Париж, май 1937

Ксения остановилась на площадке пятого этажа, чтобы перевести дух, и сморщила нос от специфического запаха лукового супа. Перила оставили черный след на ее нитяных перчатках. Ей оставалось преодолеть еще два этажа. С забавной гримасой она вспомнила время, когда ее семья жила под крышей этого дома и подобные упражнения ей доводилось проделывать довольно часто, по нескольку раз в день, без всяких жалоб. Закончив восхождение, она постучала в двери жилища дяди Саши.

— Каким ветром тебя принесло? — спросил он с хмурым видом.

— Я не видела тебя несколько недель. Ты не отвечаешь на мои записки. Я начала беспокоиться. Ты не пригласишь меня войти? — закончила она, так как он продолжал загораживать ей проход.

Поколебавшись, Александр отступил на шаг. В маленькой комнатке царил порядок, через открытое окно было видно небо в облаках. В углу висела икона Казанской Божией Матери, доставшаяся дяде Саши от нянюшки, на стене — портреты. Один изображал императора Николая Второго, другой — царевича в матросском костюмчике вместе с сестрами, великими княжнами со спадающими на плечи длинными косами. На кровати лежал небольшой чемоданчик, наполовину заполненный аккуратно уложенными вещами. Все это застало ее врасплох, и она несколько минут простояла молча. Ни слова не говоря, Саша снял с вешалки куртку и бережно уложил ее в чемодан. В его движениях была какая-то непреклонность.

— Что все это значит? — спросила она металлическим тоном.

— Ну не начинай, прошу тебя, Ксения.

— Что значит не начинай? Ты не даешь о себе знать. Я пришла посмотреть, что с тобой. Поднялась на седьмой этаж по такой жаре, чтобы увидеть, как ты складываешь чемодан? Ты хотел уехать куда-то, не известив меня?

Дядя нагнулся к кровати, чтобы отцепить икону. Рубашка задралась на спине, открыв взору Ксении кусок кожи с белыми пятнами от ожога. Ее сердце забилось, как пойманная птичка.

— Куда ты собрался, дядя Саша? Я имею право это знать.

Он снял икону, аккуратно завернул ее в кусок красной материи и положил в центр чемодана.

— Я еду на войну. Не могу больше здесь оставаться.

— В Испанию?

— Да.

У Ксении пересохло в горле. Она покачала головой, не в силах произнести ни слова. В который раз Александр ставил ее перед свершившимся фактом. Гражданская война в Испании накаляла страсти во многих странах. Когда король Альфонс Двенадцатый отрекся от власти, Испания стала республикой. Однако правительство Народного фронта не смогло провести необходимые реформы и справиться с экономическим кризисом. Жесткая волна антиклерикализма прокатилась над страной, где церковь была символом реакции. Встревоженные ростом преступности и беспорядками, наступившими в результате действий левых сил, правые националисты собрались вокруг генерала Франциско Франко, который провозгласил себя врагом республиканского правительства. Гражданская война в Испании мгновенно стала интернациональной.

По стратегическим причинам Франко призвал Германию и Италию, с которыми его связывали фашистские взгляды, помочь ему людьми и ресурсами. Со своей стороны, республиканцы обратились за помощью к Советскому Союзу. Добровольцы из всех стран формировали интернациональные бригады. На глазах у всего мира Пиренейский полуостров превратился в огромную кровавую шахматную доску, на которой столкнулись друг с другом безжалостные силы республиканцев-антифашистов и врагов большевизма.

Ксения вспомнила о брате. Она знала, что Кирилл придет в отчаяние, узнав об отъезде дяди, которого он обожал. Мало того, он сам, чего доброго, мог последовать его примеру. Но это произойдет только через ее труп.

— Кирилл в курсе? — спросила она.

— Да. Я предупредил его несколько дней назад. Машу тоже. Я специально навещал ее, чтобы рассказать о своем отъезде.

— А меня, стало быть, ты не посчитал достойной, чтобы сообщить? — рассердилась она. — Или ты хотел дождаться самой последней минуты, как всегда?

Саша повернулся к ней и положил руку на плечо. Она рассердилась на себя за то, что не смогла сдержать слез.

— Я знал, как ты отреагируешь, поэтому не хотел в который раз делать тебе больно. Я тебе стольким обязан, Ксения. Мне нужно было найти в себе силы сказать все это и попросить у тебя благословения, в котором ты отказала мне тогда, в Одессе.

Стоя под рассерженным взглядом племянницы, Александр видел в ней девушку в военном френче и с наганом за поясом. Она была совсем молоденькой, когда он оставил ее в порту этого южного русского города с детьми и больной матерью на руках. Ксения тогда стояла прямо, ее серые неподвижные глаза смотрели в сторону надвигающейся бури. «Волчица, — подумал он, впечатленный ее выдержкой и храбростью. — Белая волчица, независимая, гордая. Она отдаст жизнь за своих близких». Именно поэтому он смог покинуть ее там.

— Значит, я должна благословить тебя, чтобы ты отправился на смерть? — спросила она зло. — Это твоя последняя идея — ехать сражаться с коммунистами? Думаешь, что сможешь стать таким, каким был пятнадцать лет назад? Я знаю, ты так и не смирился с поражением, поэтому теперь, когда Советы вооружают красных испанцев, ты думаешь, что, сражаясь против них, будешь сражаться за наше белое движение? Это ли не бред, дядя? Это ужасная война, такая же ужасная, какой бывают все братоубийственные войны. Два враждующих лагеря грызут друг другу глотки. Об этом пишут каждый день в газетах. Какую пользу принесет твоя кровь, пролившаяся на испанскую землю? Думаешь, эти люди будут тебе благодарны? Ты не знаешь ни их языка, ни их культуры. Даже их религия отличается от нашей! Почему ты хочешь погибнуть в конфликте, который нас не касается?

Александр закрыл чемодан, поставил его на пол, сел и посмотрел на племянницу.

— Это касается меня. Ты права, это мой последний шанс защитить свои взгляды. Это вопрос чести, вопрос верности. Я буду сражаться с другими христианами против сторонников тоталитарной идеологии, которые убили моих родных и поработили мою землю. Которые убивают и морят голодом миллионы людей. Всем своим существом я ненавижу большевиков, — сказал он, скривив лицо. — Много лет я влачу жалкое существование в этой стране и не испытываю ничего, кроме стыда. Стыда! Я стал играть, пить. Я сидел в тюрьме и почти умер заживо. Можешь ты это прочувствовать или нет?

Ксения вдруг поняла, что не узнает своего дядю. Он расправил плечи, обрел былую уверенность.

— Ты намного рассудительнее меня, Ксения. Твои поступки всегда тщательно обдуманны. Ты знаешь, как защитить свою семью, найти работу, жилье. Для их блага ты согласна привязать их к себе и проверять, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Ты придумываешь разные правила, чтобы их защитить, и следишь, чтобы они полностью выполнялись. Посмотри на себя. Ты такая же пленница в золотой клетке, как и они. Какое счастье быть элегантной, обеспеченной, уверенной! Воспитывать детей, заботиться о муже, следить за образованием дочери. А меня пугает эта размеренность. Вот ты стоишь сейчас передо мною, но я не узнаю тебя. Иногда мне кажется, что ты идешь не по тому пути.

Он стоял, гордо выпрямив плечи, и смело смотрел на нее. Его слова пронзили Ксению, словно удары молнии.

— Это не жизнь, Ксения, — сказал он, смягчив голос. — Жизнь — это огонь, который горит внутри каждого из нас. Это вера в то, что есть в нас что-то неизменное, которое нельзя измерить, но которое нас вдохновляет и позволяет нам становиться лучше, чем мы есть сейчас. К чему золотистая обертка, если в нее завернут лишь ветер?

Он поднялся и сделал два шага к окну, словно внезапно почувствовал, что ему не хватает воздуха. В комнате можно было с трудом развернуться между кроватью с заштопанным покрывалом, умывальником и маленькой угольной плиткой. Ксении тоже показалось, что она задыхается. Она боялась пошевельнуться, словно малейшее движение могло повредить. По какому праву ее дядя говорил с ней так, словно она была чудовищем с каменным сердцем? Это было невыносимо. Ведь она только и делала, что защищала своих родных, старалась найти для них тихую пристань. По крайней мере для тех, кому удалось спастись. Разве можно ее за это упрекать?

Образ завернутой в белый саван матери разрывал сердце Ксении. Она покачнулась. В тот день она не смогла справиться со своей ролью и никогда себе этого не простит. Она не только не спасла мать, но даже не нашла времени сказать, как любит ее.

По щекам покатились слезы. Она быстро вытерла их, не желая, чтобы дядя Саша увидел ее слабость. Его слова попали ей прямо в сердце. Когда он повернулся к ней, она увидела, что он улыбается. Морщины на его щеках разгладились, глаза смотрели умиротворенно.

— Не думай, что я неблагодарный. Я признателен тебе от всего сердца за то, что ты для меня сделала. Просто какая польза от тела, если умерла душа? Настало время оживить мою душу. Бог опять предоставляет мне такую возможность.

Он бережно взял ее за руки, словно боялся причинить ей боль, и прижал к себе. Ксения задрожала. Она вспомнила детство, их большой дом в Санкт-Петербурге, радость, наполнявшую ее, когда она слышала звонкий голос дяди Саши, который звал ее, как только переступал порог их дома. Она вприпрыжку сбегала по ступенькам, дядя подхватывал ее на руки и начинал кружить по прихожей, в то время как она заливалась радостным смехом. Какой счастливой она тогда была!

Со вздохом Ксения отстранилась от него. Ее дядя уходил и на этот раз навсегда — она была в этом уверена. Он погибнет где-то в другой стране, упав на обожженную солнцем чужую землю. А она… конечно, она благословит его на это, как он и просил ее, потому что понимает: в этой крохотной мансарде под парижскими крышами его не ждет ничего, кроме тягучей грусти и сожалений о прошлом, которые были не чем иным, как медленной смертью.


Несколько недель спустя, находясь у подножия холма Шайо, Ксения остановилась перед советским павильоном на Международной выставке достижений искусства и техники. Подняв голову, она мрачно посмотрела на высокую десятиметровую каменную парочку, сжимающую в руках серп и молот — символы новой политической тоталитарной системы, которую она ненавидела. Она злилась на себя еще и за то, что не могла не оценить энергию, которой было напитано гигантское произведение Веры Мухиной. «Это не просто рабочий и колхозница, это русские люди», — сказала она себе, умирая от желания посетить павильон, но не решаясь зайти внутрь, потому что понимала, что не сможет вести себя как простая посетительница.