— Извините, — сказала она смущенно. — Я не знаю, зачем я это вам говорю. Об этом никто не знает. Кроме моего мужа, конечно. Я никогда ни с кем не говорила на эту тему.

Ксении стало холодно. Почему она сообщила такой интимный секрет? Ей показалось, что она поступает неделикатно. Она, всегда ненавидевшая нытье и жалобы, почувствовала, что вот-вот заплачет. Ей вдруг захотелось подняться и убежать. Словно догадавшись о ее чувствах, Сара успокаивающе дотронулась до ее руки.

— Прошлого не вернешь, Ксения. Надо думать о будущем. Все говорят о скорой войне. Умные люди знают, что ее не избежать. Поэтому надо жить главным, пока еще есть время. Вы не должны скрывать от Макса такую важную вещь.

— Это невозможно, — испуганно заговорила Ксения. — Он никогда мне этого не простит. Он не поймет, почему я позволила чужому человеку воспитывать нашего ребенка. Когда мы с ним встретились в последний раз, я колебалась, сказать ему или нет, но не смогла из-за страха. Вы знаете, какое значение он придает чести. Он решит, что я предала его. Не знаю, смогу ли я вынести его ненависть.

Видя ее отчаяние, Сара почувствовала облегчение. Во время разговора она увидела, что Ксения старается воздвигнуть между ними невидимый барьер, и это ее пугало. Ксения очень долго боролась в одиночку, чтобы позволить себе хоть малейшую слабость. Сара была убеждена, что искренне любить можно только в том случае, когда сложишь все оружие перед лицом любимого человека. Впрочем, Ксения была великодушной, поэтому все можно было исправить.

— Макс не способен на ненависть. Это чувство ему чуждо. Да, он будет расстроен. Да, рассердится. Но, если вы найдете в себе смелость сказать ему правду, как сделали только что, он вас простит. Это человек редкой доброты. Скажите ему, пока еще не поздно, Ксения.

Сара сделала над собой усилие, чтобы замолчать и не наговорить лишнего. Она дала Максу слово никому не говорить о его участии в группе «Агора». На него могли донести, после чего последовала бы пародия на судебное заседание и концлагерь, а возможно, одно из более страшных наказаний, на которые нацисты были весьма изобретательны. Но Сара видела, что он боялся не за себя, а за тех, кто был вместе с ним. Его самого ничто не привязывало к жизни. Он нашел причину, чтобы бороться до тех пор, пока гитлеровский режим не падет, но Сара порой боялась, что корни этой одержимости лежат в его депрессии.

— Послушайте меня, Ксения. Наступит день, когда Макс почувствует необходимость в вас, — сказала она строго, до боли сжимая запястье собеседницы. — И в этот день вы не должны будете его бросить. По крайней мере вы должны попытаться этого не делать.


Спустя несколько недель Ксения получила утром письмо. Когда она увидела конверт, то уронила на стол, словно он обжег ей пальцы. Конверт был обклеен множеством иностранных почтовых марок, порядок написания улицы и номера дома отличался от принятого во Франции. Буквы не имели ничего общего с образцовой каллиграфией дяди Саши. Это был неровный почерк чужого человека, который не знал, как правильно написать французский адрес. От этого конверта пахло несчастьем.

В соседней комнате Наташа брала уроки игры на пианино. Звучали фальшивые ноты этюда Шопена, который преподаватель заставлял ее играть вот уже несколько дней. Ксения тяжело опустилась на стул. Это было то самое письмо, которого она так боялась с момента отъезда дяди несколько месяцев назад. Несмотря на все сказанные ему слова, в глубине души она не переставала верить и надеяться, что однажды он постучится в дверь. Она знала, что ее дядя поехал, чтобы возродиться, а значит, и умереть. Она благословила его на это. Но это не значит, что она не сердилась на него.

Ощупав почти прозрачный конверт, Ксения взяла нож для бумаг. В нескольких строчках кириллицы, нацарапанных наспех одним из товарищей Александра из отряда русских добровольцев, он характеризовался исключительно храбрым офицером, верившим в победу испанских франкистов, которая будет первым шагом в победе всего русского движения. «…друг прежде всего… беспримерное великодушие…» Буквы прыгали перед глазами. Итак, дядя Саша погиб, как и желал, уважаемый товарищами по оружию, любимый своими подчиненными. Он умер счастливым, и это, наверное, было его самой большой победой. Ксения аккуратно сложила письмо и спрятала обратно в конверт. Она знала, что, вернувшись с занятий, Кирилл прочитает его, потом закроется в комнате, чтобы оплакать дядю. Гордость не позволит ему показать грусть перед сестрой, зятем и особенно перед малышкой Наташенькой. И Ксения с уважением отнесется к этой его стыдливости. Смерть — часть жизни, и Осолины хорошо это усвоили. Необходимо было навестить Машу, чтобы сообщить о дяде Саше. В отличие от Кирилла ее сестра будет нуждаться в утешении.

Предупредив гувернантку Наташи, что вернется к ужину, Ксения надела берет и плащ, вышла на улицу и остановила такси. Налетевший порыв ветра вывернул ее зонтик. До жилища Маши надо было несколько минут идти против ветра. Возле самого дома ее обрызгала какая-то повозка. Раздосадованная, она отпрыгнула в сторону, а потом открыла двери парадного.

Поднявшись на третий этаж по винтовой лестнице, Ксения настойчиво позвонила, но ответа не последовало, хотя Ксения знала, что Маша по утрам в понедельник не работает. «Спит, наверное, — решила она. — Лишь бы Николай ушел». Потом она вспомнила, что он должен был поехать к своим родителям в Ниццу.

— Кто там? — послышался голос сестры из-за дверей.

— Я. Открывай. Я вся вымокла и не хочу простудиться.

— Я не могу тебя сейчас принять, Ксения. Возвращайся домой.

Ксения так удивилась, что застыла на месте как вкопанная. Русские привыкли являться в гости без предупреждения и совершенно не представляли, что кто-нибудь отказался бы впустить в дом друга, а тем более родственника.

— Это что, шутка? — спросила она. — У меня важная новость. Открой, прошу тебя.

— Нет.

— Это о дяде Саше. Нам надо поговорить, Маша.

После нескольких минут тишины в дверях повернулся ключ. В маленькой прихожей было темно. Ксения едва различила фигуру сестры, завернутую в пеньюар. Маша повернулась к ней спиной и пошла в комнату. Ксения отнесла сушиться намокшие вещи на кухню и пошла поздороваться с Машей. Быстрым движением Ксения нажала на выключатель.

— Боже мой! — выдохнула она, увидев, что тело сестры сплошь покрыто синяками.

— Что ты делаешь в моей комнате? — крикнула Маша, прижимая к груди рубашку. — Могла бы подождать меня в салоне.

— А ну повернись спиной, — приказала Ксения.

Губы Маши задрожали, а глаза наполнились слезами.

— Прошу тебя, оставь меня в покое, — взмолилась она.

Ксения едва сдерживала себя от ярости. Она сжала кулаки. Если бы сейчас с ней рядом оказался ее зять, она разорвала бы его. По какому праву этот подонок осмелился поднять руку на Машу? С трудом она взяла себя в руки, чтобы еще больше не напугать сестру.

— Поздно, Машенька, — добавила она мягким голосом. — Я уже все видела. Тебе не нужно от меня ничего скрывать. Я думаю, что это длится не один день. Догадывалась, что у тебя с мужем проблемы, но не предполагала, что зашло так далеко. Почему ты ничего мне не сказала?

Маша, которой трудно было стоять, присела на край кровати. Слезы текли по ее щекам.

— Мне было стыдно, — прошептала она.

Ксения присела на колени перед сестрой, взяла ее руки в свои. Бог свидетель, Маша часто доводила ее до безумия. Их ссоры бывали очень серьезными. Сколько раз Маша хлопала дверью перед ее носом, обвиняя ее в гордости и бесчувственности. Сколько раз Ксения обзывала ее плохими словами. Но она не могла позволить, чтобы кто-то издевался над ее младшей сестричкой.

— Не надо стыдиться того, что тебя бьет муж, Маша. Это он поступает чудовищно, а не ты. Он виноват. Нельзя поднимать руку на женщину. Это вопрос чести.

— У меня не получается сделать все, что он требует, — всхлипнула она. — Я пытаюсь, но ничего не выходит. Я не такая упорная, как ты. Николай постоянно сравнивает меня с тобой. Я делаю все, чтобы походить на тебя, но это невозможно…

«Если этот мерзавец когда-нибудь попадет мне в руки, я его убью», — холодно подумала Ксения. Пальцем она приподняла подбородок Маши, чтобы поглядеть ей в глаза.

— Ты не должна быть на меня похожей, дорогая. По счастью, ты более мягкая. Хвала Господу, что ты не унаследовала мой собачий характер. Да этот Николай Александрович и двух минут не выдержал бы, будь он моим мужем. Не знаю, кто из нас кого задушил бы. Возможно, я, — добавила она с облегчением, потому что Маше удалось улыбнуться. — Теперь все кончено. Ты должна переехать ко мне, чтобы я смогла за тобой ухаживать.

— Нет! — возразила сестра, широко открыв испуганные голубые глаза. — Николай рассердится, если меня не будет дома, когда он вернется.

— Послушай меня, Маша, потому что дважды я повторять не буду. Этот мужчина не имеет права тебя бить. Никакое извинение или объяснение не принимается. Он совершил проступок, который я не намерена терпеть. А ты тем более.

— Но я люблю его, — воскликнула Маша сквозь слезы.

— Я знаю, ты не в первый раз мне это говоришь. Но я не могу принимать это во внимание в подобных обстоятельствах. Сейчас я соберу твои вещи. Поживешь некоторое время у меня, потом посмотрим.

«Потом ты потребуешь развода, — подумала Ксения, — а я заставлю этого мерзавца понять, что не в его интересах связываться с Осолиными». Она ни секунды не сомневалась, что ее старый друг, двухметровый Юрий, только обрадуется случаю серьезно потолковать с этим ничтожеством.

Берлин, ноябрь 1938

Сара резко поднялась на кровати. Она не понимала, что происходит. Со сжимающимся от волнения сердцем она слушала, как в ее висках пульсирует кровь. Может, ей приснился кошмар? Или заплакали во сне дети? Дрожащей рукой она попыталась нащупать выключатель ночной лампы, но только разбила стакан с водой.