— Ты замужем? — выдохнул он.

— Да.

Его лицо почернело. Он покачал головой, порылся в карманах в поисках сигарет.

— Дети?

— Девочка.

«И ты ее отец», — добавила она про себя. Сердце ее забилось, когда она представила, что Наташа стоит рядом с ними, прижавшись к ней головкой и маленьким теплым тельцем с запахом миндаля, представила ее искренние глаза. Предложив Ксении сигарету, Макс щелкнул зажигалкой.

Он отпил глоток виски и аккуратно поставил стакан на стол, словно боялся разбить его. Ксения смотрела на его тонкие пальцы, испытывая сумасшедшее желание искусать их, а потом покрыть поцелуями. Взгляд Макса был непроницаемым. Впервые в жизни Ксения подумала о нем как о совершенно чужом человеке, однако она догадывалась, что его вид может быть напускным, что на самом деле внутри него происходит борьба. Она очень боялась разговора с ним, как и вообще всей этой встречи, так как знала, что ей придется лгать.

Не могла же она признаться в том, что у него есть дочь. Оставалось лишь питать надежду, что эта случайная встреча станет последней, а вместе с ней закончатся все связанные с Максом потрясения.

— Ты счастлива?

— Некорректный вопрос. Ты прекрасно знаешь, что я не рождена быть счастливой. Я пришла посмотреть вернисаж у Бернхайма, но не знала, что там будут и твои работы.

— Еще бы. Ты ведь не потрудилась сообщить мне свой новый адрес. Иначе я прислал бы приглашение, — колко произнес он.

Она промолчала. Была ли она так наивна, думая, что он не станет ее упрекать? Могла ли она на него сердиться за это? Когда-то она струсила, но как заставить его понять причину этого? Как объяснить ему, что в тот момент она боялась своей любви к мужчине, ибо знала, что настоящая любовь — это когда жертвуешь собой ради другого, ничего не ожидая взамен.

— Я пытался тебя отыскать, Ксения. Ты исчезла, не оставив и следа. Потом настал момент, когда я прекратил попытки. У меня ведь тоже есть гордость. Я надеялся, что ты сама сделаешь первый шаг навстречу, но теперь я понимаю, каким был наивным.

Он смотрел на нее немного высокомерно, но в то же время ненасытно, изучая ее лицо, шею, плечи, задерживаясь на линии груди.

Она чувствовала, как кровь ускоряет движение в ее венах. «Ему достаточно только взгляда, — думала она наблюдательно. — Одного только взгляда, чтобы снова обрести надо мною власть».

Ксения сидела не шевелясь, не без самодовольства отметив про себя, что тоже выбила его из колеи. Он, наверное, ожидал, что она станет отрицать его обвинения, но, к его удивлению, вместо того чтобы оправдываться, она молча слушала его упреки и, казалось, получала удовольствие от того, что слышит эти слова, в которых звучит столько надежды, страха, волнения. Ксения решила смириться с действительностью. К чему терять время? К чему выискивать оправдания? Она по-прежнему хотела этого человека, так же как и в первый день их знакомства. Ничего не изменилось между ними и вряд ли когда-либо изменится.


Несколько недель спустя в Париже пошел снег. Хлопья падали с бледного неба, покрывали каменные фасады, затушевывали обугленные остатки киосков в саду Тюильри, черноватую мостовую площади Согласия. Автомобили двигались медленно, прохожие осторожно переставляли ноги, втянув головы в плечи. Париж зализывал раны и оплакивал своих погибших.

После горячки забастовок и кровавых волнений город стремительно выздоравливал. Республика устояла. Правительство возглавил Гастон Думерг, а маршал Петен стал главой министерства обороны. Братья-враги — социалисты и коммунисты — поклялись сделать все, чтобы помешать фашистам прийти к власти. Падающий снег ватным одеялом заглушал звуки шагов Ксении, когда она шла к Максу в его гостиничный номер. Время для них остановилось.

В первый вечер их новой встречи в баре большой парижской гостиницы ему достаточно было протянуть руку и, не говоря ни слова, переплести пальцы. Достаточно было почувствовать друг друга, прикоснуться к запястьям с синими прожилками вен, в которых пульсировала кровь, чтобы понять: несмотря на все их страхи, гордость и уязвленное самолюбие, ничто не может противиться их влечению и страсти. Для Ксении и Макса, которые в тот вечер занимались любовью, все было слишком очевидно, чтобы это отрицать. Они ласкали друг друга с радостью и обоюдным желанием, снова чувствовали головокружение, которое было присуще только им. Ксения дрожала, когда Макс ласкал ее лоно, подарившее ему ребенка, хоть он и не знал, а она запрещала себе думать об этом. Если Макс был свободен, то Ксения в тот вечер стала неверной супругой. Однако впервые за много лет она снова почувствовала, что живет полной жизнью, которую так долго воровала сама у себя. Она вернулась к Максу. Опьянение чувствами — такой же наркотик, как и другие. Против него невозможно устоять. Ему нипочем все запреты, от него закипает кровь. Ни Макс, ни Ксения не сомневались — единственная правда для них та, что соединяет их, несмотря ни на что, несмотря на выбор Ксении, сделанный несколько лет назад. Их любовь была незаконна, но вполне естественна.

Вины по отношению к Габриелю Ксения не испытывала. Она лишь хотела защитить его чувства и ни за какие блага в мире не желала бы, чтобы он узнал, что его жена обманывает его с другим. Она дала понять это Максу, сама выбирая место и время для встреч с ним. Поначалу Макс, ослепленный любовью, позволял ей это делать. Он продлил свое пребывание в Париже, не в силах обходиться без этой женщины, но знал, что рано или поздно ему придется уехать. Его профессия позволяла ему самостоятельно выбирать режим работы. Он старался соединить приятное с полезным, налаживая при посредстве книготорговца Брюна нужные контакты в Париже, посещал фотографов, которые приехали в Париж после прихода к власти нацистов. Теперь в кафе на Монпарнасе разговоры стали более пессимистичными, чем десять лет назад. Говорили о концентрационном лагере Ораниенбург на севере от Берлина, куда были брошены представители оппозиции, о том или ином ведущем радиопрограммы, о певице кабаре или главном редакторе газеты, которые ни с того ни с сего бесследно исчезли, об издевательствах и пытках в ведомстве СА. У немецких беженцев самым худшим было чувство беспомощности. Но обо всем этом Макс не говорил Ксении. По обоюдному молчаливому согласию они предпочитали наслаждаться радостями, которые дарила им жизнь, и не хотели ни будоражить прошлое, ни задумываться о будущем. Когда они были вместе, только настоящее имело для них значение, и они наслаждались каждой его секундой без тени смущения.

Прибыв в Париж, Макс обратился к Люсьену Вогелю в контору на Елисейских Полях. Учредитель еженедельника «Vu»[43] был вдохновлен своими немецкими коллегами на создание в 1928 году первого иллюстрированного французского журнала. Его девизом была фраза: «Текст объясняет, фотография доказывает». Этот приветливый и утонченный человек с голубыми искренними глазами работал и с фотоагентствами, и с независимыми фотографами. Макс начал сотрудничать с ним еще два года назад, готовя для его номера серию фотографий под общим названием «Немецкая тайна». Вогель был журналистом с либеральными взглядами, и его очень беспокоило все то, что происходило в Германии. Цензура, наложенная на германские издания, заставила его искать правды в другом месте, чтобы показать изнанку «не для суда, но чтобы увидеть» — именно так он выразился в предисловии к номеру. Макс предоставил ему фотографии, изобличающие лицо гитлеризма, которые были опубликованы под псевдонимом. На них он запечатлел поверженных социал-демократов, погромы еврейских домов, террор штурмовиков в их кварталах, афиши с пропагандой, вооруженные нападения на коммунистов. С тех пор Макс время от времени посылал Вогелю фотографии, которые никогда бы не были опубликованы в Германии.

Макс объяснил Вогелю, что теперь в Германии все, что относилось к фотографии, находилось под контролем министерства доктора Геббельса и что сам он больше не может свободно работать в Берлине. «Я имею право только фотографировать в студии скучных обывателей», — говорил он, пожимая плечами. Когда Вогель предложил ему в Париже сделать несколько фоторепортажей в духе, в котором снимал Брассай или Андре Кертец, Макс с энтузиазмом согласился и работал так же активно, как и его собратья по цеху. Все они могли представлять свое ремесло в разных ключах, переходя от моды к публицистике или уличным репортажам. Но независимо от того, где Макс работал — в студии или на улице, — он все равно оставался внимательным и старательным ловцом душ, мог ожидать часами, чтобы ухватить единственное мгновение, чудесное, эмоциональное и, главное, неповторимое. И еще он, конечно же, ждал Ксению.

— Ты мне нужен, — шептала она.

Они сидели в парижском кафе, склонившись друг к другу над маленьким шатким столиком, их ноги соприкасались, словно их телам необходимо было ощущать друг друга. В этот мягкий июньский день на Ксении было шелковое коричневое платье в белый горошек, плиссированное и приталенное. Берет украшала брошь. Ее лицо светилось от счастья.

— Польщен. Я-то думал, что тебе не нужен никто.

— Таких людей нет. Это скорее от гордости.

— Тем не менее есть люди, которые нужны тебе больше, чем я, — горько сказал Макс и отвернулся.

Мысль, что скоро Ксения должна будет вернуться к мужу, разозлила его. Он представил, как она кинет вороватый взгляд на часы, криво улыбнется, надевая перчатки, потом произнесет привычную, но все равно убийственную фразу: «Мне надо идти». Макс привык к этим повторяющимся перерывам, и ему не оставалось ничего другого, как дожидаться следующего раза, надеясь, что ничто не помешает их планам: ни температура у ее ребенка, ни ужин, назначенный мужем. Адюльтер — это постоянные неожиданности. Кто-то один постоянно ждет другого с сжимающимся сердцем, как поезда на заброшенной вокзальной платформе. Это имеет горьковатый привкус, который в полной мере ощущал Макс. Он был более требователен, чем Ксения, от которой хотел не только страсти, но и присутствия днем и ночью. Каждое мгновение. Ему нужны были общие воспоминания, надежды, молчание, когда слушаешь, как проходит время, наполненное любовью, позволяя ей развиваться и процветать. Он хотел от нее детей.