— Надеюсь, снег не помешал вам в пути?

— О, это пустяк. Я ехал всю ночь без остановки. Снег перестал еще до рассвета.

В эту минуту горничная отворила дверь.

— Господа Дюма, отец и сын.

Но не успели новые гости войти, как в гостиную, высунув язык и стуча когтями по паркету, ворвался Демон. Рядом с ним семенила Софи, волоча за собой усеянный бриллиантами поводок. Они принялись носиться вокруг кушетки, однако, заметив незнакомого, остановились как вкопанные. Александр Дюма-старший вошел в комнату со своей обычной добродушной улыбкой, ничуть не смущенный шумом и суетой. Позади него шел молодой человек с вьющимися золотисто-каштановыми волосами и светло-голубыми глазами на несколько меланхоличном лице.

— Мадемуазель Инкогнито! — вскричал Дюма-отец. — Желаю вам доброго утра! Я привел своего сына, пожелавшего лично познакомиться с такой очаровательной и таинственной молодой дамой. Надеюсь, вы не против?

Мара представила Дюма-отца кронпринцу, хотя не была уверена, что они разобрали имена друг друга за пронзительным тявканьем Софи и басовитым лаем Демона. Она строго приказала Демону замолчать, но это не возымело действия, и она велела горничной увести собак. Однако те, видимо, решив, что это новая игра, начали снова носиться по гостиной, шныряя между стульями. Тут в дверях появились Этторе и Жорж Маню. Они тоже присоединились к погоне. Старший Дюма, наслаждаясь суматохой, сел рядом с Марой и схватил ее за руку.

Она рассеянно улыбнулась ему, но тут же отвлеклась и крикнула:

— Поосторожней с этой вазой!

Прекрасный образец мейсенского фарфора угрожающе закачался на тонконогом столике. Софи прошмыгнула под ногами у младшего Дюма. Он наклонился, пытаясь подхватить волочащийся поводок, но в тот же момент за ним потянулся кронпринц. Они столкнулись лбами с такой силой, что треск раздался по всей комнате. Молодой Дюма попятился и наступил на Софи. Собачка завизжала. Дюма отпрыгнул и наступил на поводок, который тут же выдернул у него из-под ног упорный пруссак. Дюма зашатался и рухнул на колени у ног Мары. Демон обогнул угол кушетки, преследуемый Жоржем и Этторе, оттолкнулся от пола, прыгнул и приземлился прямо на спину Дюма. Молодой человек качнулся вперед и уткнулся лицом в колени Мары. Демон тут же перелез по живому мосту в надежные объятия Мары и попытался лизнуть ее в лицо.

Мара заслонилась, вся трясясь от еле сдерживаемого смеха, Дюма-отец, кронпринц и Этторе сгрудились в кучу вокруг нее.

И тут в дверях послышался полный холодного презрения голос Родерика:

— Славное веселье, несколько, правда, вульгарное. Это частная вечеринка или каждый может присоединиться?

8.

Джулиана вплыла в гостиную вслед за братом, милостиво улыбаясь Эрвину, кронпринцу Пруссии. Ее любезное приветствие, особенно после более чем холодного приема, оказанного ему Родериком, так ошеломило беднягу, что не успел он и слова сказать, как она увлекла его за собой любоваться заснеженным Парижем. Отец и сын Дюма ушли еще до второго завтрака, впрочем, дав слово Родерику вернуться вечером. Не успела за ними закрыться дверь, как их сменили один из членов Академии, политик неистово республиканского толка и старая графиня — скандалистка и ярая легитимистка. Эта троица осталась завтракать; за мороженым они чуть не подрались. После полудня заглянули несколько придворных Луи Филиппа, жалуясь на скуку. Этот сезон стал скучным как никогда из-за болезни мадам Аделаиды, сестры короля, уверяли они, и Дом Рутении оказался единственным местом в Париже, где можно было найти приятное общество и остроумный разговор, не вдыхая снадобий, прописанных докторами. Вместе с графиней, политиком и академиком, которые явно никуда не спешили и не собирались уходить, они засели за карты. Позже к ним присоединился Теофиль Готье, журналист и поэт. Он прочел собравшимся отрывок из своей последней поэмы — фрагмент, описывающий его путешествие по стране, названия которой Мара не уловила. Но стихи оказались прекрасными, им все долго аплодировали. Готье пожаловался, что все нынче путешествуют и пишут об этом: скоро во всех романах и поэмах будут описываться только заграничные достопримечательности и ни слова о Франции. На это возразил мужчина постарше годами. Он заявил, что много лет путешествовал по Франции, отыскивая и описывая старинные здания.

— Это все ученые статьи, — пренебрежительно отмахнулся Готье. — А вот самый знаменитый ваш рассказ — об испанской цыганке по имени Кармен!

Родерик, стоявший у камина, поставил бокал коньяка на полку и погрозил пальцем спорщикам.

— Эти ученые статьи, как вы их называете, спасли множество зданий, составляющих архитектурную славу Франции. Назначение Мериме инспектором по охране памятников было одним из самых важных решений Июльской монархии.

Проспер Мериме поклонился, принимая комплимент, но один из придворных запротестовал:

— Вы так говорите, будто больше ничего не ждете от Луи Филиппа. А ведь он еще не умер.

— Совершенно верно, — согласился Родерик и снова взял свой коньяк. — Мои извинения.

Мара подняла голову, оторвавшись от игры в безик. Ей вспомнился приказ де Ланде: она должна позаботиться, чтобы Родерик оказался рядом с королем. А где Родерик, там и его люди. Это имеет какое-то отношение к тому, что их называют Корпусом Смерти? Неужели существует какой-то план убийства короля? А если существует и если Родерик в нем замешан, почему так важно, чтобы он оказался в определенном месте? И зачем человеку, работающему в министерстве Луи Филиппа, зависящему от милостей короля, принимать в этом участие? Все это казалось бессмыслицей. Но ведь должна же быть какая-то причина! Иначе сама Мара не была бы сейчас здесь, в Доме Рутении.

Родерик оказался превосходным хозяином: он заботился, чтобы его гости были всем довольны, и занимал их разговорами, полными искрометного остроумия. У него был особый дар располагать к себе людей, хотя создаваемую им атмосферу никак нельзя было назвать умиротворяющей. Он заражал своих гостей острым, жизнерадостным восприятием жизни, умением наслаждаться каждой минутой, поэтому никто не хотел уходить, боясь пропустить что-то интересное.

И в то же время Мара почувствовала, что разжигает весь этот блестящий словесный фейерверк не что иное, как его дурное настроение. Если бы она сама не заметила признаков нарастающего гнева, особая осмотрительность в поведении гвардейцев заставила бы ее насторожиться. Негромкий голос Родерика в споре был подобен удару кнута, его блестящие аргументы разили противников наповал, он подхватывал любую глупость, которую кому-либо из гостей доводилось сморозить, и с особой мягкостью, с невозмутимым выражением лица доводил ее до абсурда. В его улыбке, обращенной к дамам, было столько неотразимого обаяния, что они летели, как бабочки на огонь, висли у него на руке, прижимаясь грудью к его плечу или начинали глупо хихикать при каждом брошенном на них взгляде.

Джулиана, вернувшись после прогулки со своим пруссаком, с минуту понаблюдала за братом, а потом бросила встревоженный взгляд на Мару.

— Если Родерик не побережется, ему всадят нож в спину или он свалится под стол мертвецки пьяный. Обычно он пьет в меру и никогда не мешает коньяк с вином, если только не чувствует себя смертельно обиженным или разозленным. Хотела бы я знать, что его до этого довело? Готова поклясться, что его постигло разочарование в любви.

— Вот уж это вряд ли! — резко воскликнула Мара.

— Нет? Как интересно!

Что знает Джулиана о сцене, разыгравшейся накануне ночью? По лицу судить было невозможно. Мара не верила, что Сарус или Михал стали бы болтать о том, чему стали свидетелями этой ночью, но кто поручится за слуг?

Рассердился ли на нее Родерик? Возможно, немного, этого она не могла отрицать, но совсем не так, как он был рассержен сейчас.

— Должно быть, тут что-то другое, — тихо сказала она.

— Что, например?

— Понятия не имею.

Весь этот долгий день она не говорила с Родериком, и он ни разу не обратился к ней. Благодаря возне с собаками, встреча после вчерашней сцены прошла не так болезненно, как она ожидала. Досада, вызванная тем, что Родерик вошел в самый неудачный момент, когда она была окружена мужчинами, а Дюма-сын к тому же полулежал у ее ног, уткнувшись лицом ей в колени, помогла ей пережить первые минуты. Помогло и то, что сам он держался как ни в чем не бывало, словно ночной сцены не было вовсе.

И все же оставаться в одной комнате с ним на протяжении целого дня было невыносимо. Маре казалось, что он все видит и понимает, но ему дела нет до ее чувств. У нее складывалось впечатление, что он нарочно задерживается, чтобы за ней понаблюдать и досадить ей, хотя мог бы запереться в кабинете и заняться делами, как обычно. Разумеется, у нее просто разыгралось воображение. Ее собственные переживания были вполне реальными и имели под собой основу, а вот приписывать какую-то злонамеренность Родерику не стоило.

Стемнело, наступило время ужина. За стол уселись двадцать восемь человек, включая обоих Дюма. За ужином подавали разнообразные и прекрасно приготовленные блюда, вино лилось рекой. Сама Мара лишь для виду ковыряла вилкой кусок телятины у себя на тарелке и мысленно напоминала себе, что надо будет похвалить повариху за то, как ловко она сумела обеспечить пищей все растущее по ходу вечера количество едоков. Разговор становился все громче, настроение у собеседников было превосходное. Ее это раздражало, как царапанье ногтей по стеклу. Она чувствовала, как подступает головная боль — признак сказывающейся усталости и напряжения. Больше всего на свете она мечтала остаться одна в своей спальне. При первой же возможности она собиралась улизнуть.

Они уже покидали столовую, когда Сарус подошел и тронул Родерика за плечо. Принц выслушал сообщенное ему шепотом известие и с милой улыбкой извинился перед своими гостями, пообещав присоединиться к ним в гостиной позднее.