– Отправьте кого-нибудь за Оливером, – продолжала цедить она сквозь зубы. – И за мистером Нельсоном. Это врач. Маму можно не искать, она сама скоро вернется.

Натан Кроули, несмотря на напряженность момента, усмехнулся: эта девчонка все-таки прирожденный руководитель. Рожает, а указывает, будто он сам не догадается.

Но, не успев озвучить это, Кроули уже бросился к ней и похлопал по щекам.

– Эй-эй, девочка, ну-ка! Не смей так пугать старика…

Глаза Джеммы закрылись, щеки и губы помертвели. Она потеряла сознание.


Джемма стояла перед Домом. Это был большой красивый особняк, похожий на те, что она видела в том английско-шотландском городке. Как же он назывался? Джемма не могла вспомнить, сколько бы ни старалась. Плющ и жимолость вились по темной, словно затянутой серо-жемчужным бархатом, каменной стене. Окна походили на глаза, обращенные внутрь дома.

Кусты в палисаднике разрослись, заняв половину клумбы, где доцветали синие лобелии. Но осень захватила их в свой плен, и кусты медленно, с шелестом осыпались, роняя мелкую багряную листву.

Джемма шагнула на первую из шести ступеней, ведущих в дом. Плита почти полностью ушла в рыхлую осеннюю землю, и на нее со всех сторон наползала непобедимая трава. Прежде чем нога коснулась второй ступени, дверь Дома распахнулась.

Яркий свет ударил по глазам. Джемма хотела рассмотреть человека, сбежавшего к ней по ступеням, но глаза щурились и не желали открываться. Ее пальцы сжала его крепкая теплая рука с сильными пальцами, и Джемма радостно встрепенулась. Рука потянула ее. Джемма безропотно повиновалась и пошла, ведомая, покорная, все дальше и дальше от Дома, плечом к плечу с ним, по аллее, на которой не слышно шагов.


– Почему она так долго без сознания? С ней что-то не так? Ей больно? – Оливер засыпал вопросами мистера Нельсона.

– Я… – неуверенно начал врач, но тут ресницы Джеммы задрожали. Она очнулась и тут же села на кровати, но новая схватка, сильнее предыдущих, отбросила ее обратно на подушки.

– Джемма, я здесь! – Оливер схватил ее руку. – Ничего не бойся!

Кэтрин, дрожащая от волнения в углу, приблизилась к постели и заглянула дочери в лицо.

– А, ну вот вы и очнулись. Я был уверен, что это ненадолго, – тут же нашелся мистер Нельсон, неуверенность испарилась, и к нему вернулся его деловитый вид. – А теперь мы попросим будущего папашу удалиться, да?

Оливер заупрямился:

– Разве это так необходимо? Я хочу остаться!

– Нет, Олли, не надо, – тихо, но убедительно пробормотала Джемма, стараясь не вскрикнуть от боли. – Все хорошо. Иди.

Оливер закивал головой, с тревогой поцеловал ее и почти выбежал за дверь. Осознав, что можно больше не сдерживаться, Джемма протяжно, низко застонала. У Кэтрин волосы зашевелились от этого звука – так, наверное, стонали в родах самки диких животных. Все ее знакомые женщины, наоборот, пронзительно вскрикивали.

Низкий утробный стон повторился. Кэтрин захотелось зажать руками уши, но она поняла, что не имеет права – ведь это мучается ее дочь! Она села на край кровати и рукой обтерла росинки пота, мелко поблескивавшие на веснушчатом лбу и верхней губе. Рядом суетилась с медицинскими инструментами, бинтами и водой дородная акушерка, вызванная Нельсоном в помощь.

Мистер Нельсон нырнул под простыню:

– Так, уже лучше. Дышим глубоко и медленно, давай как я: вдох… и вы-ы-ыдох.

В Джемминых потемневших глазах сверкнуло раздражение. Кэтрин погладила ее плечо.

– Мама, уйди. Не хочу, чтобы ты видела меня такой.

– Доченька, Джемма, что ты такое…

– Уйди, мама, так будет лучше, – Джемма глубоко вздохнула. Кэтрин огорченно кивнула и вышла.

– А вы странная, – улыбнулся мимоходом Нельсон, натягивая медицинские перчатки. – Всех выставить за дверь… Обычно дамы, наоборот, держатся за родных… ну что, сделаем укольчик обезболивающий, а?

– Никаких уколов, – свирепо остановила его Джемма. – Я сама.

«Вот ведь бестия», – поразился про себя Нельсон.

– Современная медицина, – начал было он, но замолчал, остановленный ее яростным, звериным взглядом. Акушерка, немолодая и явно более опытная, наоборот, усмехнулась и крепко сжала ее руку:

– Молодец, девочка. Давай покажем сейчас мужикам, как это – рожать! Покажем?

Джемма скосилась на акушерку. Кажется, с этой женщиной у нее установилось взаимопонимание. Ее губы дрогнули, но в этот момент схватка стиснула ее внутренности, и из горла опять раздался этот страшный гулкий протяжный стон.

Кэтрин, прислонившись с той стороны к двери, услышала звук, от которого по спине пошли мурашки, и тут же бросилась в гостиную. Оливер, следовавший по пятам, ощутил, как внутри все начинает содрогаться: таким непонятным было зрелище, развернувшееся перед ним. Кэтрин распахивала дверцы книжных и платяных шкафов, выдвигала ящики старого резного комода, раздвигала створки буфета. Вся комната стала неприютной, как после разорения, ощетинившейся. Дедушка Уильям и бабушка Джеральдина не удивлялись, как будто такое поведение Кэтрин было в порядке вещей. В ее методичности, сосредоточенности, с которой она выполняла однообразные, заведомо бессмысленные действия, было что-то от язычества – и безумия. Наконец, Кэтрин распахнула и окна в гостиной – и перешла в следующую комнату.

– Кэтрин, остановитесь! – Оливеру стало действительно страшно.

– Это давний обычай. Нужно раскрыть все двери, чтобы Джемма тоже раскрылась и выпустила ребенка.

Несмотря на объяснение, Оливеру было не по себе. Он вернулся к двери в спальню и прислонился лбом к прохладной дубовой панели.

Роды длились несколько часов. Тихий летний вечер догорел, никем в доме не замеченный, кроме самой роженицы. Ей с кровати был виден лоскут опалового неба, а от вымытого ею накануне оконного стекла отражался луч и падал ей на лицо. Он напоминал ей другой свет, только что виденный в странном сне, бивший из дверей Дома. Ветер доносил в комнату запахи моря, парной земли после короткого дождя и цветущего сада.

Ночью бдение продолжилось. Пока Джемма металась в мокрой постели, без устали подбадриваемая акушеркой и мистером Нельсоном, остальные сидели в гостиной, где все так же шкафы зияли распахнутыми дверцами. Сквозняк гулял по комнате и шевелил синие шторы. Тускло горел ночник.

Наконец в половине четвертого, в самый темный и таинственный час, звуки, доносившиеся из спальни, изменили свой тон с тревожного на облегченный. Оливер, мгновенно уловив разницу, подскочил и в три прыжка оказался на пороге, распахнул дверь.

Мистер Нельсон держал в простыне маленькое скользкое тельце, розово-синее и покрытое слизью. Акушерка смотрела на ребенка с одобрением, Джемма все еще, казалось, не осознала, что мучения прекратились, ее взор был затуманен, а брови сосредоточенно нахмурены. Только руки беспокойно шарили по постели в поисках чего-то.

– Сынок у вас, – хмыкнул радостно мистер Нельсон. – Мои поздравления! Крепыш.

– Почему… почему он не плачет? – испугался Оливер. – С ним…

– Полный порядок. Жизнь слишком хороша, чтобы реветь, – хохотнула акушерка.

Лицо Джеммы прояснилось и обрело осознанность.

– Дайте мне, – тоном, не терпящим возражения, приказала она, и все, стоявшие в комнате, невольно вздрогнули. Ее голос окреп и никак не выдавал пережитых физических страданий.

Мистер Нельсон торопливо положил молчащего мальчика матери на сдвинутые под простыней колени. Все затаили дыхание.

Взглянув в его жаркие васильковые глаза, такие знакомые и долгожданные, Джемма заплакала от облегчения. Сморщенное от влаги личико, слипшиеся волосы – все это не имело значения. Она с первого взгляда узнала своего ангела.

«Привет», – хотела прошептать она, как шептала ему всю жизнь. Он всегда был с ней, но сегодня – впервые видимый и осязаемый. Настоящий.

– Наконец-то, – прошептала ему она.

Их ожидание окончилось. Карлайл протянул к ней ручки, и Джемма прижала его к груди.


В Локерстоуне говорили, что Джемма Хорни навряд ли будет хорошей матерью: слишком уж резкая, упрямая, у таких обычно терпения на ребенка не хватает. А ведь материнству надо научиться, и дело тут не только в том, как пеленать, кормить и подмывать маленькое существо. Научиться понимать, что теперь ты за него ответственен и что твоя жизнь теперь принадлежит не только тебе самой, а ему. Что он зависит от тебя полностью…

– Не знаю, не знаю, – поджала губы миссис Китс, ставя перед Роузи Сильвер тарелку жареного лосося с травами и овощами. Почтальонша как раз зашла в таверну «Гарпун» пообедать и обсудить рождение маленького Хорни. Пока Мюриэл ходила на кухню, у нее было время обдумать этот вопрос: какова Джемма в роли матери.

– Мне кажется, Джемме придется долго учиться, – продолжала миссис Китс, присев на свободный стул и наклоняясь к Роузи поближе. – Она ведь такая своенравная, ты и сама, Роузи, знаешь и мне не дашь соврать. Оливер уж на что терпелив, а она его не слушается! А теперь вот ребенок. Ей, поди, невдомек, что теперь нужно будет все свое время ему уделять и ее собственные желания никого больше не интересуют. Представляю, что будет, когда она это осознает… Она-то ведь только о себе и думает. То ли дело моя Бетси…

Роузи закивала, отчего ее глаза навыкате чуть не вывалились, как у пекинеса. Хозяйка продолжала расписывать, какая заботливая у нее старшая дочь, и ласковая, как домашняя кошечка, – а Джемма выскользнула из их мыслей, как арбузная косточка из сжатого кулака.

Самой Джемме до всех этих бесед не было никакого дела. Да ей не было дела и до всего остального в мире. Ее вселенная сжалась – или разрослась, – до размеров колыбельки, где посапывал Карлайл Джозеф Хорни. Кроватка стояла в родительской спальне. Это была резная колыбель из дуба, сделанная когда-то давно дедушкой Уильямом для их с бабушкой Джеральдиной первенца, и с тех пор тут успели увидеть свои первые сны все их дети, в том числе и Кэтрин. После Кэтрин здесь спала и сама Джемма. А теперь вот Карлайл. Проснувшись рано утром, он непременно начинал водить пальчиком по хитрым переплетениям дубовой резьбы, мягким отполированным завитушкам и выемкам. Свет был приглушенным из-за темного полога, куполом спускающегося на кроватку. За этим занятием сына и заставала Джемма. Она наклонялась к нему, улыбающаяся, счастливая, и гладкие завитушки переставали его занимать. Весь свет мира был не таким теплым, ясным и важным, как это лицо, большое, наклоняющееся, приближающееся откуда-то…