Закончив рассказывать про цветы, Ольга спросила:

– Что у тебя с Викой?

– Ни-че-го, – по слогам ответил Виктор и поднялся, давая понять, что не намерен обсуждать отношения с женой. Да и обсуждать было нечего.

* * *

Выброшенная из дома Вика первые дни не испытывала ни боли, ни страха, ни отчаяния. У нее был шок и непонимание произошедшего. Как если бы она проснулась утром и обнаружила, что все люди почернели лицами, превратились в негров, только она осталась белой и никто не замечает кошмарных перемен. Потом нахлынул стыд, разъедающе ядовитый. Ее вышвырнули из дома, как напакостившую собачонку. Хотя надругались как раз над собачонкой, она не виновата, она защищалась и вправе рассчитывать на ласку и участие.

Вика чувствовала себя униженной и оскорбленной, но при этом ей было отчаянно стыдно. Так ограбленные, изнасилованные люди, безвинно пострадавшие жертвы насилия переживают стыд от случившегося с ними. Стыд иррациональный, но оттого не менее жгучий. Вика каждую минуту ждала, что Виктор позвонит, выходя с работы крутила головой – он где-то здесь поджидает ее, чтобы извиниться, покаяться. Сначала ей казалось, что она простит его немедленно. Дикое поведение Виктора было настолько нелепо, что требуется забыть жуткую сцену как страшный сон и никогда о ней не вспоминать. Шли дни, муж не звонил и не караулил ее на улице. И теперь Вика думала, что не простит его легко и с ходу. Виктор не маленький ребенок, он должен отвечать за свои поступки как взрослый человек, должен осознать кошмарность своего поведения, чтобы не вошло у него в привычку выгонять жену из дома после каждой ссоры. Обида и злость слегка притупляли стыд, который Вика испытывала не конкретно перед кем-то – перед подругами или родными. Чужое мнение интересовало Вику в последнюю очередь, ей бы разобраться с кутерьмой собственных чувств.

Сделать первый шаг не позволяла гордость. Он ее избил и выгнал, а она на коленках приползет мириться? Не дождется! Но вторую неделю ходить в нарядах подруг да и оставаться в общежитии было невозможно. Вика отправится домой якобы за вещами. У мужа появится шанс помириться. Вика представляла, как будет ходить по квартире, доставать вещи из шкафов – с каменным лицом, холодная и неприступная. А следом будет ходить Виктор, брать ее за руки, пытаться обнять и извиняться, молить о прощении. Вика долго решала, следует открыть дверь своим ключом или позвонить в звонок. Выбрала ключ. В конце концов, это ее дом, она тут прописана, она имеет право на площадь, ведь не станет муж выгонять ее с милицией. На нестыковки в мысленных сценариях – собрать вещи и остаться жить, пусть Виктор в комнату отца перебирается – Вика не обращала внимания. Она была готова к любому развитию событий, но только не к тому, что произошло.

Вика открыла дверь, и первое, что увидела в прихожей, – свои чемодан и большую дорожную сумку, с которыми когда-то въезжала в эту квартиру, и маленькую сумку с компьютером. Вот, значит, как ее тут встречают! Она решительно прошла вперед, заглянула на кухню, в их комнату – темно. Вика включила свет. Не постучавшись, распахнула дверь комнаты Максима Максимовича. Он сидел в кресле, смотрел телевизор. При виде невестки испуганно вскочил. Ни слова не говоря, Вика развернулась и с вызывающим грохотом захлопнула дверь. В их бывшей комнате она подошла к книжному шкафу, достала коробку, в которой хранили деньги. Выгребла все купюры, потом тысячную вернула. Пусть подавятся! Сорвала со стены фото: они с Виктором на следующий день после свадьбы – счастливые, смеющиеся. С размаху ударила рамкой об стол. Стекло разбилось, Вика вытащила фотографию и порвала на мелкие кусочки. Оглянулась – чего бы еще порушить? Вику душила ярость. Лицо горело, словно по щекам отхлестали. Да так, собственно, и было. Если бы Виктор в этот момент находился дома, то никакие его мольбы не остановили бы Вику. Она бы его убила. Чем? Например, большой хрустальной вазой, стоящей на подоконнике. Кажется, эту вазу Анне Дмитриевне подарили на какой-то юбилей коллеги и студийцы. Вика схватила вазу и грохнула об пол – получайте, дорогая Анна Дмитриевна! Ваза не разбилась, ковер помешал. Вика повторила попытку – подняла вазу и запустила в стенку. Опять неудача. Вика сходила за молотком и расколошматила-таки вредную вазу на мелкие осколки – лупила, пока не одумалась. Чем я занимаюсь? Довели, гады! Давясь злыми слезами, Вика схватила вещи и поволокла их вон из квартиры.

Затаившийся Максим Максимович со страхом слушал грохот и звон в соседней комнате, выглянуть не рискнул. И когда хлопнула входная дверь, еще несколько минут оставался на месте, боясь пошевелиться. Потом все-таки вышел и до прихода сына успел убрать разгром, учиненный невесткой. Витя, конечно, заметил, что вещи жены исчезли из прихожей, как и отсутствие фото на стене, но ничего не спросил. А Максим Максимович счел лучшим не рассказывать, как бесновалась Вика. Утром Виктор обнаружил, что Вика забрала деньги, но, в свою очередь, не стал говорить об этом отцу.

Несколько месяцев спустя Ольга хватилась вазы:

– Куда она делась? Всегда стояла на подоконнике.

– Я нечаянно разбил, – смутился Максим Максимович, – хотел помыть.

Виктор и Ольга переглянулись: из-за какой-то вазы Максим Максимович разволновался и стал выглядеть как нашкодивший мальчишка. И зачем вздумал мыть тяжеленную вазу? Ох, плохо у него с головой!


Поймав такси, Вика отвезла вещи на вокзал, сдала в камеру хранения. На следующий день она сняла однокомнатную квартиру. Сначала жила в ней как в гостинице: утром ушла, вечером пришла, минимальная уборка, пустой холодильник. Но через пару месяцев, когда стало ясно, что придется тут задержаться, Вика за несколько выходных выдраила квартиру, переклеила обои, купила торшер, подушки, одеяло и покрывало на кровать, шторы, кухонную утварь и прочие нужные в хозяйстве мелочи, повесила на стены постеры, заменила полочку в ванной и подставку для обуви в прихожей. Вика не могла долго жить в чужом гнезде. Гнездо должно быть своим – чистым, уютным, теплым, обустроенным ее руками и по ее вкусу. Когда-нибудь у нее будет фантастически прекрасное гнездо… Вот только с кем она будет высиживать в нем яйца?


Вика полагала, что держится на работе как прежде, по ее внешнему виду не угадаешь, какие проблемы переживает. На самом деле только слепой мог не увидеть, как она изменилась, только глупец не заметить, что молодая женщина не торопится вечером домой, засиживается допоздна в кабинете.

– Вы разошлись с мужем? – спросил Федор Михайлович, и в его голосе отчетливо слышалась надежда.

– Нет, с чего вы взяли? – пожала плечами Вика.

– Вы погасли, точнее – пригасли.

– Что?

– Как лампочка накаливания – светила на полную мощь, а теперь едва тлеет. Кроме того, разведка донесла, что теперь вы живете по другому адресу.

– Вот уж не думала, что вы слушаете разведчиков, то есть сплетников. Федор Михайлович, бухгалтерия просит сведения по последним проводкам, но я не могу их предоставить, потому что нет данных отдела продаж.

Федор Михайлович подбивал под Вику клинья. Интеллигентнее сказать – ухаживал. То предлагал подвезти до дома, то приглашал в театр или отправиться на выходные в музей – имение знаменитого писателя. Вика отказывалась.

Подруги по общежитию, ставшие невольными свидетельницами семейной драмы Вики, советовали ей отвлечься, завести интрижку на стороне. Но для Вики все мужчины, кроме мужа-мерзавца, были абсолютно неинтересны. Они не радовали глаз и не будили воображение. Все какие-то серые бахвалы и пустые выпендрежники, скучные, примитивные, некрасивые. Вика удивлялась тому, насколько измельчало мужское племя. Хотя на самом деле именно она, Вика, капсулировалась в броне своего несчастья, и эту броню не могли пробить самые активные мужские атаки. Вике была отвратительна даже мысль о другом мужчине. Так человек, не больной алкоголизмом, но случайно перебравший спиртного, наутро не может о нем думать без отвращения. А призывы опохмелиться вызывают у него рвотный спазм и удесятеряют головную боль.

Однако Федор Михайлович становился все настойчивее и настойчивее. Его чувства наверняка были чистыми, искренними. Но Вика теперь видела в них только подлость – ухлестывать за подчиненной! Что может быть циничнее? Пусть мне еще прибавку к жалованью пообещает за покладистость. От прежнего восхищения прекрасным педагогом и замечательным руководителем почти не осталось следа. Ухаживания Федора Михайловича вызывали раздражение. И однажды Вика сорвалась.

Федор Михайлович предложил сходить в театр на гастрольный спектакль столичной труппы, в Москве на эту постановку билетов не достать.

«А потом поужинать в ресторане, – домыслила Вика, – и отправиться к нему домой. В благодарность за все хорошее».

– Есть такой анекдот, – заговорила она. – Богатая старушка захворала. Наследники спрашивают, как она себя чувствует. И старуха отвечает…

– Не дождетесь! – закончил анекдот Федор Михайлович.

– Намек понятен?

– Грубо, Вика! Очень грубо.

– Вы еще скажите, что долг платежом красен.

Федор Михайлович вспыхнул обиженно и быстро вышел из кабинета.

Конечно, она стала грубой. Маму и братьев, которые расспрашивали о том, что случилось с Виктором, отшила: не ваше дело, будете приставать с вопросами – не стану приезжать. Да и как не огрубеть, когда мир поблек и потерял краски, когда из тебя вынули и выбросили на помойку какую-то очень важную составляющую, вроде мотора из машины, и теперь ты просто груда бесполезного ржавеющего металла.

В отличие от большинства женщин, которым настоятельно, как воздух, требуется обсуждать свои семейные проблемы с мамой или с подругами, даже со случайными попутчиками в поезде, Вика ни с кем не делилась, никому не плакалась, ни у кого не просила советов. Наверное, душевная боль похожа на боль физическую: когда ты сильно ударился, кричишь и плачешь, когда боль непереносима, ты немеешь в шоке.