Из гостиной до нее донесся какой-то тихий звук. Мара схватила свое одеяло и снова закуталась в него. Через секунду дверь распахнулась, и вошла Лила. Она несла поднос с горячим шоколадом и теплыми булочками. А через руку у нее было перекинуто белье Мары, только что постиранное и отглаженное, и ее гранатово-красное платье. Горничная поставила поднос Маре на колени, а сама принялась раскладывать одежду.

Мара не стала спрашивать, откуда Лиле известно, где ее искать, — слуги всегда все знают. Без сомнения, Родерик, никогда ничего не оставлявший на волю случая, приказал подать ей завтрак и чистую одежду.

— Где принц? — спросила Мара.

— Он уехал, мадемуазель, а куда, я не знаю.

Ей ничего другого не оставалось, как только выпить шоколад, съесть булочки и заняться повседневными хлопотами, сделав вид, что ничего не произошло. Что, в общем, соответствовало действительности.

Мара покинула спальню одетая, с аккуратно заплетенными в косы и уложенными короной вокруг головы волосами. По дороге через гостиную она остановилась, заметив на столе остатки завтрака Родерика и разбросанную утреннюю почту, среди которой были три смятые газеты и куча пригласительных карточек. Среди последних был и конверт из плотной бумаги. Подойдя ближе, Мара вытащила его за уголок из кипы отвергнутых приглашений. Как она и думала, это было приглашение от виконтессы Бозире. Было совершенно очевидно, что Родерик не собирался на этот бал.

Ей надо было что-то предпринять. Весь день она только об этом и думала, ничто не могло ее отвлечь. Известие о том, что прусский кронпринц, беспрерывно чихая от злостного насморка, полученного накануне, покинул Париж навсегда, ее мало взволновало. Она ничуть не расстроилась, узнав, что Джулиана на четыре часа уехала кататься верхом в Булонский лес в сопровождении одного лишь Луки. В кухне разразился скандал, когда вместо заказанной партии телятины доставили требуху, но Мара разрешила проблему, не раздражаясь, почти не вникая в суть. Точно так же ее не заинтересовало прибытие назойливого коротышки с большим узлом в руках, который заявил, что ему нужен Сарус, и два часа совещался о чем-то с мажордомом в апартаментах Родерика. День прошел, вечер плавно перетек в ночь, а ее мысли были заняты только одним: куда отправился Родерик и что он будет делать, когда вернется.

Вернувшись из своей таинственной отлучки, он, во-первых, позвал сестру и долго говорил с ней за закрытой дверью. После этого разговора Джулиана вышла из его апартаментов с побелевшим лицом и плотно сжатыми губами. Она извинилась перед Лукой за то, что заставила его быть своим единственным телохранителем и тем самым возложила на него непомерную ответственность. Во-вторых, Родерик дал знать на кухню, что будет ужинать у себя в апартаментах и что ужин должен быть сервирован на двоих. И в-третьих, он послал за Марой.

Ее сердце взволнованно забилось, когда ей в спальню доложили, что он зовет ее. Неужели час настал? Мара порадовалась, что уже успела принять ванну и сделать вечернюю прическу: взбить волосы наверх и спустить по спине водопад локонов. Она пожалела, что не может надеть какую-нибудь обновку, один из тех прелестных нарядов, которые сейчас висели в шкафу в доме ее престарелой парижской родственницы. То платье, что она надела, было ей к лицу, но ему не хватало преимущества новизны, так как принц уже не раз видел ее в нем.

Однако вздыхать по этому поводу было бессмысленно. И уж тем более сожалеть о прелестном кружевном белье, сделанном для нее монашками в Новом Орлеане. Вполне возможно, Родерик просто хочет, чтобы она составила ему компанию за ужином.

Ужин был сервирован в салоне на маленьком столике, пододвинутом к камину. По обе стороны от него стояли стулья. В огне камина поблескивали винные бокалы, отсвечивало золотисто-красным сиянием начищенное столовое серебро. Родерик стоял у стола, стиснув руки за спиной и слегка расставив ноги. Его мундир, отделанный золотой тесьмой, был безупречно чист и прямо-таки светился белизной. Волосы у него были влажные и золотистым вихром свисали на лоб: видимо, он совсем недавно принял ванну. Он задумчивым взглядом следил за ее приближением.

— Я сказал Сарусу, что мы сами себя обслужим, — сказал он, отодвигая для нее стул. — Ты не против?

— Вовсе нет.

Мара бросила на него быстрый взгляд, и ее вдруг пронзило странное ощущение: она осталась с ним наедине в этом крыле здания, где, кроме них, никого не было. Остальные собрались в парадной столовой, расположенной довольно далеко от апартаментов принца. Но даже если бы она закричала, вряд ли кто-нибудь пришел бы на ее крик. Для них она была никем, женщиной без имени, а вот мужчина, сидевший напротив нее, был их повелителем. Мурашки пробежали по ее коже, когда она вспомнила, как он завернул ее в одеяло и нес на руках. И опять, как уже не раз бывало раньше, Мара спросила себя, нет ли у нее хоть малой толики того дара, которым была наделена ее мать: способности читать чужие мысли. В этот момент ей хотелось бы думать, что нет.

Родерик с удовлетворением отметил эту небольшую предательскую дрожь. Может быть, эта женщина и не была невинной овечкой, но она явно не привыкла к общению с мужчиной наедине. Вчера он чуть не поддался порыву силой затащить ее к себе в постель и не отпускать, пока она не сознается, кто она такая и что ей нужно. Но это было бы неразумно. Он признал, что этот порыв был вызван прежде всего разочарованием и страстным желанием, и сдержался. Существовали иные, куда более тонкие и изощренные способы достичь той же цели. Правда, они требовали более долгого времени, но он никуда не спешил.

Мара. Мари Анжелина Рашель Делакруа, гостья во Франции, остановившаяся в доме у дальней кузины. Состоит в дружеских отношениях с де Ланде, человеком, наделенным непомерными амбициями и весьма гибкими представлениями о лояльности. Никаких других сведений в отчете Луки, сделанном накануне, не содержалось. Причина, по которой к нему подослали именно Мару, была очевидна: она крестница его матери. Де Ланде явно решил воспользоваться этой родственной связью. А вот какой цели он при этом хотел добиться, оставалось неясным. И почему Мара согласилась стать орудием в его руках? И то и другое вскоре предстояло выяснить.

Мара ела и пила машинально, не чувствуя вкуса. Поддержать разговор она тоже не могла. Ей нечего было сказать человеку, сидевшему напротив нее за столом. Он держался замкнуто, был погружен в собственные мысли, но ей казалось, что ни одно ее движение, даже самое незаметное, не укрывается от его взгляда. Ей было не по себе.

Закончив ужин, Родерик бросил на стол салфетку. Мара еще несколько минут пыталась делать вид, что ест, но в конце концов положила вилку. Родерик ласково улыбнулся:

— Ты совсем ничего не съела.

— Я не голодна.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Может быть, какие-нибудь последствия… несчастного случая?

— Нет, ничего такого нет.

— Прекрасно. — Он встал и протянул ей руку: — Идем, я хочу кое-что тебе показать.

Его теплые пальцы твердо сжали ее руку. Распахнув перед ней дверь, он провел ее в спальню. Мара сделала несколько шагов по комнате и остановилась. Глаза у нее округлились.

Воздух в спальне, разогретый пылающим камином, был напоен ароматом пармских фиалок. Лиловато-синие цветочки были повсюду: в вазочках на каминной полке, в плоских, заполненных мхом серебряных чашах на низком столике и просто на полу. Но больше всего фиалок было приколото к новому пологу из прозрачного фиолетового шелка, свисавшему над кроватью, и разбросано по кремовым шелковым простыням. На спинке кресла была аккуратно выложена белая ночная рубашка, плетенная из тончайших, как паутина, и столь же прозрачных кружев, а на пуховой подушке в шелковой наволочке с монограммой, стоял обтянутый лиловым бархатом футляр в форме устричной раковины с эмблемой Фоссена — самого прославленного и дорогого парижского ювелира. Футляр был открыт и демонстрировал свое содержимое: бриллиантовый гарнитур — ожерелье, браслет и серьги — на ложе белого бархата.

— Что это? — спросила Мара, повернувшись к Родерику.

— Наивность, тем более притворная, сейчас не в моде. Ты не можешь не видеть, что это не что иное, как сцена обольщения.

— Моего или твоего? Я вынуждена задать этот вопрос из-за того, что произошло между нами раньше.

— Выбирай, что тебе больше по вкусу, — ответил он с невинной улыбкой.

Она судорожно сглотнула.

— Мне казалось, ты твердо решил мне отказать ради моего же собственного блага.

— Капитуляция — это такая заманчивая роскошь, особенно редкостная для меня. Я передумал.

— Непоследовательность — имя тебе, мужчина?

Удар попал в цель, причем проник глубже, чем она предполагала. И тем не менее настороженность Мары порадовала Родерика: она оказалась сильным противником. Кроме того, ей удалось выбить его из колеи: давно уже миновало то время, когда он не был уверен, как наилучшим образом разрешить ситуацию с женщиной.

— Я хочу тебя, — честно признался он, глядя на нее открытым взглядом из-под золотистых ресниц. — Нужна ли более веская причина?

Она тоже хотела его, и боль этого желания стала оружием, направленным против нее. Однако чувством, заполнившим в эту минуту ее душу, вытеснившим все остальные, было сожаление. Она-то восхищалась проявленной им щепетильностью, силой воли, самопожертвованием, а он взял и отодвинул все это в сторону. И теперь она остро переживала потерю.

— Я жду твоего решения.

Обольстить или быть обольщенной? А есть какой-то другой выход? Мара его не находила. О, она могла бы сдаться на милость принца, броситься, фигурально выражаясь, перед ним на колени и умолять о помощи. Он проявил бы понимание, в этом она не сомневалась, но вряд ли стал бы действовать. Он мог решить, что немедленная расправа над врагом важнее, чем безопасность старой женщины. У Родерика было множество обязанностей, а она была участницей заговора против него, хотя о деталях этого заговора не имела ни малейшего представления.