Выдохлась, замолчала. Надо же, и сама не ожидала от себя такого краснобайства. Девчонки глядели на нее с изумлением, Елена Петровна улыбнулась ободряюще, произнесла тихо:

– Да, Ниночка, да… Ты все правильно говоришь, именно это я имела в виду…

И снова замолчали, глядя, как подошедшая официантка убирает со стола пустые тарелки.

– Счет принесите, пожалуйста… – тихо попросила Елена Петровна. И, обведя их лица улыбчивым взглядом, добавила торопливо: – Я заплачу по счету, девочки, не суетитесь! Будем считать, это был мой праздник, в честь окончания проверки! Сейчас еще и пирожное к чаю закажем, хотите? Или мороженое? Или десерт?

– Ну что вы, Елена Петровна, неудобно… – неловко промямлила Анька, покраснев.

– Да пустяки, Анечка! Я же понимаю свое неловкое присутствие в вашей компании. Вам, наверное, поболтать хотелось, а тут я со своими дурацкими советами! Мне ведь, знаете, особо поговорить не с кем, придешь домой, а там никого… У всех подруг и приятельниц свои семейные заботы, даже по телефону потрепаться нет времени. А с вами – столько эмоций, прямо ух, даже дух захватывает! Вот только наша Настенька почему-то молчала весь обед, ни одной мысли вслух не высказала. Почему, Настенька?

Настька пожала плечами, напряглась, покусывая губу. Потом вдруг заговорила немного сердито, глядя поверх голов:

– Да где уж мне, Елена Петровна, про любовь-то рассуждать… И без нее бы не сгинуть. Не, любовь – это не про меня… Вон, пусть Нинка про любовь рассуждает, она красивая. И вообще, я считаю, это в жизни не главное!

– А что главное, Настенька?

– Что? А главное, чтоб деньги были, вот что! Деньги есть, и любовь есть! Вон, у меня младшая сеструха, она про это еще в десятом классе все правильно сообразила… Взяла и богатого папика себе завела! Пусть старого, но зато щедрого! Мать ругается, а ей хоть бы хны! Не хочу, говорит, жить, как вы, и все тут… Сама решать буду, свой лотерейный билет вытащу! И знаете, я где-то ее понимаю…

Теперь Танька с Анькой глядели в изумлении уже на Настьку. Ей вдруг подумалось – ничего себе, какой обед с откровениями у них получился! Каждая открылась вдруг в новом ракурсе… Но Настька-то, Настька какова! Вот вам и тихоня-подружка!

Первой выскочила из удивления Танька. Хохотнула коротко, подняв брови, произнесла задумчиво:

– Ну, ты и выдала номер, Настька… Нет уж, я лучше в этом вопросе Нинку поддержу… В чем-то она определенно права, уж лучше самой любить, чем покупателя на себя искать! – И, подмигнув Нине заговорщицки, продолжила: – Давай, Нинка, бери своего Никитку в оборот, исхитрись с замужеством! Посмотрим на тебя, как оно, по большой-то любви… Покажи нам, неграмотным дурам, пример! Чего философствовать попусту?

* * *

Как выяснилось, Лариса Борисовна всегда отмечала свой день рождения на даче. Странно, такое неуютное для дачи время – конец марта! Понятно, что свежий воздух и шашлыки, а с другой стороны – сырость, ветер холодный… И в доме, наверное, еще пахнет сыростью после зимы. И не знаешь, как правильно одеться.

– Никит, мне по-спортивному одеваться? Или как?

– Да как хочешь! Вот нашла проблему!

– Но я же в первый раз твою маму с днем рождения поздравляю… Не знаю, как у вас принято…

– Да никак не принято. Полная свобода действий.

– Ага… Я надену спортивный костюм, а вдруг все в вечерних платьях нарисуются? И тебе будет за меня стыдно!

– Ну, тогда надень вечерний спортивный костюм…

– Я же серьезно, Никит!

– Ой, не знаю я, Нин… Надень то, что хочется, и не морочь мне голову. Ты же моих родителей знаешь, им вообще все равно.

– Все равно – на меня?

Никита промолчал. Лишь глянул с досадой, чуть передернув плечами. Знала, знала она эту его манеру – не отвечать на неудобные вопросы… Да и почему, собственно, он должен на них отвечать? Вопрос-то действительно дурацкий, с наивной провокацией в подоплеке. Давай, мол, убеди меня в обратном…

Не будет он ее убеждать. Это же ясно. Теперь как хочешь, так и выходи из неловкого положения. А затянешь паузу – и вовсе будешь глупо выглядеть.

– Тогда я надену джинсы и свитер! Нормально?

– Нормально. Только быстрее, пожалуйста, времени в обрез. Иначе маман может обидеться, что сынок не спешит в такой благостный день к щечке приложиться. Давай, я тебя в машине жду… И подарок не забудь, ага?

– Хорошо… Я сейчас… Мне еще один глаз докрасить надо… – ответила Нина нарочито рассеянно, чтобы окончательно разогнать туман возникшей неловкости, который сама же и нагнала своим дурацким вопросом.

Ехали молча. За городом зима еще и не думала уходить, подползала к дороге с обочин прокисшим снегом. Солнце нещадно било в глаза, ледяной ветер проникал в открытую щель окна. Солнце и холодный ветер – очень раздражающий диссонанс. Его величество март, самый непредсказуемо депрессивный месяц в году! Зря люди радуются – весна, весна… Даже в воздухе ничего обворожительно-весеннего не чувствуется. Сыростью пахнет и грязью, и выхлопной гарью с дороги.

Хотя, когда свернули с большой трассы на проселочную дорогу в Перегудино, стало как-то повеселее. Снег под елками еще беленький лежал, солнце красиво вспыхивало сквозь стволы. Даже небо здесь казалось более чистым. И воздух вкусным.

Въехали в распахнутые настежь ворота, Никита чертыхнулся тихонько – весь асфальтовый пятачок стоянки был занят машинами. Гости, стало быть, уже понаехали. Пришлось оставлять машину на взбухшей проталине с жалким ершиком прошлогоднего газона – к дому уж вовсе нельзя было проехать.

А от дома навстречу им неслась музыка. Между прочим, классическая, «Болеро» Равеля. Нина подумала вдруг с невесть откуда взявшимся сарказмом: ну как же мы без Равеля-то в день рождения! Культурные, черт возьми. Такие, да. Родились под Равеля и умрем под Равеля. Лучше бы дорогу нормальную к крыльцу сделали…

Подумала – и устыдилась нечаянного сарказма. Слишком уж явно от него злобным плебейством попахивало. Вот же! Убегаешь от него всю жизнь, и вдруг, откуда ни возьмись…

Около крыльца замешкалась, попинала кучку рыхлого снега в попытке очистить ботинки от налипшей грязи. Никита легко взбежал на крыльцо, распахнул дверь…

Послышался возглас Ларисы Борисовны, как всегда, немного насмешливый. Вроде того – заявился наконец любимый сынок, а мы тут и ждать устали. Заторопилась следом за Никитой – неловко как-то поздравлять по отдельности. Нина подумала, что он мог бы и подождать ее, между прочим! Придержала рукой дверь…

– Ты один, Ники? А где же твоя молчаливая Пенелопа?

В первую секунду Нина не поняла, о ком это Лариса Борисовна говорит – молчаливая Пенелопа… Потом вдруг озарило – так о ней же! Ничего себе погоняло…

– Я здесь, Лариса Борисовна. Здравствуйте. Поздравляю вас с днем рождения.

– Ой, Ниночка! А я тебя сразу и не заметила! – весело расхохоталась именинница, ничуть, кстати, не смутившись. – Надеюсь, ты не обиделась на Пенелопу? Это я в смысле удивления – как ты нашего обалдуя до сих пор терпишь…

Врет. Не было в ней никакого удивления. А вот насмешливой снисходительности было сколько угодно, ешь полными ложками. Кстати, очень обидной снисходительности. Особенно на фоне «нашего обалдуя», с большой гордостью и любовью произнесенного.

– Раздевайтесь, ребятки, проходите! Все уже собрались, только вас ждем! Ниночка, куртку можно повесить вон там… Кажется, свободный крючок есть… Нет? Ну, пристрой куда-нибудь сама…

Гости. Родственники, друзья. Все лица уже знакомые. Глаза блестят от принятого натощак аперитива, одна из юных кузин выплясывает вокруг накрытого стола что-то невообразимое под Равеля. Взмах рук, излом в тонкой талии, лицо смешливо трагическое. Хохот, аплодисменты.

– Таточка, в тебе пропадает Айседора Дункан! Больше экспрессии, Таточка!

Это отец Таточки, Константин Борисович, младший брат Ларисы Борисовны. Плотный мужчина, вальяжный, с большими залысинами по бокам высокого умного лба. А мама Таточки у окна, вся окутана ажурной сиреневой шалью, как туманом. Очень загадочно смотрится. Даже вдруг всплыло в памяти что-то поэтическое – дыша духами и туманами…

– О, Ник! Привет! – подлетев в безумном танце, картинно закинула ему на плечо руку Таточка и подставила щеку для поцелуя.

– Привет, Татка… Это что у тебя за мазурка с выходом из-за печки? Похоже на весеннее обострение! Дядь Костя, ты ей больше не наливай сегодня, иначе может превратить молитву в фарс!

И опять – общий хохот. Лица доброжелательные, солнце в окно шпарит, от накрытого стола нельзя глаза отвести. Все красиво, культурненько до изнеможения. Тарелки на подтарельниках, салфетки крахмальными домиками, даже шампанское в ведерке со льдом. Фу-ты, ну-ты…

Да что же это, опять в мыслях к плебейскому сарказму потянуло! Ну чего она, в самом деле? Что за мнительность такая, ей-богу? Нельзя же так! Да, может, и не место ей здесь. Да, другого поля ягода, пустили Дуньку в Европу. Но ведь они ей так же радостно улыбаются навстречу, как и Никите! И Татка подлетела, чмокнула в щеку! И дальше – по кругу… Глаза, лица, вежливо сакраментальное «как дела, Ниночка?». Обычные дежурные приветствия… А мама Татки даже комплимент сказала – красиво, мол, похудела, молодец! И это ничего, что вовсе она не худела, а наоборот, слегка поправилась за зиму…

Нет, ничем она от них не отличается. А дурацкий сарказм – это самозащита, результат собственного пугливого уничижения, только и всего!

– К столу, друзья, к столу! – призывно всплеснула маленькими ухоженными ладошками Лариса Борисовна. – Все, больше никого не ждем! Мужчины, открывайте шампанское!

Расселись довольно быстро, наполнили бокалы, застыли в ожидании главного тоста – за дорогую именинницу. Конечно же, первое слово – Льву Аркадьевичу. Он вообще был мастер произносить тосты, а сегодня ждали особенной изюминки в здравице. Как-никак, для любимой жены…

Поднялся со стула, держа бокал с шампанским в руках. Молчит, улыбается задумчиво. Ага, паузу держит… Разглядывает, как поднимаются со дна бокала шустрые пузырьки. Ну, слишком уж долго! И без того торжественности момента нагнал, хватит!