— А где Шейла? — Я огляделась и не увидела свою дочь. — Мне нужно ее увидеть.

— Вы с ней увидитесь, но потом мы поедем в больницу.

— В больницу? О Господи, Вернелла увезли в больницу? Что с ним?

— Вернелл тут ни при чем, с ним все в порядке, он сейчас с Шейлой. Это тебе нужна помощь.

— Я не хочу в больницу, мне не нужна помощь!

Я повернулась, чтобы уйти. Уэдерз дотронулся до моей головы, и на его пальцах осталась кровь.

— Ну да, не нужна, ты просто истечешь кровью и умрешь. — У него на скулах снова заходили желваки. — Больница ей не нужна, — проворчал он, — посидеть в тюрьме за сопротивление полиции — вот что тебе нужно!

При виде крови на руках Уэдерза — моей крови — у меня закружилась голова.

Он это почувствовал и немного смягчился:

— Рана, конечно, не смертельная, но придется наложить несколько швов.

Я повернула голову и увидела, что ко мне идут Шейла, Вернелл и Кит. Шейла повисла на руке отца, положив голову ему на плечо; про Кита она, кажется, забыла. Судя по всему, Кит уже отошел в область воспоминаний. Когда разыгрывается настоящая жизненная драма, когда речь идет о жизни и смерти, переживания юношеской влюбленности меркнут и теряют свою значительность. Кажется, все постепенно возвращается на круги своя. Только сейчас я поняла, как сильно устала и какой ужас мне пришлось пережить.

— Неужели вправду все кончилось? — спросила я Маршалла.

— Да, Мэгги, — в его голосе слышалась нежность, — все кончилось.

Глава 32

Как же хорошо вернуться в клуб, к тому единственному занятию, которое кажется мне самым естественным для меня, — снова запеть. Меня не было в «Золотом скакуне» несколько дней, и сейчас, когда я наконец вошла в клуб, ребята из ансамбля из кожи вон лезли, чтобы мне угодить. Хорошо ли я себя чувствую? Уверена ли я, что хочу петь именно сегодня? Они не догадывались, как неудержимо влечет меня к себе прежний ритм жизни, как мне хочется снова почувствовать себя нормальной. Один Джек об этом знал. Ни слова не говоря, он улыбнулся и взял у меня гитару.

— Я поставлю ее на подставку, а ты пока пойди попудри нос… или чем вы там занимаетесь в дамской комнате.

Мне хотелось ему что-то сказать, но в этом не было нужды. Не важно, что между нами было или так и не началось, в этом лучше не копаться. Мы не стали парой, но нас связало нечто более глубокое, чем обычная связь между мужчиной и женщиной, такого у меня ни с кем раньше не было. Поэтому я промолчала и ушла в дамскую комнату.

Перед самым началом концерта Джек снова подошел ко мне. С ним была высокая исхудавшая женщина с короткими серебристыми волосами, она улыбалась и словно чего-то ждала. Мне подумалось, что она похожа на парящего в воздухе ангела, ее белая кожа казалась прозрачной, ноги едва касались земли. Я сразу же поняла, кто это, и еще каким-то образом почувствовала, что она очень сильно больна.

— Мэгги, познакомься с Эвелин, — сказал Джек. — Мама, познакомься с Мэгги.

Эвелин вложила в мою ладонь свою тонкую руку.

— Я давно собиралась с вами познакомиться, — тихо, почти шепотом сказала она, — но последнее время тело меня плохо слушается.

Я встретилась взглядом с Джеком и поняла, почему он был так грустен и даже плакал.

— Эвелин останется на первое отделение, пойду помогу ей устроиться.

Эвелин и я обменялись взглядами и улыбнулись.

— Мне очень нравится ваш сын, — сказала я, — он часто о вас говорит.

Эвелин снова улыбнулась и оперлась на руку Джека.

— Он мне и самой нравится, только ему нужно лучше питаться. — Она посмотрела на сына, потом снова перевела взгляд на меня, кивая головой, как маленькая птичка. — Может, вы проследите, чтобы он иногда ел?

— С удовольствием. Обожаю угощать домашней едой! А не прийти ли вам как-нибудь вдвоем ко мне на обед?

— Возможно. — Лицо Эвелин стало грустным. Спаркс бросил на нас выразительный взгляд и сделал знак, что пора начинать. Джек повел Эвелин в зал, а я ушла за кулисы и стала ждать своего выхода.

Первое отделение прошло великолепно: все шло как часы, ни одной фальшивой ноты, ни одного неудачного созвучия. Я вернулась, и это было прекрасно. Даже Спаркс и тот был доволен. Я покосилась на него, но не увидела лица, а только его огромный белый стетсон, кивающий в такт музыке. Но как и следовало ожидать, идиллия продлилась не долго. В середине второго отделения, когда я пела особенно проникновенную балладу, Бэр посмотрел куда-то вдаль — куда именно, мне не было видно, кивнул и подошел к Спарксу. Все это происходило во время песни, Бэр как раз исполнял соло, но он не пропустил ни одной ноты и ни разу не сфальшивил. Джек не заметил разговора между Спарксом и Бэром. Пытаясь подыграть партии Бэра, он так сосредоточился на этом, что закрыл глаза. Перед последним куплетом я поймала на себе странный взгляд Спаркса. Затем он нахмурился и кивнул Бэру.

В перерыве между песнями Спаркс поманил меня пальцем.

— Мэгги, посиди-ка один номер.

— Как это — посиди? Я же солистка! Не собираюсь отсиживаться!

Я желала знать, в чем дело. Если Спаркс все еще точит на меня зуб, то пусть убедится, что от меня не так-то легко отделаться.

— Не волнуйся, Мэгги, все в порядке. — Он вздохнул. — Просто Бэр хочет опробовать одну свою задумку.

— Вот как… — Я обрадовалась, что дело не во мне, хотя кое-какие сомнения у меня остались.

— Если хочешь, можешь ему подпеть.

Я посмотрела на Бэра, он приспосабливал мой микрофон под свой рост и почему-то был похож на испуганного плюшевого медвежонка. Насколько мне известно, Бэр в жизни не пел соло, для этого он слишком застенчив. Более того, я даже не припомню, чтобы он когда-нибудь мурлыкал себе под нос, не говоря уже о пении.

— Что происходит? — заволновалась я. Спаркс снова нахлобучил шляпу.

— Поступила заявка из зала, заказали песню Клинта Блэка «Наша особенная любовь». Ты ее знаешь?

Знаю ли я? Да это моя любимая песня с моего любимого диска! До того, как убили Джимми, я слушала ее почти каждый день. Я так часто подпевала Элисон Краус, что, наверное, могла бы исполнить ее партию даже во сне.

— Отлично, я подпою.

Но Спаркс уже не слышал. Он стал отбивать такт вступления и бросил на Бэра свирепый взгляд, как бы говоря: «Смотри не осрамись!»

Я отошла в сторону и опустила микрофон Бэра до своего уровня. Джек находился по другую сторону сцены и с закрытыми глазами дул в губную гармошку, пританцовывая на месте. Я стала кивать и притопывать в такт басам, готовясь вовремя вступить. Но когда Бэр запел, я ахнула. У него оказался сочный низкий голос, очень чистый.

«Давным-давно, с юной подругой…»

Я стала подпевать, наши голоса слились в таком поразительном созвучии, что у меня мурашки забегали по коже. По площадке медленно закружились пары, это была идеальная мелодия для медленного танца. Я наблюдала за танцующими, и мой взгляд упал на высокого худощавого ковбоя, который пробирался через площадку к сцене. Его голубые глаза неотрывно смотрели на меня, в усах пряталась хорошо знакомая мне улыбка. Он подошел к краю сцены напротив того места, где я стояла, и сделал знак рукой. Он приглашал меня танцевать!

Я замотала головой, а колени ослабли, как в тот первый вечер, во время прослушивания. Кто-то из зала крикнул:

— Давай, Мэгги, потанцуй с ним!

Бэр продолжал петь. Джек, не переставая играть, стал двигаться в мою сторону.

— Иди, Мэгги, мы тебя прикроем, — с улыбкой проговорил Джек во время паузы.

Я посмотрела на остальных — все улыбались, а Спаркс так даже дал мне понять, чтобы я ушла со сцены. Это все было подстроено заранее! Уэдерз опять меня провел! Но на этот раз я ничего не имела против.

Я подошла к краю сцены, спустилась по ступенькам и оказалась в объятиях моего голубоглазого ковбоя. Оглянувшись на сцену, я увидела, как Джек одними губами беззвучно произнес: «Дыши».

Одна рука Маршалла легла мне на талию, мягко, но решительно прижимая меня к нему, другая — на плечо. Мы стали танцевать. Мне казалось, что я не ступаю по полу, а плыву над ним в объятиях Маршалла. Ребята стали подпевать Бэру, мелодия, разложенная на три голоса, звучала бесподобно.

— Мне так давно хотелось это сделать, — сказал Маршалл, глядя мне в глаза.

Я улыбнулась ему и ответила строчкой из песни:

— Девушка еще и не то может сделать.

Он рассмеялся и привлек меня ближе.

И вдруг сквозь музыку я услышала мамин голос, донесшийся через годы: «Ты поймешь, дорогая, ты обязательно поймешь…»