Галина, с этим своим воздетым пальцем и воинственно ощетинившимися «перьями» прически, так и стояла у Поли перед глазами во время разговора с Борисом. Побеседовать с ним она решилась в тот же вечер, и все оказалось до смешного просто.

— Боря, я должна тебе сказать, мы скоро уезжаем… — проговорила она, запинаясь и чувствуя, что краснеет. — Я тебе очень благодарна, все, что нас связывало, — чудесно, и вообще…

— Чего-чего? — он приподнялся на локте и с интересом заглянул в ее отчаянные глаза.

— Я говорю, родители уезжают, поэтому я должна поехать с ними. И мы, наверное, больше не увидимся…

Желтоватый свет торшера падал Борису на лицо, золотил светлую прядь волос надо лбом и почему-то делал серые глаза почти янтарными, как у того кота в консультации. В комнате было тихо, только мерно тикал будильник, равнодушно намекающий на то, что хозяин квартиры, Ромка Шапорев, скоро устанет гулять по парку и надо будет сматывать удочки. Из плохо прикрытой форточки сквозило. Когда пауза уже стала невозможно длинной, Полин кружевной лифчик, нарушая трагичность минуты, с интимным шелестом свалился со спинки стула.

— А куда они уезжают и зачем? — осведомился Суханов как-то очень буднично.

— Папу по работе переводят в Ленинград, мы обмениваем квартиру, и отказаться никак нельзя.

— Зачем отказываться? Питер — хороший город. И потом, как туда перевели, так и обратно перевести могут. Правда ведь?

Поля поняла, что сейчас заплачет. И беспроигрышный Галинин план явно не срабатывал, и Борис почему-то вел себя так, как не могла она себе представить даже при самом ужасном раскладе.

— Но я уезжаю с ними! — повторила она с безнадежным отчаянием. — Неужели ты не хочешь ничего сказать мне на прощание?

Он сладко потянулся, хрустнув суставами, потом облапил ее неуклюже и по-медвежьи, как-то мимолетно чмокнул в щеку и спросил:

— Я одного не понимаю: при чем здесь ты? Тебе надо заканчивать университет. Девочка ты вроде бы взрослая, без мамы не пропадешь. И потом, Ленинград совсем рядом, можешь мотаться туда хоть каждые выходные.

— Но где я буду жить? — выговорила Поля непослушными, немеющими губами.

— Что-нибудь придумаем, — Суханов пожал плечами. — У нас, конечно, тесновато, но можно, в конце концов, снять комнату или квартиру.

От домашнего и уютного «у нас» на секунду перехватило дыхание. С мгновенной ненавистью взглянув на слишком быстро вертящиеся стрелки часов, она нервно переспросила:

— Что значит «у нас»? Ты предлагаешь мне снять комнату у твоей мамы?

Он секунду помолчал, словно взвешивая все «за» и «против», провел ладонью по лбу, убирая волосы назад, а потом положил ее голову к себе на плечо.

— Я предлагаю тебе выйти за меня замуж, Полечка, — произнес Борис совершенно серьезно и почему-то немного грустно. — Говоря официальным языком, я делаю тебе предложение.

Поля подскочила в кровати, как ошпаренная, больно ударившись локтем о стену. Лицо ее от волнения тут же пошло красными пятнами. Борис все так же лежал головой на подушке, сцепив пальцы на затылке, и смотрел на нее с непонятной, мягкой, но все же явно читающейся иронией. И ей на миг показалось, что он еще в самом начале разговора раскусил ее примитивную, как медный пятак, уловку, что все понял и просто пожалел…

— Подожди, — она, вдруг устыдившись собственной наготы, прикрыла груди руками. — Подожди, давай считать, что ничего не было и ты мне ничего не говорил!

— Этот этап мы уже проходили, — Суханов мягко привлек ее к себе. — Помнишь, тогда, в Гурзуфе? И не надо создавать себе лишних проблем… Хочешь, я скажу тебе, как ты должна была отреагировать?

— Да! — Поля испуганно взмахнула ресницами.

— Как нормальная невеста, ты должна была томно опустить глазки и сказать: «Ваше предложение так неожиданно! Я подумаю!»

— А ты, правда, хочешь, чтобы я подумала?

— О боги, дайте мне сил все это вынести! — он с притворной тяжестью вздохнул и совсем весело добавил: — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, глупая!

Уже потом, собирая с чужой кровати свое постельное белье и складывая льняную простыню в пакет, Поля все-таки спросила:

— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь? Потому что если ты не уверен, то не надо никакой свадьбы.

— Да перестань ты переживать, — Борис закрыл форточку и аккуратно расправил цветастые немецкие гардины на окне. — Если ты нервничаешь потому, что не было коленопреклоненной мольбы и официального текста: «Сударыня, будьте моей супругой», то выбрось все свои опасения из головы. Просто романтики во мне самый минимум, ты же знаешь. На букет цветов ее, конечно, хватило бы, если бы я готовился заранее, а на большее — вряд ли.

— Не в этом дело… Просто мне кажется, что я силой женю тебя на себе, вынуждаю тебя сделать это. Ведь, не соберись мои родители в Ленинград, и никакого предложения не было бы, правда? По крайней мере, в ближайшее время…

Суханов опустился в кресло, поправил воротник полосатой рубашки под джемпером и застегнул на запястье браслет часов.

— Знаешь, Поль, — произнес он с беззлобной насмешкой, — я, конечно, с трепетным уважением отношусь и к твоей безмерной женской хитрости, и к умению манипулировать мужчинами, но все-таки мне кажется, что лавры придворной интриганки тебе не светят… А если серьезно, никто, даже ты, никогда и никаким способом не заставит меня сделать то, что я не считаю правильным…

Минут через десять вернулся Ромка, который и стал первым человеком, узнавшим об их помолвке. Нельзя сказать, чтобы он был удивлен, скорее, воспринял это как должное. Развел руками: мол, молодцы, ребята, я вас поздравляю, и полез в бар за бутылкой шампанского. Пока Поля расставляла на журнальном столике фужеры, хозяин попытался бесшумно открыть бутылку. Это ему не удалось. Пробка, освобожденная от проволочного каркаса, вылетела из горлышка с ужасающей скоростью и на этой же скорости врезалась в хрустальную люстру под потолком. Добрая половина шампанского выплеснулась на пол. Потом Суханов вышел покурить на балкон, а Поля решила помочь Ромке убрать лужу с ковра. Когда она закончила и подошла к балконному стеклу, чтобы позвать Бориса, он все еще курил. Лицо его было непроницаемым и холодным, как камень…

* * *

Поезд прибыл в Петербург рано утром. Над влажным асфальтом еще висел клочьями синеватый туман, и хотя синоптики обещали жаркий день, было пока довольно прохладно. Антон первым спрыгнул на перрон и подал Поле руку.

— Питер! — восторженно выдохнул он, запрокинув лицо к небу. — Боже мой, это и в самом деле Питер!..

В глазах его светился пьянящий восторг, а лицо, и без того красивое, казалось теперь почти совершенным. На Антоне были все те же черные джинсы, которые он категорически отказался сменить на что-либо, пусть даже супермодное и суперэлегантное, и кремового цвета плотная рубаха с пестрым шейным платком, купленная Полей перед самым отъездом. Антон был похож на молодого торжествующего бога. И даже в белесых заспанных глазах проводницы, стоящей у ступенек вагона, читалось тихое безнадежное восхищение.

Поля, опершись о его руку, спустилась на перрон. Настроение у нее было неважное. Может быть, оттого, что приближались личные, женские «красные дни календаря», а может быть, по какой-то другой причине нервы ее пребывали в крайне расстроенном состоянии. Чуть ли не ежесекундно хотелось закричать, заплакать, плюнуть на все и уехать обратно в Москву, оставив Антона наедине с его драгоценным Петербургом. Впрочем, она, в который уже раз за последние несколько часов, мысленно сказала себе: «Князь ни в чем не виноват! Не порти еще и ему настроение своей кислой физиономией!», натянула на лицо довольно сносное подобие улыбки и почти поверила в то, что все идет хорошо…

Как выяснилось, ни у кого из них не было четкого и ясного плана пребывания в северной столице. Антон, правда, собирался зайти к друзьям, но сделать это предполагалось ближе к вечеру, а пока все его намерения выражались одним отрешенно-радостным словом: «Питер! Питер!..» Поля, честно говоря, не понимала, что именно приводило его в такой телячий восторг. Город был как город, дома как дома, небо как небо. Никакой особой «упоительности» воздуха она не чувствовала, а чувствовала, скорее, какую-то ревнивую обиду за Москву, когда говорила:

— Тогда, может быть, пристроимся к какой-нибудь туристской экскурсии? Послушаем беглую лекцию о памятниках архитектуры, сфотографируемся на фоне Зимнего и поедем домой?.. Одного я только не понимаю, почему нельзя было с тем же успехом побродить по Арбату? Кстати, зашли бы там в «Дом книги» и купили бы тебе какой-нибудь фотоальбом с Эрмитажем и прочими здешними достопримечательностями…

Впрочем, она понимала, что не права, и где-то в глубине души радовалась тому, что Антон не злится. А он, похоже, просто не в состоянии был сейчас обижаться или досадовать: выражение почти детского, блаженного счастья не сходило с его лица.

— Полечка, подожди немного, ладно? — он уронил лицо в ладони и потер пальцами лоб. — Сейчас я окончательно приду в себя и изложу тебе наш план на ближайшие сутки во всех подробностях… Кстати, по поводу Зимнего ты зря иронизировала! Туда-то мы как раз обязательно сходим, и ты такой Зимний увидишь, какой никогда еще не видела!

— Но, надеюсь, номер-то мы в гостинице снимем, прежде чем начнем наматывать круги по городу? — Поля сегодня чувствовала себя абсолютно поэтически непрошибаемой. — А то мне как-то не улыбается перспектива таскаться везде с сумкой.

Вещей у нее с собой было совсем немного: легкий кардиган на случай непогоды, зонтик, косметичка и еще кое-какие мелочи. И сумка вовсе не казалась тяжелой или громоздкой. Зачем она сказала про нее, Поля и сама не знала. Но Антон решительно помотал головой:

— Никаких гостиниц, никаких администраторш с постными лицами, никаких номеров с казенными покрывалами. Только город, только небо… А сумку твою я сам понесу, давай ее сюда.