Они переглядываются. Бьорн не может отойти от потрясения, а Эрик шепчет:

– Хватит с нее на сегодня.

Этот комментарий еще больше меня взводит, и я опять иду к выходу.

– Послушай, толстушка, – говорит Бьорн, опережая меня, – не думай ничего плохого. Эрик зашел ко мне в офис, затем пришла Агнета, и через пять минут мы вышли пообедать в ресторан, чтобы обсудить рекламу компании Мюллер. Ну почему ты нам не веришь?

Когда он пытается меня удержать, стукаю его кулаком и, глядя на его шокированное выражение лица, цежу сквозь зубы:

– Во-первых, я позволяю тебе называть меня толстушкой только потому, что я беременна. Если ты еще раз меня так назовешь, как только это закончится, я переломаю тебе ноги. Во-вторых, мне наплевать на то, чем ты занимаешься с пуделихой, и хоть ты так не думаешь, я знаю, что Эрик с этой… этой… не должен иметь ничего общего. – И, повернувшись к Эрику, который наблюдает за нами, завершаю свою тираду: – И, в-третьих, почему ты мне не сказал, что обедал с ней?

– Черт, смугляночка, ты вовсе не в духе, – посмеиваясь, говорит Бьорн.

Эрик переглядывается с другом и затем, глядя на меня, объясняет:

– В тот день ты была очень сердитой и не хотела разговаривать. Поэтому я тебе ничего рассказал. Но прошу тебя, не бери в голову то, что у нас с Бьорном что-то было с этой женщиной, потому что это не так, понятно?

Закрываю глаза и выдыхаю. Понимаю, что он прав, и, подойдя к нему, упираюсь головой ему в грудь и шепчу:

– Не допускай больше того, чтобы я еще раз забеременела. Я просто дурею.

Эрик улыбается. Обнимает меня и говорит смеющемуся Бьорну:

– Мы с Джуд едем домой. Удачи с пуделихой!

Глава 30

Проходит время, и я полнею каждую секунду.

Вместо Джудит меня стоило бы называть Джудота, мама дорогая, какой же я стала!

Я больше не вижу своих ног! Не говоря уже о других вещах.

Те трусики, которые я сейчас ношу, скорее похожи на трусы из викторианской эпохи. По словам продавцов, это трусы для беременных, а как по мне, так это панталоны. Неужели женщина не может быть сексуальной во время беременности? Определенно, я не могу быть таковой в этих трусах, которые доходят мне до самого вымени.

Когда Эрик первый раз их увидел, он ржал до тех пор, пока я не влепила ему в голову туфлей. Бедняжка, я была очень меткой и набила ему шишку.

С каждым разом спазмы становятся все чаще и интенсивней. Мне не больно, но я-то знаю, что это прелюдия к моим страданиям. Боже мой, это будет так больно. Страшно даже подумать!

Я не следую диете, и во время следующего визита к гинекологу врач устраивает мне выговор.

Но к чему отрицать, в одно ухо мне влетает, в другое вылетает. За семь месяцев я поправилась всего на двенадцать с половиной килограммов. Сестра же поправилась на двадцать пять.

К чему тут жалобы?

Пока гинеколог меня вычитывает, Эрик за нами наблюдает. Взглядом приказываю ему молчать, и он благоразумно даже не пикает. Осознаю, что в последнее время я превратилась в тирана, а он, бедняжка, терпит и молчит. В тот день, когда он взорвется, запылает Троя!

Когда мы делаем УЗИ, Медуза снова не дает себя рассмотреть. У нас стеснительный или стеснительная Медуза. В конце приема врач назначает нам дату следующего визита на следующей неделе. Я должна пройти предродовое обследование.

Когда мы выходим из женской консультации, звоню маляру, который будет красить стены в комнате Медузы, и говорю, чтобы он их сделал в желтом цвете. Эрик выслушивает меня и одобрительно кивает. Судя по его словам, что бы я ни решила, все будет правильным.

Два дня спустя, когда маляр приходит к нам домой, чтобы выполнить наш заказ, я меняю свое решение. Теперь я хочу, чтобы две стены комнаты были желтыми, еще одна красной, а другая синей.

Когда Эрик интересуется, почему я так решила, я, глядя на него, объясняю, что синий символизирует холодность Германии, а красный – горячность Испании. Он в изумлении смотрит на меня, но не высказывает то, что думает, а просто кивает. Бедненький!

Через неделю мы с Эриком снова едем в больницу. Он нервничает, а я в истерике.

Медсестра, которая будет меня осматривать, укладывает меня на кушетку, надевает мне на живот широкий пояс, подсоединяет его к монитору и объясняет, что это нужно для того, чтобы проверить параметры частоты сердцебиения ребенка и спазмы матки среди всего прочего.

Я испугана, но когда вижу лицо Айсмена, слышащего, как быстро стучит сердечко Медузы, страх проходит. Я умираю со смеху! Обследовав все параметры, медсестра говорит, что все в порядке и мы должны приехать через неделю.

Мы выходим из больницы, ощущая сильное волнение. Наши отношения похожи на американские горки.

Считается, что во время беременности пара становится ближе и испытывает еще большую любовь. Мы же любим друг друга, но Эрик меня терпит. Я понимаю, что превратилась в толстую, плаксивую, прожорливую и злую гадюку.

Симона с Норбертом ни о чем не догадываются, они лишь знают, что мы обожаем и любим друг друга, но при этом каждый день спорим. Флин, мой суперзащитник, большую часть времени проводит, злясь на дядю и проявляя ко мне свою любовь. А Бьорн, наш добрый друг, постоянно устанавливает между нами мир. Единственные, кто далек от всего этого, – это Соня, Марта и мои родные.

Как я люблю повторять, с глаз долой – из сердца вон!

Однажды ночью мне не спится. Смотрю на часы: 3 часа 28 минут утра, и решаю встать с постели. Мне так хочется поворочаться в кровати, но эти спазмы мне докучают, и я не могу сомкнуть глаз.

Я осторожненько надеваю халат и, словно кит, который вот-вот взорвется, спускаюсь по лестнице.

Увидев меня, Трусишка и Кальмар подбегают поприветствовать меня. Животные такие благодарные. Какой бы ни был час, они всегда готовы проявить к тебе свою любовь. Я балую и целую их столько, сколько они того заслуживают, а когда они этим насыщаются, то уходят спать, а я продолжаю свой путь на кухню.

Придя туда, открываю холодильник, смотрю на банки с мороженным и, остановив свой выбор на ванильном с орехами макадамии, хватаю банку за ручку, беру ложку и сажусь в кухне на стул, чтобы посмаковать им и тем временем полюбоваться ночной улицей.

С наслаждением поглощаю мороженое, оно потрясающее, как вдруг слышу:

– Дорогая, что с тобой?

От неожиданности я подскакиваю, но увидев, что это Эрик, шепчу, приложив руку к сердцу:

– Черт, как же ты меня напугал.

Он подходит ко мне и, наклоняясь, тревожно говорит:

– Малышка, ты в порядке?

Мы смотрим друг на друга, и наконец я отвечаю:

– Эти проклятые спазмы не дают мне спать. Но не волнуйся, не о чем беспокоиться.

Эрик кивает и ничего не говорит. Он святой. Садится напротив меня за стол и пытается меня подбодрить:

– Прелесть моя, осталось совсем немного. Через три недели наш ребенок будет уже с нами.

Киваю, но мне все равно страшно, я даже не хочу об этом думать. Скоро роды, и мною овладевает мучительное беспокойство.

– Дорогая, я тебя люблю, – шепчет он.

Я тоже его люблю и вместо ответа предлагаю ему ложку мороженого. Он принимает ее и, проглотив, робко произносит:

– Послушай, любимая, не сердись на то, что я сейчас скажу, но если ты и дальше будешь есть столько мороженого, то когда тебя будет взвешивать врач…

– Заткнись, – прерываю его я. – Хоть ты не начинай.

Несколько секунд мы молчим, и я продолжаю уминать мороженое. Я – машина. Закончив банку, встаю, выбрасываю ее в мусорное ведро, Эрик же, с нахмуренным видом и прикусывая себе язык, чтобы не высказать все, что думает, спрашивает:

– Довольна?

Киваю. И, вскинув голову, отвечаю:

– Очень-преочень.

После этого идем к себе в комнату и ложимся в кровать.

Поглощенный в свои мысли, каждый смотрит в свою сторону, и я вскоре засыпаю.

На следующий день, когда я просыпаюсь, уже совсем поздно. Одиннадцать часов дня.

Я встаю с кислым привкусом во рту и проклинаю тех, кто создал ванильное мороженое с орехами макадамии. Я сейчас очень неповоротливая и чувствую себя как в замедленной съемке. Я как раз чищу зубы, когда замечаю Эрика, одетого в темный костюм. Какой же он красивый! Он входит, чмокает меня в голову и говорит:

– Одевайся, поедем погуляем.

– Ты не едешь в офис?

– Нет. У меня на сегодня другие планы, – отвечает он.

Когда я одеваюсь, спускаюсь на кухню и выпиваю стакан молока. Меня убивает чувство тяжести и кислота во рту. Мы одни. Флин в школе, а где Симона с Норбертом, я понятия не имею. И не спрашиваю. Я до сих пор угнетена вчерашней беседой.

В машине никто из нас не решается заговорить. Мы также не включаем музыку. Эрик ведет автомобиль по мюнхенским улицам и вскоре останавливается на парковке.

Мы выходим и шагаем, держась за руки. Воздух идет мне на пользу, и я мало-помалу начинаю улыбаться.

Он молчит. Он впечатляюще выглядит в своем костюме, и я испытываю гордость, шагая с ним под руку. Вдруг, дойдя до угла одной улицы, я с изумлением смотрю на то, что передо мной, и говорю:

– Только не говори мне, что мы туда пойдем.

Эрик кивает и спрашивает:

– Это тот мост, где ты гуляла много месяцев назад, не так ли?

Раскрыв широко глаза, киваю.

Передо мною мост Кабелстег, увешанный сотнями замков влюбленных, и не могу поверить в то, о чем я подумала.

Переходим дорогу, и, когда мы начинаем идти по деревянным дощечкам моста, Эрик обнимает меня и шепчет:

– Припоминаю, как ты мне сказала, что тебе понравилось здесь гулять и ты видела здесь много замков влюбленных, ведь так?

Я киваю… Если мы сейчас повесим то, о чем я думаю, то я его зацелую до смерти прямо здесь, на этом месте!

Он остается серьезным, но меня не обманешь, у него приподняты уголки губ, и я спрашиваю:

– Мы и вправду повесим замок?

К своему изумлению, вижу, как Эрик достает красно-синий замок, на котором написаны наши имена, и, показывая его мне, спрашивает: