Кроме того, было непонятно, зачем он вообще пожелал примкнуть к гвардии. Дело было не в преданности хозяину. Лука уважал Родерика, безропотно выполнял его приказы, но в его поведении не чувствовалось преклонения, он не стремился стать своим в компании гвардейцев. Он охотно общался с ними, смеялся и пил вместе с ними, но частенько ускользал из их общества и проводил время в одиночестве. Не увлекали его и внешние атрибуты военной экипировки: он гордился своим мундиром, но носил его, только когда того требовали обстоятельства, а когда они этого не требовали, с удовольствием надевал свою цыганскую одежду. Обычно он спал в одной из комнат, занимаемых гвардией, но иногда покидал дом и ночевал во дворе под открытым небом.

Мара временами думала, что настоящим магнитом, удерживающим его в Доме Рутении, является Джулиана. Он первым бросался со всех ног услужить принцессе и всегда был готов ее сопровождать. Часто, когда она на него не смотрела, он следил за ней исподтишка, а однажды Мара видела, как он поднял оброненную Джулианой перчатку и сунул ее себе в карман. Однако он не изыскивал предлогов, чтобы остаться с ней наедине, а находясь в ее обществе, почти не раскрывал рта. Он был загадкой — красивый, опасный, неуправляемый, но верный и готовый в любую минуту прийти на помощь.

Не кто иной, как Лука, пригласил все общество, собравшееся в доме, посетить цыганский табор. Цыгане уже начинали проявлять недовольство: ограничения, наложенные на них Родериком, стесняли их свободу. Они прослышали, что в Париж приехал король Рольф, и хотели, чтобы он посетил их стоянку вместе со своим сыном. Был обещан большой пир, песни и пляски до утра.

Запах жареной свинины и птицы приветствовал их задолго до того, как они добрались до стоянки. Густой, аппетитный аромат еды смешивался с терпким дымком, с запахами сена и лошадей. Повозки стояли в кружок и служили защитой от холодного, пронизывающего ветра. Внутри защитного круга рдели горячими угольями костры для приготовления пищи, а в самой середине большой костер, разведенный для тепла, высовывал к темному небу длинные языки рыжего огня. Вокруг костра были расстелены ковры, на них сидели и полулежали мужчины и женщины. Детей для тепла укутывали в ковры поменьше, а те, что постарше, носились вокруг костров наперегонки с собаками. Неумолчно играла музыка, слышались разговоры, смех, пронзительные крики детей.

Собаки первыми почуяли появление гостей и всей стаей бросились приветствовать их неистовым лаем, но Лука и Родерик усмирили их строгим окриком. А вот сами цыгане долго не могли успокоиться, когда среди них появился Рольф — их правитель. Приветственные крики и радостные вопли долго не смолкали, цыгане окружили его, каждый старался до него дотронуться. Он принимал эти знаки внимания с явным удовольствием, хлопал мужчин по спине, целовал женщин, бросавшихся ему на шею.

Его без долгих церемоний, но с большой любовью проводили к почетному месту у костра. Родерика усадили по правую руку от него, Мару заставили сесть рядом с принцем. Цыган, являвшийся, видимо, предводителем табора, грубоватый, видавший виды мужчина с морщинистым лицом и прямыми черными волосами, повязанными косынкой, сел по левую руку от короля, Джулиану усадили рядом с ним. По другую руку от нее сел Лука. Михал принес из кареты специально захваченный стул для бабушки Элен, поставил его рядом с Марой, а сам опустился на ковер. Остальные тоже разместились вокруг костра.

Чарки вина пошли по кругу, Родерику вручили мандолину. Зазвучала музыка цыганских скрипок. Страстная и нежная, она говорила о жизни, о любви, о свободе духа… Родерик подхватил контрапункт, из-под его пальцев полились мелодичные, чистые звуки.

Мара думала, что поездка к цыганам ее развлечет и позабавит. Вместо этого она ощутила умиротворение. Над головой у нее было открытое небо, усеянное звездами. Составленные в круг повозки и огонь костра защищали от ночного холода и ветра. Музыка успокаивала и в то же время волновала. Но больше всего ее тронули сами цыгане. Они не вмешивались, никак не проявляли своего любопытства, они принимали ее такой, как есть, без вопросов, без осуждения. Она была здесь. И этого с них было довольно. Она легко и радостно улыбнулась им.

Все вокруг нее тоже заулыбались, устроились поудобнее, с удовольствием выпили. Только когда напряжение ушло, она поняла, как они все были взвинчены до приезда в табор. Под масками невозмутимой светской вежливости, которые они все носили, скрывалось мрачное ожидание некой грядущей катастрофы. На этот вечер они позволили себе расслабиться, поверить, как верили цыгане, что жизнь — это просто жизнь, и какой бы она ни была, она все-таки куда лучше смерти. Именно эту мысль пытался втолковать ей Родерик, когда вытаскивал ее из Сены. В тот момент она едва расслышала его слова и, уж конечно, была не в состоянии их осмыслить, но сейчас они отчетливо прозвучали у нее в голове: «Слушай меня внимательно, моя дорогая, слушай хорошенько. Нет ничего хуже смерти…»

Он еще что-то сказал, но она не могла точно вспомнить. Это не имело значения. Его слова имели власть над ней, она дорожила ими.

В их круг забрела маленькая девочка, на вид ей было года полтора. Волосики у нее на головке вились мягкими, пушистыми черными колечками, глубокие черные глаза искрились смехом. Следом за ней подошла девочка постарше, лет пяти-шести. Она бранила сестренку, как мать, и пыталась увести ее прочь.

Малютка, едва научившаяся ходить, споткнулась на краю наваленных друг на друга ковров и чуть не упала в костер. Родерик подхватил ее одной рукой за юбку и усадил к себе на колени. Он отложил мандолину и подбросил девочку в воздух. Она издала восторженный вопль.

— Лакомый кусочек, а не поджаришь: слишком дорог, — сказал Родерик.

Малышка схватила его за волосы и звонко чмокнула в нос. Держа ее на руках, он обнаружил, что она еще и мокрая, и испустил мученический вздох.

— Слюнявая, назойливая, мокрая и чрезмерно любвеобильная. Как роду человеческому удалось выжить — для меня загадка.

Мара, глядя, как он терпеливо высвобождает свои золотистые кудри из цепких пальчиков и укачивает малышку на руках, щекочет носом ее нежную шейку, вдруг почувствовала, как глупая улыбка счастья расплывается у нее на губах. Она увидела принца Рутении с совершенно неожиданной стороны. Она не могла бы сказать, почему это открытие так удивило и обрадовало ее. Они с Родериком уже говорили о детях в вечер первой встречи, но он тогда никак не дал понять, что любит детей и умеет с ними обращаться.

Подали еду, и она оказалась великолепной. Сдобренная специями и чесноком свинина была восхитительно нежной, свежеиспеченный хлеб с хрустящей корочкой слегка отдавал дымком и представлял собой прекрасный гарнир. Все это запивалось большим количеством вина.

Они все еще ели, когда к лагерю подскакала целая кавалькада всадников в форменной одежде. Это были жандармы. Цыганский вожак отбросил ножку индейки, которую держал в руке, и поднялся на ноги. Вместе с Родериком, успевшим вскочить еще раньше, он подошел к полицейскому отряду.

Речь шла об украденной лошади, во всяком случае, такой слух шепотом пронесся по табору. Жандармы хотели бы отыскать пропавшее животное и вора. Родерик сказал в ответ, что цыганам нечего скрывать. Пусть полиция войдет в лагерь. Пусть присоединится к пирующим. Еды и вина хватит на всех. Угощайтесь. Пойте, пляшите, веселитесь.

Обходительный и учтивый, словно в своем собственном салоне, Родерик провел жандармов к костру и усадил на ковpax. Им принесли жареную свинину и вино. Вновь зазвучала веселая громкая музыка. Молодая женщина с красной, расшитой золотом шалью в руках выбежала к костру и пошла в пляс. Остальные цыгане принялись хлопать в такт. Плясунья крутилась, отбивала дробь, покачивала бедрами и томно поводила влажными черными глазами. Монисто звенело у нее на груди. Она кружилась все быстрее и быстрее, а в конце эффектно упала на колени перед Родериком и жандармами. Раздались аплодисменты, которые тут же смолкли, потому что музыка заиграла вновь. Это была медленная и чувственная, печальная мелодия. Плясунья поднялась, ее движения стали томными и плавными, обольстительными. Она танцевала для жандармов, щекотала концами шали их лица, но прежде всего она танцевала для Родерика.

Принц продолжал вежливо улыбаться, но в его глазах светилось восхищение. Наблюдая за ним, Мара почувствовала, как внутри у нее все стягивается тугим узлом. Она отвернулась. Демон сидел у ее ног, виляя хвостом и глядя на нее с мольбой. Она отдала ему свиное ребрышко, которое держала в руке, вытерла пальцы грубым полотенцем, потом взяла свою чашу и с жадностью выпила. Ощущение довольства и умиротворения исчезло. Причина была ей хорошо известна. Ревность.

Ее вынудили соблазнить принца, но при этом она совершила ошибку и влюбилась в него. Глупо это было — глупо, бесполезно и унизительно. Он принадлежал к другому миру, к миру привилегий и власти, к миру тщательно подбираемых политических альянсов. Даже если бы они, благодаря весьма призрачной и хрупкой связи между семьями, познакомились при обычных обстоятельствах, вряд ли им удалось бы преодолеть различия в общественном положении. После ее предательства и скандала, навлеченного ее действиями на них обоих, это было просто невозможно. Все, что ей оставалось, — сохранить свои чувства в тайне от него и сберечь хотя бы свою гордость.

Она отвернулась от Родерика, ее взгляд упал на Луку. Цыган сидел, обхватив рукой согнутые колени, и смотрел на принцессу Джулиану. Отблески костра играли на его смуглых чертах, отражавшиеся на его лице чувства были заметны даже постороннему глазу. Мара прочла в черных глазах цыгана ту же тоску, то же неутоленное желание, что ощущала в собственном сердце. Новый член гвардии был без памяти влюблен в сестру Родерика.

Танец продолжался. Предводитель табора сделал знак музыкантам играть помедленнее и сам пошел в пляс. Он перебирал ногами и делал повороты с царственной медлительностью, обходя кругом собравшуюся толпу. Наконец он выбрал женщину и с чарующей улыбкой поманил ее к себе. Она присоединилась к нему, и они прошлись глиссадой, встали спина к спине, начали медленно поворачиваться, раскинув руки, потом вдруг стремительно повернулись друг к другу лицом, сошлись и разошлись, в точности следуя музыкальному ритму. Положив руки на талию друг другу, они то сближались, то расходились в древнем брачном танце. Музыка играла все быстрее, и движения танцоров ускорялись вместе с ней. В финале мужчина подхватил на руки свою избранницу и унес ее в темноту за спиной у собравшейся толпы.