Глядя в зеркало, наблюдая за мимикой, жестикуляцией Виктора, оценив его рост, когда он поднялся, чтобы сходить за чем-то в кухню, я почувствовала себя рыбаком, вокруг сетей которого ходит редкая большая рыба. Говорю откровенно: был азарт, желание поймать при полном незнании того, какие наживка и прикормка требуются.


Я откровенный человек, терпеть не могу вранья, правда выстреливает из меня в самых неподходящих ситуациях. Очень мешало на работе. Но я сумела обернуть этот недостаток в свою пользу. Поскольку на фирме все уверились, что Вика режет правду-матку, а я научилась-таки лукавить, то теперь мое вранье принимают за чистую монету. Весьма выгодно в производственных делах.

Когда наши отношения стали близкими, я призналась Виктору:

– Втюрилась в тебя с первого взгляда.

– Будет врать! – не поверил он.

– Честно-честно!

– Ты смотрела на меня как на таракана двухметрового роста.

– Это от смущения.

– Сейчас придумала, задним числом, – с непонятным нажимом произнес Витя.

Мы лежали на диване в квартире Витиного приятеля. У нас было еще десять минут после любви. Минуты после любви бывают прекрасней самой любви. Десять минут на теплые разговоры, потом вскочить и за пятнадцать минут привести квартиру в первоначальный вид. Итого двадцать пять минут. Считая с момента, как мы переступили порог, – полтора часа. Из-за этих подсчетов мне и хотелось страстно замуж. Чтобы не смотреть на часы, чтобы Витя всегда был мой, со мной – по закону, по праву, по любви.

– А что ты подумал, когда мы познакомились? – спросила я.

– Подумал, что водки может не хватить при такой закуске.

– Я серьезно!

– Серьезней некуда. Когда бегают за дополнительной водкой, народ назюзюкивается до положения риз.

– Каких риз?

– Не знаю. Мама так говорила про пьяных – до положения риз.

– Не говорила, а говорит! Анна Дмитриевна еще жива!

– Да, верно, – нахмурился он. – Встаем?

– Погоди, ты мне не ответил. Какое я произвела на тебя первое впечатление?

– Ты меня… – Он встал, слегка нахмурил брови, подбирал слово.

«Восхитила, очаровала», – мысленно подсказывала я.

– Заинтересовала, – сказал Виктор. – Перебрали время. Пулей сворачиваемся, я обещал Юрке, что оставим квартиру в первозданном состоянии. Его жена еще тот Шерлок Холмс.


На дне рождения двоюродной сестры, когда мы познакомились, после застолья были танцы. Как водится: быстрые танцы, когда всяк выламывается, как умеет, медленные танцы под сентиментальную музыку. Это раньше были у танцев названия, а теперь быстрые и медленные – по типу музыкального сопровождения. Чего еще ждать, если танцуем между шкафами и столом?

Я хотела бы иметь дом, в котором будет танцзал, со светом, льющимся с потолка, с музыкой объемного звучания. Мои гости, уверена, с удовольствием разучивали бы па мазурки или вальса под руководством дорогого балетмейстера. Научившись, с не меньшим удовольствием скользили бы по паркету моего танцзала в специально сшитых нарядах. Это ведь лучше, чем пить вино под холодец в тесной бетонной коробке с названием отдельная двухкомнатная квартира?

Виктор пригласил меня на медленный танец. У Виктора оказались невесомые руки. От них шло тепло, но тактильного контакта словно не было, я не чувствовала его прикосновений. Это было восхитительно. Потому что я не люблю медленных танцев – узаконенных обжиманий под музыку с нетрезвым партнером.

Надо было уходить, державшиеся на ногах гости выпили чай и съели торт. Виктор сейчас простится, и я никогда его больше не увижу. Рыбак из меня никудышный, не знаю, как удержать золотую рыбку. Попросить двоюродную сестру или ее мужа: пусть Витя меня проводит? Самой напроситься? Мельтешение мыслей и страх, страх, страх. Как зависание над пропастью, момент между жизнью и смертью: либо воспарю в небо, либо рухну в бездну.

Я за многое признательна Вите, благодаря ему из провинциальной девушки выковалась стойкая бизнес-леди. Пусть «благодаря» – вопреки. В сражениях с его дремучей совковостью. Но за тогдашнее избавление меня от страха я буду благодарна ему до гробовой доски.

Только представьте двадцатилетнюю девушку, у которой шаровые молнии пляшут внутри, которая умирает от мысли: больше не увижу его, он не пойдет меня провожать. Умру, точно умру!

Витя пошел меня провожать. До общежития было минут тридцать ходу. О чем мы говорили, не помню. Я была счастлива, оттого что не умерла, и стойко помнила про сохранение лица.

Поэтому, наверное, выпалила на ступенях общежития:

– Только не вздумай меня целовать!

– Не буду! – сделал дурашливое лицо Витя. Шагнул в сторону и притворно смущенно, ковыряя носком ботинка в земле, проговорил: – Целоваться я не умею.

Это было невозможно потешно: здоровый, красивый сильный мужик говорит, что никогда не целовался.

Мой хохот кого-то разбудил на первом этаже. Распахнулось окно, и оттуда понеслись угрозы, что вызвало у меня новый приступ смеха.

– Вот теперь я тебя вижу настоящей и живой, – сказал Витя. – Научишь меня поцелуйчикам?

Заскрипел замок в двери, вахтерша-цербер выползала порядок наводить.

– Когда? – быстро спросила я.

– Завтра в семь у кинотеатра «Салют».

– Какой фильм идет?

– Это имеет значение?

Голливудский боевик с погонями, стрельбой, кровавыми драками. Я вижу набор сменяющихся картинок, смысл происходящего до меня не доходит, потому что постоянно жду, что Виктор приступит к обещанным поцелуйчикам. Но Витя не отрывает взгляд от экрана, живо реагирует на борьбу хороших полицейских и плохих бандитов. Финальная сцена, хорошие победили, по экрану плывут титры, в зале включили свет, народ тянется на выход. Я испытываю разочарование. Хотя собиралась ответить отпором на попытки меня целовать. Раскатала губы и одновременно приготовилась изображать из себя недотрогу. Кокетка-дилетантка! И снова страх: это свидание может быть первым и последним. Напрасно три часа потратила на макияж и прическу, вбухала все деньги в новые джинсы и кофту, выпросила туфли у соседки по комнате. Заняла деньги у подруг и теперь до конца месяца сидеть на концентратах – сухой лапше за тринадцать рублей. На деньги – плевать! Имей миллионы, отдала бы их, только бы снова увидеться с Витей. Но какой ему интерес во мне? Я никак себя не проявила, не блеснула остроумием, боюсь рот открыть в его присутствии. Точно умственно отсталая. Как говорила моя бабушка: ни мэ, ни бэ, ни кукареку. Рассчитывать на свою небесную красоту не приходится. Красота моя стандартная. Хочется плакать. Витя обсуждает фильм, вспоминает удачные сцены. Точно пацан, радуется увиденной классной драке. Совсем как мои братья в детстве. Я поддакиваю, невнятными звуками поддерживаю диалог, если это можно назвать диалогом. Мы подходим к общежитию. Сейчас Витя скажет: «Пока! Я позвоню!» И не попросит номер сотового телефона. Чувствую, как стиснуло горло, как наворачиваются слезы. Мне уже хочется только рыдать, оплакивать свою несчастную судьбу.

– Вика, я позвоню?

– Угу! – поворачиваюсь к нему спиной, чтобы открыть дверь.

– Вика, я позвоню? – повторяет он.

– Ага.

– Эй! – зовет он. – Чтобы позвонить, нужен твой номер.

Тут на несколько минут я схожу с ума. Из огня в ледяную прорубь или наоборот. Резко оборачиваюсь, бросаюсь Виктору на шею, пугаюсь, отскакиваю, бегу к двери, рывком открываю, влетаю в помещение, воплю в лицо вахтерше: «Ой, мамочка!» Снова вылетаю на улицу. Виктор стоит в недоумении. Я лихорадочно ковыряюсь в сумочке, наконец нахожу телефон и принимаюсь зачем-то давить на кнопки.

– Вика, какой у тебя номер? – спрашивает Виктор.

– Не знаю!

Я не могу вспомнить номер своего телефона. Спроси меня дату и год рождения, не отвечу. В голове вакуум, и только одна мысль бегает по кругу, по границе вакуума: он меня не бросил!

Виктор забирает у меня телефон, нажимает на кнопки, звонит его телефон, Виктор нажимает «отбой», возвращает мой аппаратик.

– О’кей! Позвоню! Пока!

Я наблюдаю за его удаляющейся фигурой с тем сладким замиранием сердца, какое бывало в детстве на Новый год, когда Дедушка Мороз, раздав подарки, уходил, обещая вернуться следующей зимой. Он снова придет и снова принесет подарки!

От полноты чувств перед столом вахтерши, которая одна стоила взвода полиции нравов и пресекала любовные похождения девушек и юношей с изощренной свирепостью, я исполнила танцевальные номера. Подпевая себе: «Тра-та-та-та!» – прошлась в лезгинке и сделала «ковырялочки» (пятка-носок, пятка-носок, руки перед грудью) из русской «барыни».

– Втюхалась! – констатировала вахтерша. – Ну-ну! Пляши, пляши, все равно наплачешься потом.

До «потом» было еще очень далеко.

Витя позвонил через пять дней – самых для меня мучительных. Я держала телефон в руках днем и ночью. Я не могла есть, учиться, общаться с подругами и родственниками. С одинаковой силой меня терзали отчаяние и надежда. Отчаяние погружало в пучину безысходности: он никогда не позвонит. Надежда дарила призрачный оптимизм – короткий, рассыпающийся в прах, очень болезненный. Я в сотнях ситуаций прокрутила в голове нашу будущую встречу и вспомнила по мгновениям знакомство с Витей и единственное свидание. Я сходила на последний сеанс и посмотрела заново американский боевик. Я рыдала в темном зале под перестрелки и погони. Бессонными ночами я докатилась до самобичевания, в котором и разобраться-то не могла. Если бы я была не я, то я бы не полюбила такую, как я. Тогда кто я, которая не полюбила?

У меня был номер телефона Виктора, и я постоянно играла в игру: наберу его, если не позвонит через три часа. Звонка нет. Наберу через два часа, утром, вечером – и так бесконечно, с десятками вариантов начала разговора: «Ты не потерял мой номер?», «Не хочешь пойти в театр, у меня лишний билет, подруга заболела?», «У нас в общаге вечер юмора. Команда КВН обкатывает программу. Не хочешь посмотреть?». Один вариант казался глупее другого, и белыми нитками было шито мое стремление встретиться. Я удержалась, не набрала его номер.