так ты об этом говоришь? Мы видели его в баре!

— Да неужели? — Я вскидываю руки к небу. — Просто фантастика! А я уже начинала волноваться! Страшно подумать, что было бы, если бы кто-то один во всей Вселенной пропустил это событие века!

— Так это ты? Это ты читаешь по пятнадцать гороскопов в день и врешь насчет… Прости. Пожалуйста, прости. Представляю, каково тебе сейчас. Ты, должно быть, очень обижена.

— Очень. Очень обижена. И зла. И унижена.

И сбита с толку, добавляю я мысленно. Так сбита с толку, потрясена и ошарашена, что едва могу сохранять равновесие. Кажется, если попытаюсь встать, просто рухну. Всего за несколько минут мой мир перевернулся с ног на голову.

Я думала, Джек меня любит.

Я думала, мы с ним…

Неистовая боль пронзает меня, разрывая на части, и я обхватываю голову руками.

— Откуда он столько знает о тебе? — нерешительно спрашивает Эйдан. — Между вами что-то… есть?

— Познакомились в самолете, — объясняю я, стараясь держать себя в руках. — И… весь полет я рассказывала о себе. Потом несколько раз встречались, и я вообразила… — Голос предательски дрожит. — Я, честно, воображала, что… ну, ты понимаешь. — Щекам становится горячо. — Словом, что это настоящее. Но, как оказалось, я ему не нужна. Просто он хотел лучше понять девушек с улицы. Узнать, что им нужно. Для его дурацкой продукции. Для идиотской женской линии.

Я заново переживаю все случившееся, и осознание собственной глупости терзает меня с новой силой. Я впервые облекла в слова то, что мучило меня последние полтора часа, и этого уже невозможно вынести.

По лицу катится слеза. За ней вторая.

Джек использовал меня.

Поэтому и пригласил на ужин.

Поэтому так увлекся мной.

Поэтому ловил каждое мое слово.

Поэтому был заворожен.

Поэтому моя жизнь так его захватила.

И это была не любовь. Просто бизнес.

Я неожиданно для себя всхлипываю.

— Прости… — давлюсь я слезами. — Прости. Я сама не думала…

— Не волнуйся, — участливо шепчет Эйдан. — Совершенно естественная реакция. — Он сокрушенно качает головой. — Я мало что знаю о большом бизнесе, но, мне кажется, эти парни не могут взобраться наверх, не раздавив по пути пару-тройку друзей. Для того чтобы преуспеть, нужно забыть о жалости.

Он замолкает, наблюдая, как я без особого успеха пытаюсь успокоиться.

— Эмма, хочешь совет?

— Какой? — хлюпаю я носом.

— Попробуй выложиться в кикбоксинге. Будь агрессивнее. Используй свою обиду.

Я даже плакать перестала. Он что, не слышал?

— Эйдан, я не занимаюсь кикбоксингом! — взвизгиваю я. — Не занимаюсь! Понятно? И никогда не занималась!

— Нет? — спрашивает он озадаченно. — Но ты сказала…

— Я солгала.

Недоуменное молчание.

— Да, верно, — вспоминает Эйдан. — Ну что ж… не расстраивайся! Можешь попробовать что-то менее жестокое. Может… тай-цзи…

Он нерешительно смотрит на меня, словно хочет что-то добавить, но боится.

— Послушай… хочешь выпить? Чего-нибудь успокоительного? Я мог бы сделать тебе смесь манго с бананом и цветками ромашки, добавить немного мускатного ореха. Чтобы привести нервы в порядок.

— Нет, спасибо. — Я вытираю нос, глубоко вздыхаю и беру сумочку. — Поеду-ка я домой.

— Доберешься сама?

— Все обойдется, — киваю я с вымученной улыбкой. — Уже обошлось. Я в полном порядке.


Это, разумеется, тоже было вранье. Ни в каком я не в порядке. И, сидя в метро, не могу сдержать слез. Тяжелые капли текут по лицу, падая на джинсы и расплываясь большими мокрыми пятнами. Пассажиры глазеют на меня, но мне плевать. Какая разница? Самое большое в жизни унижение я уже пережила — что мне любопытство каких-то незнакомых людей?

Какая же я дура. Какая дура!

Вообразила, что мы родственные души.

Конечно, никакого родства нет и не было.

Конечно, я вовсе его не интересовала.

Конечно, он никогда меня не любил.

Очередной приступ боли скручивает меня с такой силой, что я принимаюсь лихорадочно нашаривать бумажный носовой платок.

— Не расстраивайтесь, дорогая, — советует сидящая слева полная дама в широком платье, разрисованном ананасами. — Не стоит он того! Лучше поезжайте домой, умойтесь, выпейте чашечку чаю погорячее…

— Откуда вы знаете, что она плачет из-за мужчины? — запальчиво вскидывается женщина в темном костюме. — Какой банальный, антифеминистский взгляд на проблему! Да ее могло расстроить все, что угодно! Грустная музыка, строка стихотворения, голод в бедных странах, политическая ситуация на Ближнем Востоке. — Она выжидающе смотрит на меня.

— Честно говоря, я плачу из-за мужчины, — признаюсь я.

Поезд останавливается. Женщина в темном костюме выразительно закатывает глаза к потолку и выходит. Дама с ананасами в свою очередь возносит взор вверх.

— Голод! — презрительно повторяет она, и я, даже в своем раздавленном состоянии, не могу не хихикнуть. — Не волнуйтесь, деточка. — Она гладит меня по плечу, пока я безуспешно стараюсь осушить слезы. — Нет лучшего средства, чем крепкий чаек с шоколадными конфетами. Да еще неплохо потолковать по душам с мамочкой. У вас ведь есть мамочка?

— Да… но мы с ней в ссоре, — бормочу я.

— Ну, тогда с папой.

Я угрюмо мотаю головой.

— А… а как насчет лучшей подруги? У вас наверняка есть лучшая подруга, — участливо напоминает ананасовая дама.

— Есть. Есть лучшая подруга, — шмыгаю я носом. — Но ей только что сообщили по национальному телевидению, что я предаюсь тайным лесбийским фантазиям с ее участием.

Ананасовая дама молча смотрит на меня.

— Значит, только чай, — заключает она, правда, уже не столь убежденно. — И… и удачи, дорогая.


Я медленно бреду от станции метро. Добравшись до угла, останавливаюсь, вытираю лицо и несколько раз глубоко вздыхаю. Боль в груди чуточку ослабела, вытесненная нервной дрожью.

Как я посмотрю Лиззи в глаза после того, что наговорил Джек? Как?!


Я знаю Лиззи много лет. И она не раз заставала меня в неловких ситуациях. Но даже самая неприятная несравнима с теперешней.

Это куда хуже, чем в тот раз, когда меня вырвало в ванной ее родителей. Куда хуже, чем тогда, когда она увидела, как я целую свое отражение в зеркале и чувственно воркую: «О, беби». И куда, куда хуже, чем в тот момент, когда она поймала меня за сочинением валентинки мистеру Блейку, нашему учителю математики.

Вопреки всякой логике я надеюсь, что она вдруг неожиданно решила уехать на денек-другой. Но едва открываю дверь, она выходит из кухни в прихожую. И на ее лице можно прочитать все и сразу. Лиззи полностью выбита из колеи.

Значит, вот оно как. Джек не только меня предал. Он еще и восстановил против меня мою лучшую подругу. Теперь между мной и Лиззи никогда уже не будет как прежде. Совсем как в «Когда Гарри встретил Салли». Секс встал на пути наших отношений, и теперь мы больше не подруги. Потому что хотим спать вместе.

Нет. Вычеркни это. Мы вовсе не хотим вместе спать. Мы хотим…. Нет, дело в том, что мы не хотим…

А, брось. Все равно. Ничего тут хорошего нет.

— О! — восклицает Лиззи, глядя в пол. — Господи… э… привет, Эмма.

— Привет, — выдавливаю я. — Решила пойти домой. Офис… там… просто кошмар творится…

Последнее слово я проглатываю. Молчание продолжается несколько минут, становясь почти что непереносимым.

— Значит… значит, ты все видела, — начинаю я.

— Видела, — кивает Лиззи, не поднимая головы. — И… — Она откашливается. — Я только хотела сказать: если попросишь, чтобы я переехала, это твое право.

Огромный комок стоит в горле, мешая дышать. Так я и знала. Мы дружили двадцать один год, и вот теперь все кончено. Один крохотный секрет выплыл наружу, и теперь мы чужие люди.

— Не важно, — шепчу я, боясь заплакать. — Я сама перееду.

— Нет, я, — смущенно лепечет Лиззи. — Ты ни в чем не виновата, Эмма. Это я… я тебя провоцировала.

— Ты? На что это ты меня провоцировала? Лиззи, все это чистый вздор.

— Ничего подобного, — убито вздыхает она. — Я чувствую себя ужасно. Настоящей преступницей. Просто никогда не понимала, что ты испытываешь… подобные чувства.

— Да ничего я не испытываю!

— Теперь я все ясно вижу! Я разгуливала по квартире полуголой. Неудивительно, что ты мучилась!

— Не мучилась я! Лиззи, я не лесбиянка.