— Я могу вам чем-нибудь помочь? — вежливо поинтересовался он.

— Нет-нет, спасибо, мне ничего не нужно, — растерянно пролепетала Поля и только тут сообразила, что отвечает по-русски.

Мужчина наверняка не понял смысла фразы, потому что брови его вопросительно приподнялись вверх, но зато он узнал язык:

— Москау? — переспросил он и добавил отчетливо, чуть ли не по слогам, но с ужасным акцентом: — Мос-ква, Мос-ква? Рус-ский?..

Поля молчала. Она смотрела на него не с интересом и даже не с восхищением, а с несколько отрешенным чувством прикосновения к запредельной тайне. Возможно, она смогла бы выполнить данное Володьке обещание и похлопать по плечу ожившую Мэрилин Монро, но просто кивнуть, ответив на вопрос Алека Стеффери, было выше ее сил!

— Выпьете со мной? — вдруг спросил Алек и выразительно кивнул в сторону пустых бокалов. Поля сначала тоже молча наклонила голову, а потом вдруг запоздало вспомнила, что у нее есть язык:

— С удовольствием, — добавила она дрожащим голосом, но зато на хорошем английском.

Он легко рассмеялся:

— Вы меня боитесь, что ли?

И она, чтобы не сидеть бессловесной «техой-матехой» под его лучистым взглядом, вдруг ляпнула:

— Да, боюсь… Потому что я — журналистка, а вы, по слухам, их не жалуете.

— Но ведь не ем же я их, в самом деле? И вас не съем, так что расслабьтесь… И все-таки, наверное, вы меня представляли совсем по-другому?

Поля молча помотала головой. Да и что она могла ответить? То, что за последние полгода не посмотрела ни одного фильма с его участием? То, что недавно вспоминала о его существовании только в связи с никому здесь не известным кутюрье Аркадием Романенко? То, что вообще ничего не знала о том, что Стеффери в числе гостей фестиваля приезжает в Венецию? Или то, что он когда-то был ее первой детской любовью? С тех пор прошло больше десяти лет, и эти годы, а может быть, отсутствие грима и журнальной ретуши оставили на его лице несколько заметных морщинок. А в общем, Алек был все такой же, каким она его помнила. Глаза, глубокие, карие и какие-то завораживающе-спокойные, губы, чуть крупноватые и сухие, слегка приподнятая правая бровь и ослепительно белая седая прядь среди русых волос.

Он заказал себе еще виски со льдом, а Поле коктейль «Сант-Андреа». Они познакомились.

— Так, значит, вы все-таки русская? Поля, Полли, Полин… А я как-то пробовался на роль русского бандита, давно еще, в юности, и мне предстояло сказать несколько фраз, — он на секунду задумался. — Подождите, подождите… Нет, вспомнил… «Отдай мои деньги, собака!», «Я тебя пристрелю» и «Девочку, да погорячее, в номер!»

— Ну и как, утвердили?

В общем, вопрос был риторическим. Поля и так прекрасно знала, что в послужном списке Стеффери дурацкой роли русского уголовника не было.

— Нет, — он шутливо развел руками. — Я в то время был еще недостаточно похож на злодея… Сейчас, наверное, похож больше, да?

Ее завораживали эти постоянные вопросительные интонации в конце каждой фразы. Да и взгляд его, уверенный и, тем не менее, ищущий. А еще она чувствовала тепло, идущее от его тела. И это было странно, потому что до сих пор, несмотря на выпитый вместе коктейль, Алек Стеффери казался ей фигурой нереальной и мифической. Вернее, она заставляла себя думать о том, что он нереален, и намеренно будила где-то в душе детское злорадное торжество: «Тысячи женщин в мире позавидовали бы мне сейчас! Тысячи и тысячи хотели бы оказаться на моем месте, хотели бы слушать его негромкий голос, смотреть в его глаза». Эти мысли были банальны и от этого безопасны. И, развивай их Поля в правильном направлении, она наверняка достигла бы нужного состояния, при котором и хотелось бы только слушать голос, смотреть в глаза и просить автограф. Но в какой-то момент она сорвалась.

— Еще коктейля? — спросил Алек, словно бы нечаянно коснувшись ее руки.

«А ведь в самом деле тысячи женщин позавидовали бы мне сейчас, — подумала она. — Да и почему только сейчас? Я пришла в газету — и все у меня получилось, я ответила на вопросы первого попавшегося конкурса — и сразу выиграла путевку в Венецию!.. Ну вот во всем мне везет, кроме отношений с мужчинами. Может быть, потому, что я всю жизнь слишком стремилась от кого-то зависеть? Удобная была жена, нетребовательная и покорная… И сейчас, идиотка, продолжаю млеть от того, что Суханов, видите ли, не убрал со столика мою губную помаду! А он, между прочим, не позвонил ни разу, не поинтересовался, жива ли, здорова? Есть ли работа, деньги, в конце концов… И почему я все время должна чувствовать себя виноватой и перед кем-то оправдываться?»

Она развернула руку ладонью вверх и позволила пальцам Алека скользнуть по ее запястью, туда, где затаенно и испуганно бился пульс. И он почувствовал этот сигнал, потому что мгновенно перехватил ее кисть и с мягкой настойчивостью уложил себе на колено.

— Вы очень красивая, Полин… — с хрипотцой проговорил Стеффери, поглаживая острые побелевшие бугорки ее суставов. — Очень красивая… В вас есть какая-то космическая, вселенская красота.

«Боже ты мой, какая избитая фраза! — подумала Поля с неожиданной горечью. — Даже лучшие мужчины мира, оказывается, «снимают» женщин в барах до тошноты банально… Он ведь меня «снимает», просто «снимает». Ну и пусть!»

И, уже не желая противиться происходящему, она сама провела дрожащими трепетными пальцами по его ладони, пробежала по линии жизни, ощупывая, лаская каждую вмятинку, каждый бугорок. Рука ее была зовущей и нежной, она утешала и обещала, и Алек вдруг с неожиданной порывистостью сжал ее кисть так, что стало больно.

Был ли на самом деле мощный, похожий на электрический, разряд, мгновенно пронзивший ее тело, или это ей только показалось, Поля потом и сама не могла вспомнить. Но в том, что невидимые флюиды, притягивающие друг к другу мужчину и женщину, объединяющие их помыслы, вовсе не невидимы, она убедилась очень скоро. Они с Алеком уже разомкнули руки и просто сидели, уставившись каждый в свой бокал. Но тем не менее Ирина, явно собиравшаяся ей что-то сказать, на полдороге к бару вдруг резко развернулась и пошла в обратную сторону. Поле, честно говоря, это было безразлично. Она и заметила-то Ирину совершенно случайно, краем глаза. Гораздо важнее сейчас была тень, серой полосой отсекающая половину ее бокала. Тень плеча Алека…

Вскоре тень шевельнулась и исчезла, заставив остатки коктейля на дне вспыхнуть мириадами искорок в золотом сиянии светильников. Стеффери достал из кармана бумажник, собираясь рассчитаться с барменом.

— Пойдем уже, — проговорил он буднично и как-то спокойно, по-прежнему не поворачивая к Поле головы.

Спрашивать, куда и зачем, было, по меньшей мере, глупо, поэтому она только мотнула головой и заставила непослушные губы вымолвить: «Я не пойду». Он повернулся, взглянул на нее уже с откровенным интересом, на секунду задумался, а потом безмятежно улыбнулся.

— Я — идиот, — Алек с томительной лаской сжал ее плечо. — Ты ведь и должна была так сказать. Ты же — русская!

Больше он уже не спрашивал, просто обнял ее за талию и повел за собой мимо игральных автоматов и столиков, покрытых традиционно-зеленым сукном.

Меньше всего Поле хотелось задумываться сейчас над тем, правильно ли она поступает. Поэтому, когда они оказались в номере, она сама с какой-то покорной готовностью сняла с запястий прохладные браслеты и положила их на прикроватную тумбочку. Браслеты жалобно звякнули, ударившись о матово-белый светильник в форме небрежно брошенного платка. Было очень тихо, и, наверное, поэтому она с поразительной отчетливостью расслышала, как клацнули зубы Алека о ее зубы, когда он накинулся на нее с первым, нетерпеливым поцелуем. Впрочем, сам он нисколько не смутился, а только, обхватив ее под лопатками, прижал сильнее к себе и проник горячим языком чуть ли не до самого горла. Губы у него оказались твердые и шершавые. И Поля вдруг с каким-то детским удивлением подумала, что только на съемочной площадке, перед камерой, эти самые губы перецеловали добрую половину современных звездных мисс Голливуда, а теперь вот целуют ее!

В то, что он там шептал, лаская жадным ртом ее ключицы, она не вслушивалась. Ей вообще было странно собственное ненормальное равнодушие. Ладони Алека сжимали ее талию, стягивали с бедер наполовину расстегнутое и упавшее с груди платье. Вместе с платьем сползали вниз высокие ажурные трусики. А она все глядела поверх его головы в окно с так и не задернутыми шторами. И оттуда, снизу, смотрел на нее огромный подсвеченный портрет Мастроянни с печальными темными глазами…

Но любовником Стеффери все-таки оказался нежным и весьма опытным. Правда, действовал он не по наитию, а скорее, по строгому алгоритму. Он точно знал, как и в какой момент нужно приласкать женщину, чтобы она застонала от наслаждения, где провести рукой, а где прикоснуться губами. И Поля очень скоро перестала удивляться необычным ощущениям и теперь принимала как должное новые и новые восторги собственного тела. Даже загорелась она почему-то быстрее обычного. А он все оттягивал и оттягивал тот момент, когда они наконец-то сольются в единое целое. То прикасаясь горячим языком к пушистому холмику между ее ног, то втягивая в себя и слегка прикусывая ее соски, Алек доводил ее до того состояния, когда хотелось яростно закричать: «Ну что же ты? Ну что же ты медлишь? Не останавливайся!» И оставлял на минуту, раздосадованную, задыхающуюся, почти умирающую от необходимости продолжения. И снова ее бедра призывно раскрывались ему навстречу, но он, переворачивая ее на живот, начинал целовать плечи и нежную, созданную для ласки впадинку между лопатками. Иногда от судорожного глотка воздуха сознание ее на минуту прояснялось, и тогда Поля ясно понимала, что с ней происходит: Алек Стеффери, далекий, недосягаемый, нереальный, зарывался лицом в ее волосы, мял ее груди, раздвигал своим телом ее колени и находился всего в какой-нибудь доле секунды от того, чтобы проникнуть в нее своей распаленной, дрожащей от напряжения плотью. И когда это наконец случилось, она в одно мгновение скатилась с пика наслаждения, на который он ее так долго поднимал. Алек еще двигался в ней, Поля ощущала его сильные, размеренные и наверняка рассчитанные толчки и слышала захлебывающийся шепот: «Полли, Полин…», но сама была уже абсолютно спокойной и даже какой-то опустошенной. Впрочем, она ни о чем не жалела и ничего больше не хотела. Тело ее все еще звенело и дрожало, словно отпущенная гитарная струна. И не было сил ни встать, ни пошевелиться…