А проснулась, музыка играла за стеной. Но не та. Другая. Жизнерадостная и ритмичная.

Лёхи не было. В желудке урчало от голода. Часы на телефоне показывали 12:20.

Первым делом я позвонила Якушину, чтобы поблагодарить, но трубку он не взял. Раз пятнадцать набрала — тщетно, хотя в Вотсапе был онлайн.

Написала сообщение и, быстро одевшись, отправилась к Амелину, прихватив заявления. По всему дому разносился аромат блинов. Музыка играла на полную. В кухне на столе появилась ваза с цветами. Инкубатор переместился на подоконник. На плите в кастрюльке что-то булькало.

Под вешалкой в прихожей стоял тот самый мешок с кассетами, который мы вынесли на свалку, а в большой комнате босиком на ковре под Шакиру, с горящими глазами и взмокшие от пота, танцевали Мила с Костей. Пылкое, горячее латино. Воздух над ними будто дрожал. Умело и слажено они, словно парили по полу, и даже ангелочки с комода смотрели на них с завистью.

Нарушать такое было бы кощунством. Я развернулась и вышла, но только спустилась с крыльца, Амелин выскочил на улицу.

— Хочешь блинчиков? Мила сделала.

— Нет, спасибо.

— Скоро обедать будем.

— Замечательно.

— Ты грустная?

— Нет. Наоборот, — я помахала заявлениями.

— Что это?

— Сам посмотри.

Он быстро сбежал со ступеней и, всё ещё находясь в танцевальном запале, порывисто взял их.

— Это правда то самое?

— Правда.

— Но как у тебя получилось?

— Потом расскажу.

Он удивлённо поморгал.

— Ты притащил обратно кассеты.

— Да, Мила сказала, что мы зря все вещи выкинули. Можно на Авито продать.

— А футболку ты случайно не зашил? Ту, которую на дерево повесили?

— Ты на меня злишься?

Невидимые часы вдруг затикали так громко, что их должна была слышать вся деревня.

Во всяком случае Амелин точно услышал. Насторожился, помрачнел, а затем настойчиво утянул в дом. Затолкал, не смотря на моё сопротивление, в комнату и, подняв над головой бумажки, крикнул всё ещё танцующей Миле:

— Смотри, Тоня меня спасла.

— Что это? — даже не повернув в мою сторону головы, Мила вырвала листки из его рук и, продолжая пританцовывать, быстро пробежала глазами, после чего отправилась на кухню, налила из графина полный стакан воды и выпила залпом.

— Ну и дела. И сколько вы им заплатили?

— Ничего.

— Так не бывает. Почему-то же они отдали вам это? — она говорила с улыбкой, но настороженно, словно ожидая какого-то подвоха.

— Один наш друг с ними договорился. Пообещал им помощь.

— Какой друг? — удивился Амелин.

— Саша.

— И что мы теперь должны этому Саше? — спросила Мила.

— Говорю же — ничего. Он просто так сделал. Потому что человек хороший.

— Человек хороший? — повторила она за мной и расхохоталась. — Ну-ну. Костик, скажи честно, что ты ему пообещал?

Амелин растерянно пожал плечами:

— Я не знал об этом.

— Значит, это ты ему что-то пообещала? — она переметнулась на меня. — Люди такие вещи за просто так ни по какой такой дружбе не делают.

— Ничего я не обещала. А то, что вы не верите в благородные поступки, не значит, что люди не могут их совершать.

— Ты сама-то себя слышишь? — Мила снова засмеялась. — Благородные поступки? Боже, Костик, ещё скажи, что ты тоже веришь в эти разговоры о благородных поступках, и я в тебе окончательно разочаруюсь.

Амелин промолчал и потупился.

— Мне кажется или вы не рады? — спросила я, уже порядком разозлившись.

— Что? — она захлопала ресницами, как это делал Амелин, когда придуривался.

— Вы не рады этим заявлениям, потому что теперь будет следствие и может выясниться то, чего бы вам не хотелось?

— А чего ты такая наглая? Живёшь здесь который день, ешь, спишь, развлекаешься. Используешь моего сына. И никакой благодарности.

— Эти заявления стоят гораздо дороже, — ответила я в том же тоне. — Так что это у вас никакой благодарности. И у вашего сына тоже.

Но прежде, чем я вышла, Мила сняла с подоконника инкубатор, открыла пробку и, выдернув шнур, выкинула его в окно.

Мы с Костиком бросились к подоконнику и выглянули вниз. Коробка лежала на боку. Яйцо откатилось, и трещина на нём была видна даже сверху.

— Это было моё яйцо! — закричала я.

— В этом доме нет ничего твоего, — прошипела Мила мне на ухо.

Я посмотрела на Амелина. Он ничего не сказал. Просто развел руками. Это было последней каплей.

Я выскочила на улицу и отправилась собирать вещи.

Он нагнал по дороге.

— Почему Якушин мне помог?

— Иди к чёрту.

— Мне просто нужно это знать. Объясни. Поклянись, что ты ему ничего не обещала!

— Теперь это тебя не касается, — я отцепила его пальцы от своего локтя. — Ты сделал свой выбор.

— Какой ещё выбор?

— Она наговорила столько гадостей, убила цыплёнка, а ты всё равно выбрал её. Ты всем всё прощаешь и терпишь. Ты сам виноват в том, что с тобой происходит.

— Но тебе я тоже всё прощаю.

— Короче, ты безвольный и бесхарактерный слизняк.

— Забери, пожалуйста, назад свои слова.

— Забрать? Хорошо. Забираю. Все-все. Пусть будет так, как будто мы и не были никогда знакомы. Я тебя никогда не знала и не знаю. И прямо сейчас уезжаю в Москву.

Амелин замер с каменным лицом:

— Это несправедливо.

— Это то, чего ты заслуживаешь.

— Предупреждаю, если ты сейчас уедешь, я за тобой не побегу. Потому что я не безвольный.

— Ну и прекрасно, а то от тебя опять не отвяжешься.

Я влетела на нашу половину и прямиком впечаталась в Лёху.

— Чё, поругались? — мигом догадался он.

Не обращая на него внимания, я отправилась к себе в комнату и принялась запихивать вещи в рюкзак.

— Ничего, помиритесь, — он пришёл за мной. — Так всегда бывает. Я тоже ругаюсь только с теми девчонками, которых люблю. И, чем сильнее люблю, тем сильнее ссоримся. Потому что это реально цепляет. Вот скажет она, к примеру: «Лёша, ты козёл», и, если я не люблю её, то либо пошлю, либо поржём вместе, а если люблю, то начинаю думать и сомневаться: «Не козёл ли я?», а может и правда козёл. Даже когда точно знаешь, что не козёл, всё равно обидно, что она так сказала. Именно она. Может и просто ляпнула со зла, не думая так, а ты всё равно запариваешься. Человек со зла может вообще что угодно сделать. А от этого потом вселенская катастрофа наступает или что ещё похуже.

— Всё, заткнись, пожалуйста, — вытолкав его из комнаты, я захлопнула дверь и упала на кровать.

Лежала и тупо смотрела, как бьётся в занавесках бабочка-капустница. Нужно было ехать, но я всё никак не могла заставить себя подняться.

А пока тянула, на пороге моей комнаты нарисовалась Мила собственной персоной.

Я быстро приняла вертикальное положение.

— Ладно, извини за яйцо. Не думала, что оно такое ценное. Обедать будешь?

— Нет.

Она огляделась, куда бы сесть, но на стуле стоял рюкзак, и она прислонилась к подоконнику.

— Обижаешься, что я про простой сказала? Не бери в голову. Ты права. Заявления дороже стоят.

— Просто не хочу.

— Ну и правильно. И для бюджета, и для фигуры полезнее.

Лицо у неё было очень симпатичное и милое, а халат вульгарный, наподобие того сарафана с подсолнухами.

— Слушай, Костик просил помириться с тобой, но, если честно, ты мне не нравишься, — она пожала плечами. — Просто давай договоримся — ты будешь вести себя нормально, а я разрешу тебе остаться. Пусть он думает, что мы подружились. Ладно? Ну зачем эти очередные нервы?

— Вы мне тоже не нравитесь, — прямо сказала я. — Это из-за вас он попал в такую ситуацию, а вы взяли и бросили его здесь одного.

— У меня была веская причина уехать. Это, конечно, тебя не касается, но чтобы ты понимала, поясню: идиотские ситуации, в которые он вечно попадает — исключительно на его совести. Костик уже достаточно взрослый мальчик, чтобы отвечать за то, что делает. Сам виноват. Нечего было представление устраивать.

— Он вас защищал.

— Рассказал таки змеёныш, — она покачала головой.

— Я считаю, что если вдруг его обвинят, то вы должны сознаться.

— Вот ещё. Мне, между прочим, тридцать четыре, и я ещё планирую нормальную семью и нормальных детей.

— Но если бы не вы, то ему не пришло бы в голову ссориться с теми ребятами.

— Не понимаю, на что ты рассчитываешь? Костик со мной всегда, он всегда был за меня и будет. А ты так… Дурь и блажь. Мне что, семнадцать не было? Всё это такое… Пустое и несерьёзное. Бешенство гормонов. Чисто потискаться и разойтись, а вот эти все: "люблю не могу" — шизофренический бред. Насчёт этого Костенька у меня мастер. «Если ты уйдешь я умру» или «Не бросай меня!». Трогательно, правда? Он ещё не резался при тебе? Нет? Ну, это следующий этап. А может, и не будет никакого следующего. Я вообще не понимаю, зачем это тебе? Думаешь, ты его пригрела и осчастливила? — она презрительно фыркнула. — Да, у него с двенадцати лет есть с кем…

Я закрыла уши ладонями.

Мила вышла на середину комнаты:

— Значит, ты отказываешься от мирного договора? В таком случае пеняй на себя. Тебе не стоило связываться со мной.

— Я бы на вашем месте мне не угрожала. Я знаю, что Гришу столкнули вы и могу пойти в полицию. Это будет честно и справедливо. Так что это вам не стоит со мной связываться.

В соседней комнате послышались шаги. Амелин вошёл и подозрительно оглядел нас обеих.

— Тоня не может есть, — сразу выдала ему Мила. — У неё голова болит.

— Да, да, голова, — подтвердила я. — Аж мозг взрывается. И ещё вот-вот вырвет.