В салатовый брючный костюм и плетеные босоножки на низком каблуке Поля переоделась уже чисто машинально. Ей больше не хотелось быть красивой или соблазнительной и если бы не правила этикета, она, наверное, так и проходила бы в одном платье до самого конца фестиваля. Похожая апатия навалилась на нее два месяца назад, сразу после расставания с Борисом… Борис, опять Борис… В голове у Поли навязчивым лейтмотивом звучала мысль: «Я сама окончательно зачеркнула возможность возвращения, я изменила ему во второй раз»… Напрасно она пыталась внушить себе, что Суханов уже практически забыл о ее существовании. Где-то в глубине души она понимала, что все это чушь. И ей становилось невыносимо стыдно…

Алек постучал в дверь ее номера ровно в двенадцать. На нем была пестрая рубашка с какими-то растительными мотивами и легкие светлые брюки. Руки он держал в карманах и улыбался открытой, восхитительно простой улыбкой «парня из нашего двора». «Слишком уж простой и открытой, — отметила Поля, — прямо как на рекламных плакатах». Ей даже на минуту показалось, что она видит зазор между этой быстро и охотно надеваемой маской и лицом человека, прекрасно знающего себе цену и ни на минуту не забывающего об огромном расстоянии между ним и миром простых смертных.

— Я уже успел соскучиться по тебе, — весело сообщил Алек. — Надеюсь, ты мне рада?

— Да, — негромко произнесла она и тут же отвела взгляд.

…Машину пришлось оставить в специальном гараже у лодочной станции и до старой Венеции добираться морем. Поля сидела на палубе быстроходного белого катера и, подставив лицо ветру, размышляла о превратностях судьбы… Случайности, нелепые случайности, сплетенные между собой в хитроумный, невидимый человеческому глазу узор… Алек, увиденный ею впервые на какой-то некачественной видеокассете, Борька, шутливо спрашивающий: «Ты фанатка Стеффери, что ли?» — и думающий, естественно, совсем не о том, ее заледеневшие вдруг губы, отвечающие: «Нет, я фанатка тебя!», и снова Алек, теперь уже сидящий рядом… Сейчас, когда вдруг совершенно неожиданно исполнилась ее полудетская мечта, Поля не чувствовала себя счастливой. И уж совсем не была уверена в том, что тогда, в неимоверно далеком прошлом, ей, маленькой наивной девочке, действительно хотелось любви и нежности «мужчины с обложки». Ощущения собственной уникальности или избранности? Да! Возможности прикосновения к незнакомому сверкающему миру? Да! Но только не его поцелуев, не его жаркого загнанного дыхания где-то у самого уха, не его неприкрыто-удовлетворенного и от этого почему-то неприятного стона: «Полин, о Полин…» А еще подумалось, что она не только не знает, но и абсолютно не чувствует Алека. Не чувствует сердцем так, как почувствовала Борьку чуть ли не с первых минут их встречи…

Катерок причалил к каменной набережной. Алек быстро выбрался наверх и подал Поле руку. И она на какое-то время позабыла и о своих переживаниях, и вообще обо всем. Венеция, прекрасная как сон, возникла из самого моря. Пожалуй, все это было бы похоже на мираж, если бы не нудное завывание уличного мальчишки, мгновенно вычислившего иностранцев и теперь вьющегося возле них в надежде получить какой-нибудь презент. Стеффери, порывшись в бумажнике, протянул пацану десятидолларовую бумажку. Видимо, большего и не требовалось, потому что мальчишка тут же сорвался с места и побежал хвастаться добычей перед кучкой таких же «охотников», стоящих слегка в отдалении.

— Ну что, пойдем? — Алек взял ее за кончики пальцев. И она, очарованная и даже какая-то отсутствующая, не заметила той нежной ласки, которую он вложил в это прикосновение.

Ей вдруг вспомнился стандартный набор избитых штампов: «Венеция — владычица морей», «Венеция — город тайн и карнавалов», «Венеция — сказка из неба, воды и камня»… И подумалось, что холодное слово «камень» никогда не сможет объяснить летящую прелесть ажурного мраморного кружева над балконами и окнами домов, не сможет передать все роскошное, торжествующее разнообразие красок. Поля так жадно вдыхала солоноватый морской воздух, словно и он здесь, в этом царстве причудливой красоты, был необыкновенным. Щелкать «Кодаком» было бы бессмысленно. Она чувствовала, что хрупкое, утонченное очарование площади, прекрасного дворца со стрельчатыми окнами и величественными колоннами и церкви с высокой колокольней превратится на фотографии, пусть даже очень качественной, в холодное неживое нагромождение вычурных линий. Музыка, живущая в камне, станет лишь обезличенной магнитофонной записью…

Они прошли через площадь и спустились к одному из многочисленных каналов, разрезающих Венецию на сотню крохотных островков. Почти тут же из-под горбатого мостика бесшумно вынырнула гондола, похожая на прекрасного черного лебедя с гордо выгнутой шеей.

— Синьоры, не желаете совершить увлекательнейшую прогулку по водным улицам нашего города? — поинтересовался на довольно сносном английском пожилой гондольер с ярко-оранжевым платком, повязанным вокруг шеи. В голосе его слышалось такое интригующее обещание, что отказаться было просто невозможно. Алек помог Поле спуститься в гондолу и снова на мгновение задержал ее руку в своей. В этот раз она заметила и, словно бы невзначай, опускаясь на сиденье, выдернула пальцы из его ладони. Наверное, не надо было поднимать глаза на Алека, но она все-таки сделала это и сразу же очень пожалела. Слишком обиженным и в то же время вопросительным оказался его взгляд. А Поле просто нечего было сказать ему. Нечего, кроме того, что она уже сказала утром, за завтраком… Мудрый старый гондольер понимающе усмехнулся и тут же невозмутимо продолжил:

— Вы правильно сделали, синьоры, что решили путешествовать на гондоле. Все эти нынешние моторные катера и речные трамваи никуда не годятся. Ну что, скажите на милость, можно разглядеть, на сумасшедшей скорости проносясь под мостами? В городе застывшего времени нельзя торопиться. Никак нельзя.

Гондола неторопливо плыла по узкому каналу, по обеим сторонам которого прямо из воды поднимались фасады домов. Здесь не было никакого намека на набережную, и, казалось, стены с прилепившимися балкончиками и крошечными узорчатыми башенками впитали в себя вековую морскую влагу. В нескольких метрах от них точно такая же черная гондола с искусной деревянной резьбой по борту и носом, напоминающим алебарду, причалила прямо к парадному подъезду. Из лодки вышли немолодые мужчина и женщина, держащиеся за руки и не сводящие друг с друга глаз. Платье женщины, белое, с редкими кружевными вставками, отличалось изысканностью и простотой, в волосы ее было вплетено несколько пышных белых цветов.

— Они обвенчались, — авторитетно заявил старик. Он сказал это с особенным уважением, словно склоняя голову перед величайшим законом жизни, соединяющим мужчину и женщину на земле и на небесах. Глаза у Поли противно защипало. И тут же где-то совсем близко мощно зазвенел колокол, а еще через несколько минут гондола причалила неподалеку от площади Сан-Марко. Гондольер пообещал дождаться, пока они осмотрят местные достопримечательности, уютно устроился на сиденье и достал из кармана черного сюртука какой-то бульварный детектив в яркой обложке. Эта книжонка, украшенная изображением типа в черной шляпе с огромным пистолетом, мгновенно превратила загадочного проводника по времени в обычного домашнего дедушку. Такого, который любит сидеть у камина, укутав зябнущие ноги клетчатым пледом и покуривая трубку. Поля незаметно улыбнулась.

Против ожидания, пьяцца Сан-Марко не произвела на нее особенного впечатления. И дворец Дожей, и Кампанила, и собор святого Марка — все это она тысячу раз видела на открытках и репродукциях Веронезе и Тинторетто, и, наверное, поэтому площадь показалась ей какой-то ненастоящей. А кроме того, здесь было множество туристов, увешанных фотоаппаратурой и беззастенчиво глазевших по сторонам. В любовании красотами Венеции, конечно, не было ничего плохого, но Поле почему-то всегда казалось, что делать это можно только с трепетным уважением, четко чувствуя дистанцию между собой — человеком, пришедшим в этот мир на какое-то мгновение, и вечностью, застывшей в камне. Однако большинство гостей совершенно не стеснялись и тыкали пальцами то в порталы величественного собора, то в стрельчатые арки и капители колонн дворца Дожей, сопровождая свои жесты громкими репликами и неуместным смехом. На минуту пьяцца Сан-Марко показалась ей похожей на бесконечно усталого, мудрого зверя в зоопарке, сквозь прутья решетки печально взирающего на посетителей.

— Пойдем отсюда, — она прикоснулась к рукаву Алека. В ответ она ожидала чего угодно: наивного удивления — «Зачем же, ведь здесь так красиво?», галантной предупредительности — «Да-да, конечно, пойдем, если ты устала», но он только коротко вздохнул:

— Да, сегодня здесь все какое-то неживое…

И голос Стеффери был таким виноватым, будто это ему в обязанность вменялось поддерживать дух не музейной, а настоящей старины на главной площади Венеции, а он, к великому своему стыду, не справился с подобным заданием. Поле вдруг подумалось, что она не вправе была примеривать к нему, почти незнакомому, но живому и чувствующему, образ холодного недалекого красавца. И стыдно стало мыслей о собственной утонченности и тонкости переживаний в сравнении с его якобы легковесным и особо не отягощенным думами отношением к жизни.

Они проплыли под мостом Вздохов, соединяющим тюрьму Карчери с дворцом Дожей, и неожиданно оказались в узком канале, с одного берега которого на другой, кажется, вполне можно было перепрыгнуть. На темной воде играли радостные солнечные блики, и Поля невольно поежилась, когда гондола нырнула под мост, где царила мрачная густая тень. Видимо, выражение ее лица вдруг стало отсутствующим и грустным, потому что Алек, словно пытаясь вернуть Полю в реальный мир, осторожно потряс ее за плечо.

— Эй, Полин, тебе скучно? Ты хочешь обратно в отель?

Она помотала головой.

— Может быть, пройдемся пешком?