– Он – мудак.

Мы оба улыбаемся, и Бьорн добавляет:

– Мудак, который безумно тебя любит. Если бы мне когда-нибудь встретить такую же сумасшедшую, ласковую и смешную девушку, как ты, которая заставит меня чувствовать то же, что чувствует Эрик.

– Бьорн, ты встретишь такую. Встретишь и потом будешь жаловаться на нее, как Эрик жалуется на меня. – Мы опять смеемся, и я тихо говорю: – Спасибо, что помог выяснить все с Лайлой.

Мой добрый друг кивает, и я спрашиваю:

– Где Норберт?

– Он уехал с племянницей. Ему нужно с ней побеседовать.

Я киваю. Бедняга, ему тоже досталось.

Наконец Бьорн крепко меня обнимает и говорит:

– Ну же, пойдем перекусим. Тебе это необходимо.

Я отказываюсь. Мне не хочется есть. Полностью разбитая, шепчу:

– Я хочу вернуться домой.

– Что ты сказала?

– Я хочу вернуться в Германию. Я сказала ему, пусть решает, что он хочет делать с нашими отношениями, и чтобы он мне позвонил. Но он не звонит, видишь?

– Ну что ты такое говоришь? – ворчит Бьорн. – Ты что, спятила? Как это ты уедешь?

Глотаю комок в горле – эмоции, которые так и стремятся наружу, и говорю:

– Бьорн, я сыграла ва-банк. Я сказала ему: «Ты только попроси – или дай мне уйти». Теперь осталось посмотреть, действительно ли он хочет, чтобы я осталась с ним. Но я не хочу на него давить. Хочу, чтобы он подумал и решил, чего именно он хочет.

Мой добрый друг пытается меня переубедить, уговаривает не уезжать и не оставлять Эрика, но я отказываюсь. Я устала, очень устала, мне плохо. Холодность и отказ моего мужа задели меня за самое сердце.

В конце концов Бьорн сдается. Мы садимся в лифт, спускаемся в вестибюль. Когда уже собираемся выйти из больницы, слышим крики и ругань.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что происходит. Сердце замирает. Я немею, видя, как Эрик борется с медсестрами и выкрикивает:

– Джуд… подожди… Джуд!..

Мое сердце бешено колотится. Мы с Бьорном наблюдаем картину: в нескольких метрах от нас стоит Айсмен в своем самом разгневанном виде, одетый в смешную больничную рубашку, выкрикивает трехэтажные маты, пытаясь вырваться из рук двух медсестер, которые похожи на два двустворчатых шкафа.

Мои ноги словно приклеились к полу, я не могу пошевелиться. Бьорн говорит:

– Судя по тому, что я вижу, Эрик решил, чего он хочет.

Вдруг мой сумасшедший любимый замечает, что я смотрю на него, и, вскинув руку, кричит, чтобы я не двигалась с места. Затем он отталкивает от себя медсестер и, волоча загипсованную ногу, идет к нам.

– Любимая, я тебе звонил, – говорит он, показывая мне мобильный телефон. – Я звонил тебе на мобильный, чтобы ты вернулась, но ты оставила его в моей палате.

Мое сердце вырывается из груди.

Опять мой любимый, мой блондин, мой Айсмен доказывает мне свою любовь. Он подходит ко мне, и я слышу:

– Малышка, мне жаль… мне очень жаль.

Я замерла…

Молчу…

Эрик весь напрягся. Он нервничает. Он хочет, чтобы я заговорила, чтобы сказала хоть что-то. Затем продолжает:

– Я – мудак.

– Да, коллега, так оно и есть, – утверждает Бьорн.

Мой парень протягивает руку своему доброму другу, и через мгновение они обнимаются. Эрик говорит:

– Мне жаль, Бьорн. Прости меня.

Взволнованная, вижу, что вместе со мной за ними наблюдает половина больницы.

– Ты прощен, мудак.

Они оба улыбаются.

Когда парни отпускают друг друга, медсестры снова хватают Эрика. Они просят его вернуться в палату. В таком состоянии ему нельзя здесь находиться.

Повисло напряжение.

Весь народ в вестибюле наблюдает за нами. Это невероятно. Эрик, тип ростом почти в два метра в больничной рубашке, которая больше открывает, чем прикрывает, опять вступает в борьбу с медсестрами. Когда он от них отбивается, то пристально смотрит на меня.

Он приковывает ко мне свой потрясающий взгляд и, не обращая внимания на взгляды и уши посторонних, произносит:

– Я люблю тебя. Милая, скажи мне что-нибудь.

Но я молчу, и он, подойдя ко мне еще ближе, продолжает:

– Малышка, я тебя не отпущу. Ты – моя жизнь, женщина, которую я люблю, и мне нужно, чтобы ты меня простила и не оставляла из-за того, что я был таким…

– …мудаком, – заканчиваю я фразу.

Эрик кивает. Его взгляд говорит, как он хочет, чтобы я обняла его. Но, к собственному удивлению, я этого не делаю. Я настолько оцепенела, что не могу даже моргать. Тогда он нажимает на кнопку на моем мобильном, и начинает звучать мелодия вызова на его телефоне. Это песня «Если нам позволят».

– Я пообещал, что буду заботиться о тебе всю свою жизнь, и собираюсь выполнить это обещание.

Очко в пользу Германии!

Мы смотрим друг на друга…

Между нами идет борьба…

Желая обнять его за то, что он только что сделал и сказал, я делаю шаг вперед и говорю:

– Во-первых, я ясно дала тебе понять: для того, чтобы я тебя оставила и захотела жить без тебя, должно произойти что-то очень… очень… очень серьезное. Во-вторых, я до сих пор хочу, чтобы ты заботился обо мне всю жизнь, но чтобы больше никогда не сомневался во мне и Бьорне. И в-третьих, дорогой, зачем ты светишь своей задницей на всю больницу?

Он улыбается, я улыбаюсь, и все вокруг тоже улыбаются.

Когда я бросаюсь в его объятия и чувствую его тепло, то закрываю глаза от счастья, а народ тем временем аплодирует. Бьорн становится позади своего друга и шепчет:

– Коллега, отправляйся в палату и перестань светить своей задницей.

Мои взбудораженные гормоны делают свое дело. Когда грудь Эрика становится мокрой от моих слез, он шепчет, прижимая меня к себе:

– Тсс… Не плачь, любимая. Пожалуйста, не плачь.

Но я так взволнована…

Так счастлива…

И так переживаю за него…

Я смеюсь и плачу, не контролируя себя.

Через пять минут в сопровождении Бьорна и медсестер мы возвращаемся в палату. Эрик сорвал капельницу, и теперь им нужно заново ее поставить. Медсестры делают ему выговор, а он все смотрит на меня и улыбается.

Его интересую только я!

Убедившись, что все хорошо, Бьорн спускается в кафетерий купить чего-нибудь перекусить. Он настаивает, чтобы я поела, и Эрик тут же его поддерживает. Ох и парочка!

Когда мы остаемся в палате одни, Эрик просит меня лечь рядом с ним. Я ложусь на кровать. Он обнимает меня, и я с тревогой спрашиваю:

– Дорогой, как ты?

Эрик двигает шеей и отвечает:

– Бывало и получше, но я поправлюсь.

Меня пугают его глаза. Я постоянно смотрю на них, и он шепчет:

– Успокойся, это пройдет.

– У тебя болела голова?

Он кивает, и мне становится еще тревожнее. Тогда он успокаивает:

– Но все под контролем.

Улыбаясь, он ласково проводит рукой по моему подбородку и добавляет:

– Как ты говоришь, я люблю тебя больше всей жизни.

Впиваюсь в его губы, и он вскрикивает от боли.

– Ай, прости, любимый, прости.

Он улыбается и говорит:

– Это ты меня прости, смугляночка. Это огромная мука, когда я не могу тебя поцеловать.

Он снова обнимает меня. Я отстраняюсь от него и произношу:

– Несмотря на твой кошмарный вид из-за этих свирепых вампирских глаз, ты все равно остаешься для меня самым красивым, самым симпатичным мудаком в мире. – Эрик улыбается, и я добавляю: – А теперь, когда полбольницы видело твою задницу, я понимаю, что я – женщина, которой завидуют больше всех.

Он улыбается, и его улыбка наполняет радостью мою душу. Затем он шепчет:

– Господи, малышка… Прости, что я в тебе засомневался. Я так тебя люблю, что, когда увидел эту чертову запись, меня переклинило, я потерял рассудок.

– Я простила тебя и надеюсь, что ты больше не будешь во мне сомневаться.

– Не буду. Обещаю.

– Кстати, это Аманда меня предупредила. Ты был прав, она меня уважает.

Желая поведать ему то, что я столько дней скрываю от всего мира, смотрю на него и говорю:

– Мне нужно тебе кое-что сказать, но сначала ты должен меня отпустить.

Эрик смотрит на меня, кривится и отвечает:

– Расскажешь чуть позже. Сейчас я хочу тебя обнимать.

Я смеюсь и, прильнув к нему, шепчу:

– Ладно, только когда я тебе расскажу, ты будешь меня упрекать в том, что я не рассказала тебе об этом раньше.

– Серьезно?

– Серьезно-серьезно.

– Это что-то хорошее, не так ли?

– Думаю, да, хотя после того, что мы пережили, не знаю, как ты это воспримешь!

– Не пугай меня.

– Я тебя не пугаю.

– Джуд…

Я пожимаю плечами и не двигаюсь. Тепло его тела меня завораживает. А его голос – еще больше. Он начинает ворошить пальцами мои волосы. О боже, какой кайф! Спустя две минуты он не выдерживает и, отпуская меня, торопит:

– Давай, я хочу узнать об этом.

Мурлыча, вздыхаю, поднимаюсь с кровати и иду за своей сумочкой.

Новость, которую я ему сейчас сообщу, сведет его с ума. Открываю сумочку, беру толстый конверт и, вынимая его, показываю его Эрику. Он смотрит на него и вздымает одну бровь. С некоторой комичностью я жестом прошу его подождать и, развязывая платок, повязанный у меня на шее, поворачиваюсь к нему.

– Смотри, что у меня.

Увидев мою красную, до крови разодранную шею, он с тревогой приподнимается в кровати.

– Милая, что с тобой случилось?

– Эти пятна у меня из-за нервов.

Открыв рот от удивления, он снова смотрит на меня и, нахмурившись, тихо произносит:

– Это все из-за меня.

– Отчасти, – киваю я. – Ты же знаешь, что со мной происходит, когда я нервничаю.

Он ничего не понимает. Тогда я вручаю ему толстый конверт и весело говорю:

– Открой его.

Когда он открывает конверт, на кровать падают четыре теста на беременность.

С отвисшей челюстью он смотрит на меня, не зная, что сказать. Подойдя к нему, я достаю фотографию Медузы, которую мне дала врач-гинеколог, и шепчу: