— Что происходит? — сонно спросил Виктор.

— Не знаю, — ответила она, включив наконец свет. — Что-то меня разбудило. Пойду посмотрю, как там дети.

Виктор пробормотал что-то неразборчивое и перевернулся на другой бок. Настенные часы показывали пять. Сара поднялась и съежилась от холода. Когда она накинула халат, какой-то треск заставил их обоих вздрогнуть. Виктор, в свою очередь, тоже соскочил с кровати. Сара открыла двери и поспешила в коридор, услышав голоса и стук во входную дверь.

— Иди к детям! — крикнул Виктор, спускаясь по лестнице.

— Будь осторожен, — попросила она.

В комнате для девочек она зажгла лампу, подбежала к кровати, на которой спала маленькая Далия, и взяла ее на руки.

— Лили, просыпайся, дорогая, — сказала она восьмилетней дочери, которая продолжала спать, подложив под голову кулак.

Сара потрясла ее за плечо, сердце сжималось от ужаса. Было страшно вот так будить детей, вытягивать их из постелей в неурочный час ноябрьской ночи.

— Что случилось, мама? — спросил появившийся на пороге Феликс, потирая глаза.

Ее двенадцатилетний сын был точной копией отца. У него был такой же интеллигентный лоб и такой же спокойный взгляд под шапкой темных волос.

— Помоги мне одеть твоих сестер, — приказала Сара. — Я не хочу, чтобы они простудились.

Она испуганно думала о том, что сейчас может происходить на первом этаже. Как только она услышала грохот в двери, то сразу подумала о гестапо. Все знали об ужасных историях, когда люди Гиммлера неожиданно появлялись, чтобы арестовать невиновных людей. «Раньше надо было бежать, — подумала она. — Теперь сама виновата».

Она мельком вспомнила о бумагах, которые лежали на столе библиотеки. В течение нескольких месяцев ей удалось собрать более двух десятков документов, которые требовала от нее и Виктора администрация, чтобы разрешить им покинуть страну. Было очень трудно получить визы принимающей страны и разрешение на выезд из Германии, и надо было точно знать, кому следует дать взятку. Последнее открытие больше всего шокировало Сару, она и не представляла, насколько гангрена коррупции поразила все сферы жизни немецкого общества.

Несмотря на то что ей было очень страшно, Сара не имела права поддаваться панике. Ее мозг ясно анализировал происходящее. Боясь самого худшего, она старалась отбросить все мелочи, чтобы сосредоточиться на главном. Прежде всего она должна позаботиться о детях и матери, которая жила в другом крыле дома.

— Быстрее, быстрее, — повторяла Сара, пока Лили хныкала, потому что брат дернул ее за волосы, заставляя надеть сандалии.

— Это гестапо? — спросил Феликс слабым голосом.

— Не знаю. Твой отец это выясняет. А теперь все за мной.

Она снова вышла в коридор, взяв Далию на руки. Феликс и Лили следовали за ней. По служебной лестнице они спустились вниз. Еще несколько месяцев назад Сара с Феликсом решили, как можно незаметно покинуть дом в случае крайней необходимости. Виктор убеждал, что лучше всего запереться на чердаке, дубовая дверь которого была очень крепкой, но Сара отвергла этот вариант. Нельзя было с детьми становиться пленниками в собственном доме. Мысль, что можно закрыться на последнем этаже, не имея путей к бегству, вызывала у нее приступы клаустрофобии.

Оказавшись в прачечной, она, прижимая к себе детей, прислонилась к стене и прислушалась. Холод кафельного пола поднимался по ее голым ногам, а темнота придавала звукам ужасную силу.

Они молча слушали вопли вандалов, звон разбитого стекла, ужасающий треск. Можно было подумать, что в доме разразилась буря. Несколько месяцев назад нацисты приказали, чтобы с окон частных домов сняли решетки. Им нужен был легкий доступ в жилища людей. С тех пор Сара жила с чувством опасности, которое оправдалось в эту зловещую ночь. Лили хныкала. Свободной рукой Сара гладила ей волосы. Она все еще размышляла, стоит ли бежать в хижину садовника, которая стояла за деревьями, но тут ужасный грохот заставил задрожать стены дома. Нет, она не могла рисковать встретиться с этими варварами. Вряд ли они будут искать ее по всему саду. Сара сняла висящий на веревочке ключ и открыла двери черного хода.

— Идите за мной, — велела она детям.

Они пересекли лужайку бегом, стараясь прятаться за деревьями, чтобы их не увидели. Вбежав в хижину, Сара спрятала детей за тачку и лопаты, дала Далию Феликсу, приказав не двигаться. Они послушались без возражений. В их глазах читался страх. Трехлетняя Далия изо всех сил сжимала шею брата. Сара подошла к маленькому квадратному окошечку, рукавом халата вытерла пыль с паутиной. Листья с деревьев уже опали, и она видела часть дома. Окна первого этажа были освещены, а входная дверь широко открыта. Два черных автомобиля стояли на парковочной площадке. В окнах зимнего сада и библиотеки беспорядочно мелькали тени. Люди переворачивали столы, бросали на пол книги, железными прутьями крушили мебель. Кто-то поднял и вышвырнул в окно кресло, и оно с треском разбилось. Напольные часы ее деда валялись на полу. Это было методичное и жестокое разрушение, от которого останавливалось сердце. Резко щелкали ставни на втором этаже, из окон летел пух распоротых подушек, матрацев и перин, похожий на снег. Шокированная Сара вспоминала, что еще несколько минут назад ее дети, муж и она сама мирно спали на этих кроватях.

У нацистов не было ничего святого. Лишив евреев прав, работы, социальной помощи, исключив их из немецкого общества, их теперь лишали того, что у них осталось, — последнего пристанища. Они не имели даже места, где могли бы спокойно приклонить головы и выспаться. Видя, как грабят ее дом, Сара поняла, что последний час пробил. Надежда найти с этими варварами компромисс, попытаться жить трудно, но достойно в своей родной стране, которую избрали еще их предки, рушилась на глазах. Теперь не оставалось выбора: чтобы выжить, они должны эмигрировать.

Внезапно в дверном проеме появился Виктор, по бокам которого шли два человека в черной эсэсовской форме, держа его за руки, как обычного преступника. Хорошо, что он еще успел надеть на пижаму пальто. Она поднесла к губам руки, чтобы не закричать, в то время как ее мужа заставили сесть на заднее сиденье одного из автомобилей. Хлопнули дверцы. Шофер прокричал какой-то приказ. Четыре человека выбежали из дома, двое из них тащили на плечах тюки. Они сели во вторую машину, которая резко тронулась с места. Фары осветили хижину, и Сара инстинктивно пригнула голову, чтобы ее не заметили.

Как только исчезла прямая опасность, она выбежала на улицу и увидела, как автомобили промчались на всей скорости и исчезли, оставив лишь след на газонах. Она была так шокирована, что стояла и тряслась, не в силах пошевелиться. Почему они забрали Виктора? Он ведь никому не сделал ничего плохого, не вел никакой деятельности, которая могла бы привлечь людей из гестапо. С тех пор как ему запретили преподавать в университете, он практически не выходил из дома.

Жилище стояло перед ней с открытыми окнами, осколки стекла усеяли всю землю вокруг. В отчаянии она подумала о матери, но, к счастью, все три окна ее комнаты были закрыты. Лишь бы они не успели поиздеваться над старой женщиной.

— Мама, мне холодно, — сказала Лили, прижимаясь к Саре.

— Ты совсем заледенела, моя бедная крошка! Феликс и Далия тоже. Ничего, мы сейчас приготовим вам горячего шоколада. У нас еще остался хлеб. Идемте, мои хорошие.

Несмотря на то что все в ней кричало от страха и гнева, Сара не пролила ни слезинки. Она улыбнулась детям, взяла Далию у Феликса и с высоко поднятой головой пошла к разоренному дому.


Несколько часов спустя глубокий сон Макса был прерван долгим телефонным звонком. С туманным сознанием и плохим настроением он снял трубку. Он не имел привычки вставать рано и с трудом различал утренние лучи между шторами.

— Мы не ошиблись! — воскликнул Фердинанд. — Он умер, и они устроили погром. Это ужасно!

— Кто умер? — спросил Макс, подавляя зевок.

— Эрнст фон Рац, идиот.

Макс поднялся с кровати и пришел в чувство. Тремя днями раньше молодой еврей, эмигрировавший во Францию, выстрелил в немецкого дипломата в Париже, чтобы таким образом привлечь внимание мировой общественности к печальной судьбе евреев польского происхождения, которых нацисты несколько недель назад насильно отвезли на границу. Поляки отказались принять евреев на свою территорию. Блуждая по нейтральной полосе между двумя странами, ночуя на ледяном холоде, не имея ни крова, ни пищи, женщины, старики и дети оказались в очень бедственном положении. Семья Хершеля Грунзпана оказалась среди этих несчастных. В то время как секретарь немецкого посольства в Париже боролся за жизнь, немецкие газеты развернули кампанию против «трусов и их мерзких делишек», добавляя, что «международное еврейство наконец показало свое истинное лицо».

— Мы, конечно, опасались начала репрессий, но никто не мог предположить подобного, — продолжил Фердинанд. — Ты не в состоянии представить себе, что происходит в городе. Мы словно очутились в России прошлого века. Я видел, как подожгли синагогу на Фазаненштрассе. Пожарников не пустили к месту пожара. Они довольствовались тем, что стояли рядом с соседними домами, в которых живут немцы, на тот случай, если огонь перекинется на них. Боевики СА и СС громят магазины. Тротуары Курфюрштендам усыпаны битым стеклом. Евреев арестовывают сотнями. Мою адвокатскую контору осаждают толпы несчастных, которые думают, что я могу им помочь.

— Боже, это невозможно, — оглушенно сказал Макс, нервно ероша волосы.

— Приходи ко мне в контору немедленно. Я не уверен, что смогу выкрутиться сам. Люди в панике. Надо помочь им с бумагами на выезд. До скорого, старик.

Фердинанд отключился. Не теряя ни секунды, Макс поставил кипятить воду для кофе, принял душ, смачно выругался, порезавшись во время бритья, оделся потеплее и вышел на улицу, держа в руке фотоаппарат. Фердинанд не преувеличивал. Под слепым белым небом этого утра 10 ноября 1938 года горели крыши нескольких синагог. Прохожие молча смотрели на коптящие остатки, разводя руками. Некоторые были откровенно грустны, но вслух никто не протестовал. Из-за трусости или страха? Мало ли доносчиков пряталось в толпе.