Однажды Марина прилетела в больницу и узнала, что у Коли еще идет операция. Кабинет был закрыт, день в отделении неприемный, так что она прохаживалась туда и обратно по пустому коридору, от нечего делать разглядывая плакаты на стенах и читая призывы и лозунги: «Даешь гигиену!», «Здоровье женщины – наша цель!», «Своевременное лечение – залог нашего будущего!», «Граждане, закаляйте детей!» и прочее.

– А вы, барышня, стало быть, и есть та самая Марина… – услышала она надтреснутый голос.

Рядом с ней стоял пожилой мужчина в белом халате, с седой головой и колючими пронзительными глазами-бусинками. У него была удивительная выправка, наверное, военная.

– Ну, смотря какую вы имеете в виду, – осторожно откликнулась Марина.

– Ту самую. Которая нашего Николая Ефимовича заколдовала. Сердце у него теперь только из-за вас и бьется, – покачал головой мужчина. – Можете уж мне поверить, кардиологу-то…

Марина опустила глаза, не зная, что сказать. Отрицать это она не смогла бы, а подтвердить было бы слишком нескромно. Рука мужчины проворно коснулась ее шеи, там, где под кожей быстро вибрировала артерия, дрожа, как и все ее тело, от одного только упоминания о Коле.

– Вот, – назидательно кивнул он. – Это я и хотел услышать. Хорошо, что вы встретились.

И ушел.

Позже Марина узнала, что это был главврач больницы, Фельдман, «старый и мудрый наш ворон», как его метко назвал Коля. И предложил пригласить на свадьбу. Марина радостно закивала.


Платье уже было готово. Но Валевская решила его не показывать Марине до назначенного дня и примерку не проводить, полностью уверенная в своем мастерстве и метком глазе.

Тем временем Марина окончила институт, отлично выдержав выпускные испытания, и Валевская приняла ее в Дом моделей на полную ставку. До свадьбы Марина договорилась пожить в общежитии, потом же она должна была переехать к мужу. «Муж», незнакомый набор звуков. Он никак не вязался с образом Коли. Да и она не годилась в жены. Такие непривычные, приземленные слова! Для Марины свадьба была не способом стать какой-то там «женой», а просто поводом быть еще ближе к Коле, неразлучной с ним, неразрывной во всех смыслах. Жить рядом с ним, дышать вместе с ним, просыпаться рядом. О другом она и не мечтала.

Оброненные когда-то слова Валевской о стакане воды волновали Марину все больше и больше. Она никогда близко не общалась с парнями. Многие заглядывались на нее, но она никого не выделяла из их пестрой толпы. Она, конечно, слышала все шуточки подруг, их намеки, многозначительные смешки, их вздохи по жителям соседнего, мужского, общежития… Но сама толком даже не представляла себе, что и как происходит между мужчиной и женщиной наедине. Ну, то есть теоретически знала, но даже в мыслях не могла себе нарисовать, как это будет… Спросить у соседок ей было неприятно, а у Валевской – неловко.

Коля водил Марину на танцы в парк культуры, ловко отплясывал с ней фокстрот, когда она словно убегала, а он догонял, а потом менялся с ней местами, и так без конца. Танец действительно был похож на лисьи шаги, правильно его все-таки назвали, с удивлением замечала Марина. В вальсе они отдыхали. В танго дурачились. Марина любила танцевать, а Коля был хорошим партнером. И она ему доверяла. Иногда раньше, когда она с девчатами ходила на танцы, ее приглашали тоже. Но в танце она чувствовала малейшую неловкость, ошибку, заминку, и из удовольствия это превращалось в испытание. Она не слушалась партнера, строптивая, норовила сделать движение в сторону, подальше, словно подспудно желая освободиться от держащих ее чужих рук. С Колей было не так. Она плавилась, таяла, покорно шла следом, чутко предчувствуя каждый его шаг, каждый наклон, поворот. Они двигались, будто один был тенью другого, согласно, бездумно, без малейшего усилия или напряжения. И могли танцевать часами, растворяясь в музыке и друг друге, так что сами уже не могли разобрать, где кончался он и начиналась она.


Незаметно подошел и тут же промчался знойный июль, и наступило двадцать четвертое. Они расписались. На Коле изумительно сидели белый пиджак и темно-синие брюки, в которых он стал немножечко похож на моряка. У Марины дыхание сбивалось от каждого взгляда на него, все ее мысли бродили вокруг него, как на поводке. А Коля смотрел на нее, такую милую, загадочную, в струях белоснежного атласа и шифона, причудливо обвивавших ее хрупкую фигурку, с облаком невесомой фаты вокруг головы. Она казалась нездешним существом, феей, по причуде судьбы оказавшейся в толпе людей, но даже и тут не затерявшейся.

Режина Валевская про себя улыбалась. Ее неспокойное сердце наконец утихомирилось при виде этой парочки. Марина, ее любимица, умница Мари будет с ним счастлива. Потому что они друг друга так любят, что остальным даже совестно вокруг, вон все губы втихаря кусают от неловкости. А людям всегда рядом с большой любовью становится неловко, Режина давно это заметила. Она видела за свою жизнь не один десяток новобрачных, но такого припомнить не могла: Николай и Марина даже двигались похоже. Щурились, хмурились, кивали, смеялись.

Праздновали в предоставленном Фельдманом для этого зале собраний при больнице – парторг не возражал. И даже в разных концах зала они были зеркальными отражениями друг друга. Кроме того, конечно, Режине нравилось, что, отчасти благодаря ей, с них сегодня не сводят глаз: наряды тоже стоили того. Особенно эта мудреная драпировка на груди у Мари. Что ж, роль волшебницы-крестной она исполнила.

Дама удовлетворенно вздохнула и двинулась к выходу по-английски, не прощаясь ни с кем. А что в самом деле ей еще тут делать? Ее дорогая Мари занята только своим возлюбленным, остальные гости ей не знакомы. Сейчас начнутся благодарности руководству всех мастей, тосты за здравие. Напутствия молодым жить честно, любить Родину, партию, чтить заветы Ильича, растить новых тружеников… Наверняка тот парень спортивного телосложения (Никита, кажется?), спутник Марининой соседки Светы, будет от этих речей чуть самодовольно улыбаться… Режинины губы стали ниточкой. Этих – она за версту учует, даже если они не в черных кожаных куртках и без маузера. Достаточно и того, что от каждого взгляда этого, с позволения сказать, «физкультурника», ее подирает мороз от самой макушки до копчика. Знаем мы таких – от них лучше подальше.

И Валевская удалилась.


Утром Марина проснулась с его именем на губах. И улыбнулась, даже не открыв глаза. В тепле узкой кровати она чувствовала Колино тело, вытянувшееся рядом с ней. Даже во сне Николай властно прижимал Марину к себе.

Все было чуточку нереальным, в размытых блуждающих кругах света. Марина, боясь разбудить Колю, старалась не шевелиться и с трепетом вспоминала вчерашний день. Мелькали лица гостей: Режина со своим прищуром, проницательные добрые глаза Фельдмана, ласковая улыбка Анны Васильевны, радостная Оля, многозначительная Светка под руку со своим Никитой, глядящим одновременно весело и колко. Институтские друзья Николая – весельчак Андрей и молчун Сева.

Жалко только, что мама Коли так и не смогла приехать. Коля телеграфировал ей первый раз месяц назад, она ответила, что очень рада и обязательно будет. Варвара Ильинична была единственной, кто остался из их семьи там, в Куйбышеве. Да и вообще, их из целой семьи было теперь только двое: отец и старшие Колины братья погибли еще в Гражданскую. Но почему-то к свадьбе оказалось, что ее не отпускают с завода, их звено идет на перевыполнение плана и она, как ценный сотрудник, крайне для всех важна. Она отправила небольшой сверточек со знакомым, но Коля передал Марине из этой посылочки только открытку с поздравлениями.

В небольшой коммунальной квартире все еще было тихо. По словам Коли, единственные соседи, занимавшие две комнаты из трех, уехали отдыхать в Феодосию, и вся квартира еще на две недели оставалась в их с Мариной полном распоряжении. Это было так удивительно! За всю жизнь (сперва в приюте, потом в общежитии) Марина не привыкла располагать такой большой жилплощадью одна. Но вчера ночью это было как нельзя кстати. Она не могла представить, как бы все было, если бы за стенкой кто-нибудь говорил, шуршал газетой, пил чай…

Ее мысли заплескались вокруг ночных переживаний.

Как Коля помогал ей вытаскивать заколки и гребни из коротких спутанных волос, как вынимал ее из мудреного Режининого белоснежного шедевра…

Как она дрожала от волнения в своей мадаполамовой комбинации, окруженная темнотой и Колиным дыханием…

Как бурлила стыдливость, и как ей хотелось раствориться, спрятаться и одновременно быть с Колей еще ближе, а как именно – она не понимала…

И их руки сплетались, вздохи смешивались…

Как ей в голову пришла бредовая мысль: «Чего же я боюсь? Ведь Коля врач. Значит, наверное, знает, как надо что делать…»

И как горячечно шептала что-то, быстро-быстро, едва слышным речитативом, а потом, в тот миг, когда они стали единым целым, вдруг замолчала и почувствовала, как в глазах вскипели слезы. И он, после, вытирал их своими умелыми пальцами, а слезы все набегали и набегали, и он испугался, что сделал ей слишком больно или чем-то обидел.

Марина блаженно улыбнулась. Она чувствовала во всем теле такое умиротворение, такую небывалую силу, что, казалось, может оттолкнуться от кровати, замахать руками и взлететь. Пронестись надо всей красной Москвой и возвестить лучшему городу Земли, что счастливее ее нет никого – нет и быть не может.

Она открыла глаза. Первый взгляд ее, конечно же, принадлежал Николаю. А он тоже уже не спал и смотрел на нее серьезно и нежно.

– Ты улыбалась…

– Это потому что я про тебя думала, – Марина порывисто обняла его под одеялом, нисколько не смущаясь больше, и с удивлением вспомнила тот стыд, что выжигал ее накануне.

Тут она увидела. Ее безымянный палец обвивало золотое гладкое колечко. Но она была твердо уверена – еще вчера не было никакого кольца, и когда она засыпала ночью, тоже. Они не обменивались кольцами в загсе. Марина, как и многие другие, считала обручальные кольца пережитком прошлого… А сейчас ее вдруг до глубины поразил этот кусочек теплого металла. Стало хорошо – и чисто.