— Используя твой щедрый дар, — Мейбел нежно улыбнулась, — очень быстро.

— У тебя много работы?

— Когда мы получим новое здание, работы будет невпроворот. А сейчас мы можем проводить только небольшие мероприятия. Вот почему я подменяла заболевшего дворецкого в Круксбери-Хилл.

— Неужели ты и дальше собираешься заниматься всем сразу? Боюсь, у тебя останется слишком мало времени для Хораса. Ты пошла работать в Круксбери-Хилл из-за него или встретила его уже там?

Мейбел ответила не сразу, и Джереми стало любопытно: почему она не взорвалась, как должна бы, а, похоже, собирается ответить всерьез. Нет, Мейбел определенно изменилась.

— Я работала там еще до него, — спокойно сказала она. — Мы хотели создать в Круксбери-Хилл некое подобие Культурного центра, пока не отстроим новое здание.

— Кроме того, как мне кажется, так легче убедить людей делать пожертвования на строительство Рэнсом-Холла. Я прав?

Легкая улыбка скользнула по губам Мейбел.

— И этот фактор тоже присутствует.

— Значит, ты вернулась сюда не очень давно, верно?

— Да, примерно полтора года назад. Я работала в Сиднее воспитателем в католическом колледже при университете. Потом услышала об этой вакансии и приехала посмотреть, что и как.

Мейбел отодвинула тарелку. Джереми понял, что больше от нее ничего не услышит.

И тут он заметил, что Мейбел почти не притронулась к еде. Неудивительно, что скулы у нее стали еще выразительнее и еще пикантнее обозначилась ямочка у основания шеи. Готов биться об заклад, подумал Джереми, она за весь день не выкроила времени даже на ланч. А впрочем, мне-то какое дело? — оборвал свои мысли Джереми.

Мейбел составила все на поднос, унесла в кухню и долго мыла посуду, чтобы не оставаться наедине с Джереми в тесной гостиной. Затем под предлогом, что ей нужно подумать, как отметить победителей предстоящей олимпиады, ретировалась в свою спальню.

— Конкурсные выступления начнутся прямо с утра, — пояснила Мейбел. — А мне нужно будет прийти на час раньше, чтобы показать моим добровольным помощникам, что делать. Программа олимпиады очень сложная: она включает и спортивные выступления, и вопросы по литературе, по истории и даже по математике.

Джереми смотрел на нее так, будто не верил ни единому ее слову.

— Чувствуй себя как дома, — доброжелательно предложила Мейбел и подумала: как будто он уже не чувствует себя как дома. — Кажется, я дала все необходимое. Надеюсь, тебе будет удобно на кушетке.

— Ничего ты не надеешься, — услышала она бормотание за своей спиной.

Мейбел рассчитывала, что ее комната станет для нее чем-то вроде заповедника, в котором можно ощущать себя в полной безопасности от внешнего мира. От того, что происходит за дверями этой заповедной зоны. Но не тут-то было. Похоже, на удобной кровати можно иногда чувствовать себя ничуть не лучше, чем на узкой кушетке, с усмешкой подумала Мейбел.

Она слышала каждый скрип и невольно пыталась определить природу этого звука: то ли проседает старый дом, то ли все еще расхаживает по гостиной Джереми — Мейбел вспомнила, что по своим биологическим часам он относился к «совам».

Вот, оказывается, еще одна проблема, вставшая перед ней.

Я не собираюсь лежать ночи напролет с открытыми глазами, раздумывая над ошибками моего замужества, попыталась внушить себе Мейбел. Я извлекла из своего прошлого все уроки и не намерена без конца возвращаться к нему, хотя рядом со мной, и поселился тот, кто грозит разрушить оборонительные сооружения моей надежной крепости.

И все же мысли о прошлом не покидали Мейбел.

Она была тогда совсем юной и очень романтичной. Она верила, что любовь способна побороть все трудности, стереть любое несходство характеров. А она, без сомнения, очень любила Джереми. В те годы он был очаровательным, милым, забавным и любящим — словом, обладал полным набором тех качеств, которые ей хотелось видеть в своем спутнике жизни. Но был он также упрямым, самонадеянным и раздражающе неуступчивым, по крайней мере, в отношении некоторых вещей. И, конечно, у него было свое представление о браке, резко не совпадающее с представлениями Мейбел. Если бы, прежде чем жениться, у них хватило тогда здравого смысла узнать друг друга поближе, они, вероятно, никогда не кинулись бы в этот брак, очертя голову.

Опять скрип. На этот раз сомнений не осталось: скрипел старый рассохшийся дубовый пол в гостиной. Значит, Джереми еще не расположился на ночь, если это вообще было возможно — спать на неудобной кушетке.

Однако это ее не касается. Пусть Джереми отправляется в гостиницу и устраивается там со всеми удобствами. Или возвращается туда, откуда приехал, и как угодно с кем угодно объясняется — лично ей все равно. Но на кон поставлены пять миллионов! — сразу взбунтовался ее разум. Да уж, за такие деньги можно в течение трех месяцев потерпеть Джереми в своем доме.

А может быть, подумала Мейбел, зевая, мне удастся не просто вытерпеть его присутствие, но и попытаться…

При этой мысли она вздрогнула и открыла глаза. Боже милостивый, что у нее в голове?! Ни за какие блага в мире она не хочет еще раз пройти через те же муки!

Правда, теперь она знает, где наделала ошибок, живя с Джереми. И все-таки в эту ловушку она больше не попадется: нет ничего глупее, чем дважды наступать на одни и те же грабли.

Но это не значит, что она должна отказываться от маленьких радостей жизни. Совершенно ясно, что Джереми все такой же очаровательный и забавный, каким был когда-то. Если бы у нее хватило ума не выходить за него замуж, возможно, они до сих пор оставались бы добрыми друзьями.

Так почему бы им не подружиться теперь?

Выставить его на пять миллионов долларов и при этом позабавиться — в этом есть нечто пикантное.

Может быть, завтра утром, думала Мейбел, покачиваясь на волнах сна, я спрошу его, не хочет ли он стать моим дружком.

Однако когда на следующее утро Мейбел встала, Джереми уже не было. Ушел он, по-видимому, совсем недавно, так как кофейник был еще теплым. И явно собирался вернуться, потому что оставил все свои вещи. Мейбел даже не поняла сначала, что ищет ее взгляд, пока не увидела под столом его чемодан.

Но почему, черт возьми, она почувствовала облегчение, обнаружив приметы того, что Джереми вернется?! Ей бы радоваться, увидев, что его след простыл. Ан нет.

С другой стороны, напомнила себе Мейбел, у меня есть пять миллионов причин желать того, чтобы он не удалялся слишком далеко.

Записки, само собой разумеется, не было. Впрочем, Джереми и не обязан отчитываться перед ней. В настоящее время он просто жилец, щедро — хоть и в кредит — оплачивающий свое проживание в ее квартире, а жилец вовсе не обязан сообщать хозяйке о своих передвижениях. Вот раньше, когда они были женаты, другое дело.

Одной из основных причин их конфликтов, припомнилось Мейбел, была склонность Джереми исчезать, иногда на несколько часов и неизвестно куда. Женатые люди не должны так поступать, пыталась она внушить ему. Что же, возражал Джереми, женатому человеку и дышать запрещается без особого на то разрешения жены? Такие споры возникали все чаще и разрешались на все более высоких тонах. Впрочем, подумала Мейбел, судя по теперешнему положению дел, спор этот так и остался не разрешенным.

Пусть это послужит тебе уроком, сказала себе Мейбел. Он по-прежнему такой же упрямый, ни с кем не считающийся эгоист.

Когда Мейбел вышла из дома, на подъездной дорожке она увидела «тойоту», но самого Джереми нигде не было видно. Интересно, куда он исчез? — подумала она, но тут же одернула себя: куда бы он ни исчез, ее это не касается.

Стояло прекрасное, еще не жаркое утро, будто предназначенное специально для пеших прогулок. Мейбел была уже на полпути к университету, когда услышала за собой тяжелое шлепанье ног по тротуару и машинально посторонилась, уступая дорогу бегуну.

Рядом с ней оказался Джереми. На нем были облегающие трикотажные шорты и легкий пуловер с закатанными по локоть рукавами. Чуть убыстренное дыхание свидетельствовало о том, что пробежал он уже немало. За ним трусила собака — большая собака странного окраса, с висячими ушами, огромным мокрым носом и короткими лапами.

— Доброе утро, — поздоровалась Мейбел, не замедляя шага. — Где ты взял эту подружку?

— Она появилась из ниоткуда, когда я пробежал уже несколько кварталов. На ней есть ошейник, но нет бирки, и, кажется, больше всего на свете она любит спортивные пробежки, поэтому тут же присоединилась ко мне.

— По-видимому, она решила, что это интереснее, чем гоняться за автомобилями.

— Если ты видела, как она гналась за автомобилем, то должна знать, кому она принадлежит.

— А разве не все собаки гоняются за автомобилями, когда им представляется такая возможность? — Мейбел посмотрела на собаку и покачала головой. — Нет, я бы ее запомнила, если бы видела раньше. Эту помесь лабрадора с таксой забыть невозможно.

— Шшш, ты ранишь ее чувства. Не слушай ее, Пятнашка, эта женщина просто невежлива.

— Но, если на ней нет бирки, как ты узнал ее имя?

— Мне кажется, оно само просится на язык. Я окликнул ее этим именем, и она отозвалась.

— Что-то говорит мне, если бы ты назвал его Пчелкой, она тоже отозвалась бы. Пчелка, ко мне!

Собака подняла голову, глаза ее заблестели, она завиляла хвостом и принялась выписывать круги вокруг Мейбел.

— Успокойся, дружок, — сказала она собаке и повернулась к Джереми: — Ты каждый день бегаешь?

— Нет, только когда не спится. Та кушетка, должно быть, самая короткая и самая комковатая во всем этом городе.

— Ты что, всю ночь подсчитывал комки?

— О нет, — протянул он. — А вообще-то, когда мне случается ночевать в гостях, я обычно провожу время не на кушетке. Что с тобой сегодня? А, догадываюсь: ты рвешь и мечешь, потому что я не оставил записки.