– Сесиль Моран! – поставив ее на тротуар, проговорил он строго, стараясь унять дрожь. – Пообещай мне, что никогда больше не будешь вот так кидаться через дорогу. Никогда. Ни при каких условиях. Дорогу переходят, встав у обочины и посмотрев сначала влево, потом вправо. И убедившись, что машин нет нигде, слышишь, нигде – можно идти. Поняла меня?

Уловив незнакомые нотки в голосе отца, девочка сжалась и захлюпала носом. Марсель присел на корточки и обнял ее.

– Не реви. Я не ругаюсь, просто испугался за тебя, я ведь тебя люблю. Но пообещай мне, что переходить дорогу будешь осторожно.

– Обещаю, папочка, – прошептала Сесиль.

Марсель видел, как покраснели ее глазенки, видел застрявшую в светлом локоне колючку от соседской изгороди, зеленое травяное пятно на платьице.

– Пойдем, будем учиться переходить, – вздохнул он и потянул девочку за руку. Встав у дороги, он кивнул налево:

– Смотри. Нет машин?

– Нет.

– Тогда пойдем до середины. А теперь смотри направо. Нет машин?

– Нет.

– Вот так и надо переходить. Поняла?

Из соседского дома спешила мать мальчика, мадам Флорэн.

– Мсье Моран, что-то случилось?

– Не знаете, где наша няня? Дети играли без присмотра…

– А она ушла в магазин, сказала, что ненадолго.

Этого хватило. Через час Марсель уже рассчитал няню своей дочери. Простить ей такое он бы все равно не смог.

Дороти была в гневе:

– Ты считаешь, я буду сидеть с нею круглые сутки? Я, между прочим, тоже работаю.

– Найдешь другую няню. Или лучше я найду. Потому что лучше уж так, чем потом увидеть, как твой ребенок бежит прямо под колеса. Или тебе все равно?

Дороти впервые видела Марселя таким. Это была не просто ярость, или злоба, или недовольство. В его удивительного цвета глазах она отчетливо видела страх и затаенную боль, очень сильную, до сих пор не угасшую.

– Марсель. – Она смягчилась и даже приобняла мужа. – Прости. Это правда важно… У тебя кто-то близкий попал под машину?

– Н-нет… И не хочу, чтобы это произошло.

В эту ночь ему виделись неясные образы. Колесо велосипеда, крутящееся в воздухе, бескрайние зеленые холмы, теряющиеся в тумане, чьи-то развевающиеся волосы, красный сигнал светофора, сменяющийся зеленым, и над всем этим – чей-то крик и неумолчная, тревожная, визгливая трамвайная трель.


Утром было прохладнее, чем она предполагала. А ведь уже август… Времена года ничего не значат, когда живешь в воздухе.

Инна видела, что немного опаздывает. Взять форму и погладить ее в аэропорту она уж точно не успевала, так что пришлось нацепить ее еще дома. Этого она не любила: в метро и на улице все обязательно будут пялиться.

Она понимала, что ничего страшного в этих взглядах не было. По форме понятно, что она стюардесса, а люди почему-то считают стюардесс более интересными и симпатичными, чем остальные девушки. Она столько раз видела это многозначительное выражение лица, когда отвечала на вопрос о своей профессии. И от этого было как-то не по себе.

Что ж, ничего не поделать, переодеться все равно не успею, вздохнула она и вышла во двор.

– Девушка, с добрым утром! – послышалось сбоку.

«Ну что за идиот, – поморщилась невыспавшаяся и раздраженная Инна. – Полшестого утра. Наверняка возвращается с гулянки, и душа требует общения…» И не повернула голову.

– Девушка! – В настойчивом мужском голосе послышалась улыбка. Инна посмотрела краем глаза – и тут же оторопела. Рядом с ней стоял молодой мужчина, тоже в форме авиации, но не стюарда, а пилота. Она улыбнулась.

– Рыбак рыбака видит издалека, – покачал головой он. – Не знал, что тут, кроме меня, еще кто-то из наших живет…

– Ну вот видите…

– Куда летите? Из Шереметьева?

– Эээ… Кажется, во Владивосток. Да, точно! И – да, из Шереметьева, – эта встреча неожиданно развеселила Инну.

– Ага, а я в Мурманск. Вас подвезти?

– До Мурманска?

– Туда тоже можно, если пожелаете!

Пилота звали Паша Герасимов. Он оказался удивительно приятным собеседником, и дорога до аэропорта показалась Инне чересчур короткой. Она уже давно не общалась с кем-нибудь так непринужденно. Если быть честной, Инна вообще редко общалась с кем-то, кроме родителей, ребят из экипажа и пассажиров. Она выбрала эту профессию, потому что ее душа всегда рвалась куда-то, а самолет – самый быстрый способ добраться до места назначения. И летала Инна на пределе сил и возможностей, прося сверхурочные, несмотря на запрет, с радостью заменяя кого-нибудь из заболевших.

Они встретились с Пашей еще. Сходили в кафе и в кино. Паша показался Инне красивым. Когда он что-нибудь рассказывал, она смотрела на его рот, чувственный, с резко очерченной выемкой верхней губы. И однажды не удержалась, впилась поцелуем.

У Инны давно никого не было. Работа, небо, самолет затмевали все остальное, отодвигали человеческую жизнь на второй план. Даже если бы и появился какой-нибудь мужчина, он недолго смог бы выносить ее постоянные разъезды.

А природа, между тем, брала свое. От одного поцелуя кровь забурлила в венах, резко бросилась в голову, прилила к животу. Инна едва устояла на ногах.

Паша смотрел на нее с желанием, и еще – с пониманием. Он был свой, ему не нужно было объяснять все это, и ее реакцию, и ее вожделение.

Отдаваться любви урывками, между рейсами, между городами и странами – вот был удел Инны и Паши. Страсть кипела, затапливала голову и тело яркими волнами. Встречаясь в аэропортах, они только вежливо кивали друг другу, но на пороге Пашиной квартиры одежда падала к ногам бесформенной кучей, разлеталась по всей комнате, коридору. Жар был так силен, что они не вылезали из постели часами, стараясь потушить его телами друг друга.

– Мы с тобой не авиация, мы пожарники, – смеялся Паша, пытаясь привести в норму дыхание.

Раскрасневшаяся Инна бесстыдно улыбалась ему, и костер начинал разгораться снова.

Вот так, просто, легко, без обязательств. Не испытывая друг к другу ничего, кроме симпатии и безудержного влечения. Не обещая, не спрашивая. У каждого из них была своя жизнь, и только постель – общая.

И было в этом что-то от отчаяния.

– Золушка не дождалась своего принца, перестала верить в вечную любовь – и стала нормальным человеком, – качала головой Юленька, единственная подруга, выдержавшая график Инны и долгое ее отсутствие. Несмотря на слова, втайне Юленька была поражена. Она могла ожидать такого поведения от кого угодно, только не от сдержанной, строгой Инны.

– Зачем ждать чего-то, когда можно брать прямо сейчас? Мне не нужна любовь, у меня работы полно, – усмехалась Инна.

Она только сейчас нашла эту маску, и маска пришлась ей впору. Раньше все смотрели на девушку с жалостью, мол, бедненькая девочка, все никак не устроит свою личную жизнь. Теперь во взглядах читалось что угодно – неодобрение, тревога, удивление, зависть. Жалости больше не было, и Инну это вполне устраивало. Родители, конечно, переживали, но втайне надеялись, что с Пашей Инну связывает нечто большее и наступит день, когда молодые люди это поймут. Как наивны порой родители, усмехалась про себя девушка.

Инне нравилось играть эту роль циничной штучки. С самого детства среди знакомых пар (сперва друзей родителей, потом и собственных знакомых) она жаждала найти живое подтверждение тому, что вечная, непреходящая любовь существует.

Долгое время она считала эталоном своих родственников, дядю Федю и тетю Веронику. Вот при взгляде на кого захватывало дух. Всегда вместе, расслабленно-довольные друг другом, вырастившие вместе дочку. Инна любила приходить к ним в гости в их чистую уютную квартирку в сталинском доме на Ленинском проспекте, обставленную со вкусом и при немалых затратах. Сидеть в глубоком кресле, пить чай со слойками с корицей и изюмом, которые так хорошо пекла тетя Вероника и которые так любил дядя Федя. Запах корицы был неотделим от запаха этого дома, где люди, поженившись в молодости, до сих пор любят друг друга – и проживут в этом состоянии, «пока смерть не разлучит их».

Однажды Инна вернулась из рейса и застала тетю Веронику в гостях. Они с мамой чаевничали, на блюде лежали фирменные слойки. Тетя была грустна, глаза ее припухли, а мама старалась выглядеть как всегда, что получалось прескверно. Расцеловав обеих и подцепив с тарелки булочку, Инна тактично ушла в душ и вскоре услышала, как хлопнула входная дверь.

После душа она обнаружила на кухне одну маму.

– А что тетя Вероника? Она плакала, что ли?

– Да все Федор. Мужики вот эти… как же они меня бесят!

– Что такое? – Инна запахнулась в махровый халат, будто от сквозняка.

Мама вздохнула:

– Да все не может определиться, с кем ему жить. То ли с Вероникой, то ли с Наташей этой.

– Подожди, какая Наташа? – Инна замотала головой, стараясь не понимать маминых слов.

– Ну помнишь, Наташа, темненькая, худенькая такая. С Федей вместе работает. Ты ее у него на дне рождения видела, она тебе еще понравилась, помнишь? Так вот у Федора с ней роман уже несколько лет. Вероника мучается и ходит мне душу облегчить. Одной такое тяжело выносить, сама понимаешь…

– И что, тетя Вероника все это время знала, что он ей изменяет? И не разводится с ним? – Инна не могла поверить.

От запаха корицы ее замутило.

– Инночка, ну а как разводиться? Ей пятьдесят лет. Дом, Федя зарабатывает неплохо, Вику вместе вырастили… Разведется – и что ей делать? А так хоть в старости будет с кем поговорить, все лучше, чем одной.

Инна ничего не ответила. С тех пор она не выносила булочек с корицей и рассказы о счастливых долгих браках. Уж лучше, как у них с Пашей: свобода, замешанная на сексе. И никаких привязанностей. Инна с некоторых пор осознала, что привязанность, а еще больше любовь, приносит в жизнь столько хаоса и боли, что от этого лучше держаться на расстоянии. По крайней мере, по возможности.

Прошло четыре года с тех пор, как она стала стюардессой. За плечами были перелеты на все континенты; Штаты, Канада и Латинская Америка перестали быть для Инны огромными неизведанными землями. Все те же города, а в них – все те же люди, краснокожие, белокожие, темнокожие… В отпуск она решила воспользоваться скидкой, которую предоставляла профессия, и махнула в Квебек, самое сердце французской Канады. Не хотелось ей ни к теплому морю и нежному песку, ни в музеи старинной Европы, Инна желала убедиться, все ли в Квебеке так, как она читала, и если не так, то как иначе? Остались ли там еще гуроны и алгонкины[11], или они затерялись среди жителей мегаполиса и обзавелись мобильными телефонами? И катит ли свои неторопливые воды Святой Лаврентий?