– Витя! Язва желудка – это серьезно! – нахмурилась Екатерина Ивановна. – Но при такой работе ты ее даже поздно получил. Витя, не пей, прободение случится!

С полной рюмкой я отсалютовал добрейшей Екатерине Ивановне:

– Ваше здоровье и благополучие! – Опрокинул водку, крякнул, не закусив. – После таких голубцов язва моя сгинула. Екатерина Ивановна, вы не пропадете. Откроете на пенсии ресторан – голубцовую. О, идея! Еще никто не додумался голубцы сделать брендом. Возьмете меня на работу в качестве подсадной утки? Я вам обеспечу стойкий приток клиентов.

За первой рюмкой последовали другие, из хмурого бирюка в начале вечера я превратился в балагура, сыплющего остротами, к качеству которых подвыпившие гости не придирались.

Меня отпустило. Не на миг, не на время, а серьезно и окончательно. Я ехал домой в машине директора и чувствовал – отпустило. Меня высадили на перекрестке, оставалось триста метров до подъезда, я прислушивался к себе – отпустило, елки-моталки! Я простил Вику, не чувствовал больше испепеляющей обиды и ненависти. Мне было жалко Вику, жалко до щемящей чесотки в груди. Маленький глупый воробушек, который пытается взлететь высоко, который думает, что он уже большая птица. Воробушек сожжет перья на крыльях, рухнет в покинутое им гнездо. Я буду беречь наше гнездо и рано или поздно подхвачу своего зазнайку. Лучше бы рано.

Пьяный бред? Возможно. Но настроение мое было на грани эйфории. Будто я наделен правом отпускать грехи и, когда дарю прощение, сам испытываю блаженство. Я понимал, что если бы сутки назад не удрал из дома, то неизвестно как расправился бы с Викой, каких гадостей наговорил бы ей. А так! Получайте мужа расслабленного и доброго. Мужа отпустило.


– Ты надрался! – встретила меня жена на пороге.

– В стельку, – подтвердил я. – Сутки пью не просыхая.

– Этого еще не хватало! Мало того что работает в богадельне, копейки получает, так он еще за воротник закладывать начал!

«Быстро от аборта она отошла, – подумал я. – Как нынче все просто, как зуб вырвать. Прогресс медицины, ура!»

Вслух ничего не сказал, чудом удержался. Остановило, наверное, соображение: признайся я, что знаю, – на полночи будет истерик.

Я не был сильно пьян, держался на ногах и соображал нормально. Шел домой с цветами. Пусть эти цветы виртуальные – в душе. Этими-то виртуальностями меня и отхлестали по морде. Я зашел на кухню, выпил воды. Жена не закрывала рта. Говорила, как она жилы рвет, для нас старается, из кожи вон лезет, а я такой-сякой, разэтакий и вдобавок алкоголик. Я бы мог ответить по каждому пункту – про жилы, кожу и себя, алкоголика. Но мне было страшно жаль потерянного настроя душевного равновесия, благости и спокойствия, с которым шел домой, – он мгновенно растаял под обстрелом Викиных упреков.

Шагнул к ней, руки мои дернулись не то чтобы за глотку ее схватить, не то чтобы обнять крепко.

– Вика! Виктория! Над кем виктория? С кем ты сражаешься? Ты умопомрачительно прекрасная и обворожительная женщина. Лучше тебя нет никого. Но ты дура!

Тут бы Вике проявить хоть каплю сообразительности, хоть крупицу женской нежности. Переспросить: «Дурочка? А почему?»

Вместо этого Вика процедила презрительно сквозь сжатые губы:

– А ты умный?

– Очень умный. И поэтому иду спать.

Эта перепалка почти не повлияла на мое решение: жить как живется, не требовать от супруги того, что ей противно. Ждать и верить. Верить и ждать. Многие поколения россиян так и существовали. Но одно дело принять решение, и другое – претворить его в жизнь. Мне были неинтересны рассказы Вики про ее начальника, заместительницу, их грязные отношения. В равной степени Вика была равнодушна к проблемам моих сослуживцев. Жить как живется не получалось. Потому что, если хочешь подлинной близости, надо врастать в интересы любимого. А мы врастать не хотели. Что остается? Быт. Он скукожился до торопливых завтраков, ужинов под просмотр телевизора, папиных рецептов и лекарств, воскресных набегов Викиной родни, которые ни мне, ни ей не доставляли удовольствия. Хотя в отношении Вики я, возможно, ошибаюсь.

Грянула эпидемия гриппа, подкосившая папу и меня. На помощь, как всегда, пришла Ольга. Удивительная женщина! Заботу о моем отце или обо мне еще можно объяснить. Но как она, Ольга, ухаживала за Викой! Зная об аборте, моей изрыгнутой ненависти, Ольга кормила Вику с ложечки, обтирала разведенным спиртом, когда температура зашкаливала, под ручки водила в туалет.

Мы пошли на поправку, сидели на кухне с Олей. Едва встав на ноги, Вика помчалась на работу. Папа спал, мы с Олей пили чай.

Я в неоплаченном долгу перед Олей, я всегда испытывал и буду испытывать до конца дней огромную благодарность к ней. Наверное, это читалось в моих глазах.

– Перестань смотреть на меня как пригретый щенок, – сказала Оля. – Главное, – она перекрестилась и постучала по столу, – что у Максим Максимыча нет осложнений. Пневмонии точно нет, кардиограмма без изменений. Пронесло. А вы-то с Викой – молодые лоси, как с гусей вода.

– Оля! Оля…

Я не мог найти слов. Да они и не требовались. В отличие от Вики, моя первая любовь все понимала без слов. И еще обладала чувством юмора, которое всегда меня ставило в тупик: то ли в шутку, то ли всерьез – я понять не мог.

– Что у нас со счетами на воду? – спросил я.

– Совсем охренели. Нарисовали мне девять кубов горячей.

– Оля, это мои кубы. После той ночи я больше часа стоял под душем.

– Это понятно. Хотя я тебе русским языком написала: поесть лапши, аспирин выпить, а не мыться. Нашелся чистоплотный!

Я расхохотался, так и не сообразив, шутит Оля или говорит серьезно. И предложил протекцию в лице Екатерины Ивановны, которая давно держит коммунальщиков на коротком поводке. Соседи и приятели Екатерины Ивановны платят за коммунальные услуги много меньше тех, кто не имеет чести быть в доверенных лицах нашего главбуха.

Когда Оля уходила, мы обнялись. Мне показалось, что она прильнула ко мне с нежностью. Я растерялся, но через секунду Ольга отстранилась и напомнила:

– Не забывай про витамины для Максима Максимовича.

Вечером пришла Вика и допытывалась, сколько я заплатил Ольге.

Шли дни, похожие друг на друга, как дождевые капли, и такие же пресные и безвкусные, как эти капли. Мы сосуществовали: я в глухой обороне, отгородившись от атак жены стеной молчания или едких комментариев, Вика не оставляла попыток вывести меня на путь истинный. Она не замечала, что, по сути, выдвигает мне претензии: ты не то, ты не се, ты не так, ты не этак.

Как-то я не выдержал, издевательски предложил:

– Давай куплю тебе электропилу?

– Зачем? – удивилась Вика.

– Облегчить, автоматизировать твой труд по пилению меня. Ты ведь знаешь, как говорят: «пилит жена» и «пилит мужа». Это про тебя. И еще. Один из рассказов Чехова начинается со строк, что человек умер от двух распространенных на Руси причин: сварливой жены и водки. Это не про меня ли?

Викины приступы моего перевоспитания становились все реже. Жена выматывалась на работе. Она мысленно все время пребывала не дома, а у себя в офисе. А мне хотелось, чтобы она оставляла за порогом свои служебные проблемы, входила в дом прежней Викой, чьи заботы касаются только меня и папы.

Несмотря на то что работала как проклятая, Вика стала лучше выглядеть. Она поменяла гардероб, регулярно посещала салон красоты, на полочке в ванной выстроилась батарея кремов и лосьонов. Знакомые и родственники отметили, что Вика похорошела. Но меня это не радовало – отлакированная Вика потеряла индивидуальность и стала клоном тысяч бизнес-леди с их примитивными стандартами. Кроме того, внутреннее и внешнее преображение Вики было лишним подтверждением того, к чему, как я полагал, мы катились. Через некоторое время моей успешной жене неизбежно придет в голову, что не с тем связалась. Зачем ей рядом лузер, неудачник? Ей захочется миллионера. Чтоб не просто дом за городом, а вилла в Ницце. Чтоб не просто «бентли», а парк автомобилей. Чтоб иметь личную косметичку, массажистку и еще чего они там желают – девушки, продающие внешность за красивую жизнь.

Как ни странно, пугающая перспектива нисколько не подвигла меня на то, чтобы изменить собственную профессиональную жизнь, хотя возможности имелись. Напротив. Я уперся рогом – не уйду с завода, пальцем не пошевелю, чтобы соответствовать идеалу моей жены. Это походило на протестное голосование, когда озверевший народ голосует за кого попало, но только не за тех, кого навязывают. Я устал, чертовски устал от проблем с женой. По складу характера я не любитель острых эмоциональных ощущений и психологических загадок, которые требуется решать, забросив производственные дела. Единственный период в моей жизни, когда свет померк и я мог думать только о женщине, – это когда хотел во что бы то ни стало жениться на Ольге. Но я был тогда сопляком с бушующими гормонами. Теперь же Вика меня, здорового и крепкого, умного и циничного мужика, вкалывающего до седьмого пота, тянула в противоборство воли и психики. Вика, глупая, не понимала, что победы ей не одержать. Но измотала она мои нервы нешуточно. Я устал.

* * *

Рассказывать о том, как выгнал жену из дома, противно и неприятно. Однако никуда не деться – без финальной сцены кино не кино.

Надеюсь, никто не заподозрит меня в том, что хотел молодую жену подсунуть старенькому папе в утешение. А если заподозрит и вздумает мне сообщить, то ему придется сильно потратиться на вставные зубы и лечение переломов конечностей.

Я точно знаю, что папу сорвало. Именно так – его сорвало, а не он сорвался. Он потом плакал и каялся, говорил, что затмение нашло. Верю на сто процентов. Затмение находит на всех мужиков, в том числе на любящих мужей, одуревающих от сексапильности случайно встреченной телки. Другое дело женщины, жены в частности. Они – якорь, они должны быть мудры, потому что надежда и опора, повторюсь – якорь. Вике не хватило ума понять и простить жалкий порыв моего отца – умирающего, в сущности, человека. Вика не обратила все в шутку, не сгладила, не перевела разговор на другое. В конце концов, не попеняла ласково, не пожурила, как поступают с малыми детьми. Мой папа давно ребенок – неужели это трудно заметить? Да что там! Открытым текстом я говорил жене, что давно превратился в отца собственного папы. Нет! Она устроила пошлейшее представление под названием «свекор домогается невестки». После первого инфаркта отец потерял способность даже мамы домогаться. Я однажды нечаянно подслушал, как они шутят по этому поводу. Точнее, шутила мама, и в ее словах было столько любви, в сравнении с которой все постельные утехи ничто.