– Пойдем… и сделай лицо попроще. В конце концов, Флин очень рад, что мы приехали с ним.

Наконец он улыбается, и я тоже расплываюсь в улыбке.

Какой он красивый, когда так улыбается!

В школе – большая суматоха. Флин подзывает нас и ведет к своему классу. Когда мы входим, на нас обращают внимание многие папочки и мамочки. Они нас не знают, поэтому с интересом рассматривают. Я приветствую всех улыбкой. Поставив запеканку рядом с тортом, Флин берет меня за руку и ведет показывать свои работы. Некоторое время мы с удовольствием рассматриваем поделки мальчика. Но я слышу тяжелый вздох Эрика. Он цедит сквозь зубы:

– Ненавижу, когда на меня так смотрят.

Я незаметно оглядываюсь по сторонам и понимаю, о чем он. Мамочки рассматривают его и улыбаются. Вздыхаю. Понимаю, что его присутствие взволновало их, и, вместо того чтобы ревновать, улыбаюсь. Беру его под руку и произношу:

– Дорогой, большинство из этих тетенек никогда в своей жизни не видели такого красавчика, как ты. Это вполне нормально, что они на тебя смотрят. Ты невероятно красив! И если бы ты не был моим мужем, я бы тоже на тебя смотрела. Более того, думаю, я даже попыталась бы с тобой пофлиртовать.

Изумившись моему ответу, Эрик улыбается и уже собирается меня поцеловать, но я его останавливаю:

– Стоп, – моя любовь смотрит на меня, а я поясняю: – Сеньор Циммерман, ведите себя прилично. Вокруг нас дети.

Он улыбается, и моя душа поет. В этот момент входит какая-то женщина и объявляет:

– Родители, которые принесли еду, будьте добры, отнесите ее в спортивный зал.

Не раздумывая, беру запеканку, Эрик – торт. В сопровождении других родителей мы направляемся туда, куда указала нам женщина.

Войдя в зал, я осматриваюсь.

Какой блеск!

В этой школе потрясающий спортзал. У него нет ничего общего с залами в школах моего квартала.

– Эрик Циммерман!

Услышав этот голос, мы с Эриком поворачиваемся, и мой муж, расхохотавшись, восклицает:

– Джошуа Кауфманн!

Они подходят друг к другу и здороваются.

Джошуа – его бывший одноклассник. Он знакомит нас со своей женой – вычурной немкой, настоящей выдрой. Она осматривает меня с ног до головы, пока наши мужья радостно общаются, и я понимаю, что мы с этой попугайшей никогда не станем друзьями.

Вскоре к нам подходит Флин. Он смотрит на меня, и я его спрашиваю:

– Милый, ты в порядке?

Мальчик кивает. Я глажу его по голове, затем прислоняю губы к его лбу, как это делала моя мама и до сих пор делает отец. Убедившись, что он не горячий, успокаиваюсь.

Тайком поглядываю на попугайшу и как можно скорее исчезаю из ее поля зрения. Я больше не выдержу ни секунды змеиный взгляд этой идиотки.

– Джуд, хочешь «Кока-Колы»? – спрашивает Флин, и я говорю, что хочу.

Он наливает стакан прохладного напитка и отдает его мне. К Флину подбегает один дружок, и они уходят, оставляя меня одну. Но недолго длится мое одиночество, потому что попугайша и подобные ей дамочки подходят ко мне.

Немка спрашивает:

– Этот китайчонок – ваш сын?

Ну и ну, как она смеет такое говорить?

Я уже готова испепелить ее взглядом, как это делает Флин, но сдерживаюсь и отвечаю:

– Да, это наш, и он – немец.

– Приемный?

Вариант первый: сейчас пошлю ее к черту.

Вариант второй: сейчас врежу ей за сплетни.

Вариант третий: еще раз объясню этой попугайше и ее подружкам, что Флин – немец, а не китаец, и сделаю это как воспитанная сеньора.

Я решительно склоняюсь к третьему варианту. Думаю, первый и второй не понравятся Эрику.

С улыбкой made in Ракель смотрю на них и, отпив «Кока-Колы», отвечаю:

– Флин – не приемный ребенок. И, кстати, он не китаец, в любом случае он – кореец-немец.

Женщина хлопает ресницами, не догоняя, что я ей говорю. Смотрит на своих подружек и, поразмыслив единственным живым нейроном, который, должно быть, остался в ее мозгу, лишенном разума, не унимается:

– Но это твой ребенок или твоего мужа? Очевидно, что он не может быть вашим, потому что никто из вас не китаец.

Вот сукина дочь, заладила про китайцев.

Какая же она глупая. Если не сказать, дура.

Как сказал бы мой отец, глупее не бывает!

Смотрю на нее взглядом Айсмена. Когда я уже готова сказать ей пару ласковых слов, ко мне подходит Флин, берет за руку и уводит за собой.

Отлично! Он только что спас меня от серьезной ошибки.

Мы подходим к огромному столу с едой. Девушка моего возраста с платиновыми волосами смотрит на меня и представляется:

– Привет, я Мария.

Не зная, к чему это приведет, отвечаю на своем отличном немецком:

– Очень приятно, я – Джудит.

– Это ты сделала картофельную запеканку?

– Да, – и, дабы уточнить, добавляю: – Та, в центре которой черная маслина с луком внутри. Остальные две – не я.

– Ты испанка?

Ладно… ладно… Давненько я не слышала этот непременный вопросик.

Когда я киваю, ожидая услышать что-то вроде: «Оле… Тореро… Паэлья!» – незнакомка вскрикивает и, взволнованная, как если бы я была самой Бейонсе[26], восклицает по-испански:

– Я тоже испанка! Из Саламанки.

На этот раз кричу я, словно увидела самого Пола Уокера[27], и обнимаю ее. Ничем не примечательный блондин, стоящий рядом с нами, наблюдает за этим с улыбкой. Когда мы прекращаем обниматься, словно молочные сестры, Мария произносит:

– Познакомься, это мой муж – Алгер.

Собравшись дважды его поцеловать, я притормаживаю. Немцам не по душе ни столько поцелуев, ни латинские нежности. Протягиваю ему руку. Блондин смотрит на меня и весело говорит:

– Лучше поцелуй меня дважды по-испански – это мне больше нравится.

Расхохотавшись, чмокаю его в обе щеки, и он добавляет:

– Я в восторге от вашей вечной жизнерадостности.

Улыбаюсь. Вдруг рядом появляется мой личный немец. Уверена, он видел, как я целовала этого блондина, и сразу же пришел посмотреть, кто это. Ах, ревнивец мой. Обнимая его за пояс, говорю, вне себя от радости:

– Дорогой, познакомься, это Мария, испанка, и ее муж Алгер.

Мой любименький, отлично зная латинские традиции, дважды целует девушку, а ее мужу протягивает руку. Оба немца улыбаются, и Алгер, указывая на Марию и меня, произносит:

– Мы сделали прекрасный выбор.

Эрик улыбается и весело отвечает:

– Самый лучший.

Я долго болтаю с Марией. Она рассказывает, что влюбилась в Алгера летом в Саламанке и что немец не прекращал добиваться ее, пока не женился на ней.

Неужели все немцы такие страстные?

Кто бы мог подумать? Ведь я всегда видела их такими серьезными…

Народ в считанные минуты поглощает мою запеканку. Я довольна.

Она им нравится!

Выпив много «Кока-Колы», я, как всегда, хочу в туалет!

Ищу дамскую комнату и бегу туда. Нет ни одного места, где я не побывала бы в туалете.

Эрик все-таки прав: я – писюшка. Когда возвращаюсь в спортзал, вижу рядом с Флином тех попугайш.

О чем это они спрашивают у ребенка?

Подхожу к ним так, чтобы они не заметили меня, и слышу, как Флин говорит:

– Запеканки приготовила Джудит, она испанка.

Надо же, они все же выуживают из него нужную им информацию. Я меняюсь в лице, когда одна из них спрашивает:

– И кто твои мама или папа – он или она?

Что?!

У меня в жилах закипает кровь.

Во мне просыпается латинский пыл. Тот самый, который, по словам отца, я должна контролировать.

Господи, дай мне терпения и выдержки, или я сотру их в порошок!

Как они могут спрашивать о таком у ребенка?

Флин молчит. Он не знает, что ответить. Тогда я, с решительным намерением раскидать всех этих гадин, не оставив от них и следа, подхожу к группе, словно волчица, защищающая своего детеныша. Наклоняюсь к Флину, который бросает на меня необычный взгляд, и спрашиваю:

– Милый, что здесь происходит?

Попугайши умолкают, сконфузившись, зато выдра выступает вперед и говорит:

– Мы спрашивали у мальчика, кто его биологический родитель – ты или твой муж.

Вариант первый: сейчас я врежу ей, так или иначе.

Вариант второй: я оторву ей голову и выброшу в мусорный бак.

Вариант третий: третьего варианта нет.

Заметив выражение моего лица, Флин, который прекрасно меня знает, собирается ответить, но я поворачиваюсь к нему и произношу:

– Милый, помолчи, я сама, – и, не сдвинувшись с места, прошу его: – Беги и налей мне стаканчик «Кока-Колы», которая мне сейчас будет ой как нужна, хорошо?

Легонько подталкиваю его и, когда он отдаляется, поворачиваюсь к ним с диким желанием убить и цежу сквозь зубы:

– Вам не стыдно спрашивать о таких вещах у ребенка? Или вы хотели бы, чтобы ваших детей прижала к стенке шайка… шайка… чтобы задавать бестактные вопросы? – Они смущенно топчутся. Понимают, что я права. Я же настроена решительно, поэтому ворчу: – К вашему сведению, мать Флина – я, а его отец – мой муж, понятно?

Женщины кивают. Прежде чем уйти, я спрашиваю:

– Есть еще бестактные вопросы?

Никто из них не промолвил и слова. Никто не шевелится.

Вдруг чья-то рука берет мою и сжимает.

Флин!

О боже… Он слышал, что я только что сказала. Улыбаюсь ему. А он – нет. Мы отходим, и я понимаю, что это повлечет новые пересуды.

Когда мы подходим к столам с едой, беру два стакана, наполняю их «Кока-Колой». Один из них вручаю Флину и говорю:

– Пей.

Мальчик послушно пьет, а я тем временем размышляю, что бы ему сказать. После того что он услышал, у него, наверно, поднимется температура. А когда об этом узнает Эрик, я упаду в обморок. Бедняжка Флин. Он пьет и как-то странно на меня смотрит.

Давай, Джуд… Давай… Думай… Думай!

Меня тревожит его пронзительный взгляд, поэтому в конце концов я ставлю стакан на стол и скрепя сердце говорю:

– Мы с тобой знаем, что твоя мама – Ханна, и она останется ею на всю жизнь, ведь так? – Флин кивает. – Ну, раз с этим все ясно, тогда я хочу, чтобы ты знал: с этой минуты и особенно в присутствии этих попугайш, которые на нас таращатся и которым я не размозжила головы лишь из уважения к тебе, твоими мамой и папой будем я и Эрик, понятно?