Мы встретились взглядами. Он улыбнулся. Нет, это слабо сказано. Он весь лучился. Покинув свое место, он встал рядом со мной. По окончании танца все обычно обнимались, и мы тоже не нарушили этого обычая.

– С кем ты пришла?

– Одна.

– Тут какая-то ошибка. Мы исправим ее.

Он представил меня своим спутникам, супружеской паре, хотя я уже знала Джуди и Марка Сментски. Джуди работала врачом у нас в Фенвее. Марк был скульптором, с ним я встречалась по делам колледжа. После работы я не общалась с сотрудниками Фенвея. Дэвида мало интересовали люди, занятые в сфере образования. От знакомства с ними он не мог получить никакой выгоды.

Мне всегда нравилась Джуди. Она ни разу не упоминала, что знакома с Питером, но почему-то она вдруг сказала: «А знаешь, кузен моего мужа жил в одной комнате с овощем из твоих фантазий в общежитии Северо-восточного университета». Она понятия не имела о том, что на пороге климакса в моем сердце вспыхнула пылкая юношеская страсть.

Когда занавес пополз вверх и началось второе действие, мы уже сидели в зале. Питер занял пустовавшее рядом со мной кресло. Потом мы пошли прогуляться по Гарвард-ярд.

Джуди и Марк отправились домой, поскольку они сомневались, что их старшая дочь, сама еще школьница, сможет как следует позаботиться о своей семилетней сестре. Совершенно случайно, из-за безответственности их старшей дочери, я оказалась на вершине счастья. Именно тогда я впервые осталась наедине с Питером, и никто не донимал меня вопросом: «У вас есть салат из свежих огурцов с йогуртом?»

– Давай заглянем в «Касабланку», выпьем чего-нибудь горяченького, – предложил он.

Мы зашли в это маленькое кафе, расположенное в подвальчике театра на Браттл-стрит. Мы оба, не сговариваясь, заказали горячий шоколад с мятой. Я обычно забываю имена, но зато помню, во что люди одеты и что они едят.

За соседним столиком двое мужчин, на вид лет тридцати, – один бородатый, другой чисто выбритый – играли в «Отелло».[3] Тишину нарушал только стук шашек. Еще один клиент, пожилой, что-то строчил в блокноте.

Официант чистил огромный кофейный агрегат, протирая тряпкой медные детали. Его деловитая суета явно напоминала всем присутствующим, что пора по домам, хотя кафе должно было работать еще полчаса.

Мы болтали, сидя за столиком, на котором едва помещались две наши стеклянные чашки. Желая подчеркнуть значение своих слов, Питер коснулся моей руки. У него были теплые пальцы.

– Четыре года я жил с одной женщиной. Однажды вернулся домой. А она ушла, оставив записку, в которой сообщала, что ей нужно найти себя.

– Ты обиделся, что она ушла без предупреждения? – спросила я.

– Оглядываясь назад, я понимаю, что дело к тому и шло, но я ничего не замечал. Однако я долго переживал свою обиду.

– И как долго?

– Восемь месяцев, три недели, два дня, двадцать минут и тридцать три секунды.

– Так точно?

– Нет, я это уже подсчитал потом, но примерно тогда я сообразил, как можно склеить треснувшее сердце. – Видя на моем лице озадаченное выражение, он добавил: – Треснувшее сердце – это не так плачевно, как разбитое. Мне нравилась Лори, но я не любил ее.

– И как же ты склеил треснувшее сердце? Только не говори, что клеем или скотчем.

– Я сосредоточился на том, что у нас было плохого, стараясь не вспоминать хорошее. И вот теперь я могу спокойно впустить обратно и хорошие воспоминания.

Я рассказала ему о моей работе. Когда он спросил о мужчинах, я упомянула о Дэвиде. Он откинулся на спинку стула:

– Это хорошо?

– Что хорошо? – спросила я.

– Раз ты спрашиваешь, то, значит, сама не знаешь. – Он перешел к более безопасным темам: кинофильмы, кулинария, рестораны, матчи «Кельтов».

Когда игроки в «Отелло» сложили шашки и писатель закрыл блокнот, мы расплатились с сердитым официантом, которому хотелось поскорей закрыться. Официант придерживал дверь, и, когда мы направились к выходу, бородач уронил коробку с шашками. Черные и белые кругляшки раскатились по полу ресторанчика. Официант грустно вздохнул. Может, подумал, что мы сговорились не отпускать его домой. Мы вместе с игроками ползали под столиками, собирая шашки в коробку. Официант следил за нами, нервно притопывая ногой.

Мы никак не могли расстаться. Бродили по площади, разглядывая витрины. Магазин детских игрушек был украшен ежегодным пейзажем из ватного снега с матерчатыми гороховыми стручками. Пятидюймовые горошины висели на разной высоте на фоне черного звездного неба. Вывеска гласила: «Земные горошины».

– Я каждый год смеюсь при виде этого пейзажа, – сказал Питер.

– Я тоже.

Площадь была почти пустой. Мимо нас быстро прошла парочка и исчезла за дверями пансиона. Уличные музыканты, круглый год храбро встречающие любые капризы погоды, уже закончили свою игру, но я заметила на снегу след от футляра скрипки. Из квартиры, расположенной над магазином, доносились «Времена года» Вивальди. Из темноты выхватывались очертания дирижера, руководящего незримым оркестром.

Церковные часы пробили два раза.

– Мне пора возвращаться, – сказала я.

Мы прошли к моей машине, его рука покоилась у меня на плечах, но он не попытался поцеловать меня. В моем воображении он меня целовал, и холод, царивший на этой площади, отступал перед нашей жаркой страстью под звуки бетховенской оды «К радости», исполняемой церковным хором мормонов.

В реальности же моя машина пару раз чихнула, не желая заводиться, но потом все-таки завелась. Питер похлопал ее по капоту, и я увидела в зеркальце заднего вида, как он машет мне рукой. Машина разогревалась еще минут десять.

Мне не понравилось, как мы расстались. Мне следовало предложить подвезти его, и я удивилась, почему он сам не попросил меня об этом. Черт бы побрал мою пассивность. И все же этим вечером в наших отношениях наметились изменения, хотя тогда еще не было никаких отношений. Тогда просто зародилась дружеская привязанность.

После рождественских каникул, в первый же день занятий, я в обеденный перерыв устремилась к киоску Питера. После обмена традиционными замечаниями о рождественских праздниках, он невзначай предложил:

– Не хочешь заглянуть после работы к Флану О'Брайену, выпить пива?

Потом через пару дней я собралась с духом и предложила выпить по «Маргарите» в Соль-Ацтеке. Целый день, до того как осмелилась предложить это, я вспоминала, как в детстве мама неустанно повторяла, что никогда не следует самой приглашать мальчиков. Я убеждала себя, что мы просто друзья и ничего больше, за исключением того, что у него больше тестостерона, чем эстрогена.


Наши прогулки вошли в привычку. Кто-то из нас предлагал место встречи.

– У Флана?

– В «Коптильне»?

– В «Поросячьем визге»?

– В «Попрыгунчике»?

За предложением следовал вопрос: «Когда?» В радиусе двух миль от Фенвея не было бара, кафе или ресторанчика, в которые мы не заглянули. Мы разговаривали обо всем на свете, за исключением нас самих, наших взаимоотношений.

Как-то раз он пригласил меня на какую-то лекцию в Бостонскую публичную библиотеку. Длинноволосая писательница прочла несколько коротких рассказов. Питер спросил ее:

– Как вы готовились к встрече с читателями?

– Я отпарила брюки, – ответила она. Их стрелки действительно были тщательно отутюжены.

Ему подарили билеты на матч «Кельтов». С пятого ряда, где мы сидели, виден был даже пот на лицах игроков. Мы заметили, что Уильямс играл в порванной форме.

Во время наших прогулок Питер часто прикасался ко мне, иногда игриво похлопывал меня по спине, а иногда обнимал за плечи. Если же торопился, то хватал меня за руку и тянул за собой, увлекая вперед, но никогда не целовал меня и даже не пытался по-настоящему ухаживать.

Весной, пятого мая (за три минуты до полуночи, если быть точной), мы гуляли по парку «Христианской науки»[4] после первого бостонского эстрадного концерта. Деревья уже зацветали, но сами цветы еще парили в зеленом кружевном мареве распускающейся листвы. Питер снял свои сандалии и, опустившись на колени, помог мне снять мои, прежде чем затащить меня в расположенный поблизости пруд. Вода доходила нам лишь до лодыжек, но она пощипывала ноги, как океанская вода в заливе Мэна, от которой коченеешь даже в самый жаркий день.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

Я не смела сказать, что думаю о том, как он целует меня, поэтому отвернулась.

Он развернул меня лицом к себе и приподнял пальцем мой подбородок. Его губы легко и нежно коснулись моих губ.

– Пойдем ночевать ко мне. Мы достаточно долго ждали. – Эти девять слов висели между нами, пока я не кивнула.

Мы заскочили в трамвай. Он тащился до его дома неимоверно долго.

Я пребывала в легкой панике. Дэвид был единственным мужчиной в моей жизни. Сексуальная революция никак меня не коснулась. Да и вообще мы с Дэвидом лишь время от времени занимались любовью. Я никогда не понимала, из-за чего поднимают столько шума.

С той минуты, как я согласилась, Питер крепко держал меня за руку, словно боялся, что я передумаю. А боялся он совершенно напрасно. Более того, я сама не отпустила бы его, если бы передумал он.

Как только мы вошли в его дом, к нам бросилась Босси. Ни в одной из моих фантазий не было menage a trois[5] за компанию с представительницей собачьего племени. Питер выставил собаку в садик и повел меня наверх. Мне вспомнилось, как Рэт Батлер нес Скарлет вверх по лестнице, но в особняках Юга лестницы широкие. А на винтовой лесенке в доме Питера мы могли бы сломать шею, если бы он оступился. А кроме того… это была не фантазия. Все происходило наяву.

Питер расстегивал мою блузку, а я жалела, что не надела более соблазнительное нижнее белье. В детстве мне никогда не говорили надевать ежедневно чистое нижнее белье на тот случай, если придется зайти к врачу, как советовали матери моим подругам.

Моя мать говорила:

– Надень красивое нижнее белье – вдруг ты встретишься с Патриком. – Мы обе потеряли из-за него голову, когда я училась в средней школе.