– Откуда дырку эту знаешь? – спросил он.

– Ла… лазила тут вчера… Её с берега не видно совсем…

– Если найдут – я один выйду, слышишь? Скажу, что ты утонула…

– Молчи-и…

Когда снежная туча, утихомиренно ворча, уползла от реки в степь, оказалось, что стука копыт над обрывом больше не слышно. На всякий случай они подождали ещё с час. Вокруг посветлело, по успокоившемуся Дону раскинулся туман. Беркуло вспомнил, что вчера в это же самое время они ждали у реки чекистский обоз и Илько, тогда ещё живой, смотрел на него своими огромными глазищами, словно не решаясь о чём-то спросить… В горле опять встал комок, и Беркуло с изумлением понял, что ничуть не рад своему спасению. Спасению, которое иначе как чудом божьим и не назовёшь. Кабы не девочка… Глядишь, сейчас уже бы на том свете у брата в ногах валялся и прощенья просил.

– Что делать будем? – чуть слышно спросил он, не глядя на Симку. – Комиссары вернуться могут.

– Зачем дожидаться? – так же тихо, так же глядя в сторону, ответила она. – Будем уходить.

– Как уходить? – через силу усмехнулся Беркуло. – По степи, по большаку? Да нас, как на ладошке, будет видно!

– Нет. Здесь, по протоке, пока можно будет. А потом наверх выберемся. – Впервые Симка подняла на него взгляд. – Как ты? Доберёшься?

Что было отвечать?

– Доберусь. Сама не свались, гляди.

Она только дёрнула плечом и отбросила за спину слипшиеся, отяжелевшие от воды волосы. Встала и пошла, не оглядываясь, вперёд сквозь туман по колено в воде. Некоторое время Беркуло молча смотрел ей вслед. Затем поднялся, стараясь не морщиться от боли в плече, и пошёл следом.

Они шли целый день. Шли по полувысохшему руслу протоки, среди пожухших палок камышей, ещё облепленных выпавшим снегом, вздрагивая от каждого писка в кустах, то и дело оглядываясь и всматриваясь в степь – не скачут ли вслед. Но степь, вся покрытая белыми островками снега, была пуста. В полдень пересекли по пояс в воде обмелевший Ганыч и выбрались на тропку, вьющуюся среди зарослей сухого ковыля. Блёклое осеннее солнце кое-как растопило снег, но холодно было по-прежнему. Симка шла впереди. Её высохшие волосы распушились, кудрявым покрывалом скрыв плечи. Жёлтая в красный горох юбка липла к ногам, и Беркуло невольно удивлялся: как девчонка может идти час за часом так легко и упруго, словно приплясывая, и не сбавлять хода ни на миг.

Сам он после полудня начал сдавать. Две бессонные ночи подряд, голод, боль, всё сильнее пульсирующая под повязкой, которую вчера наспех сделали чоновцы, давали себя знать всё сильней. Если бы не жгучий стыд перед девчонкой, идущей впереди так спокойно и неутомимо, Беркуло давно бы повалился в увядшую траву у обочины и – будь что будет… Но Симка оглядывалась на него, взглядом тревожных глаз спрашивала: как ты? – и у него язык не поворачивался сказать, что хуже уже некуда. И Беркуло, превозмогая боль, шёл и шёл вслед за маячившей впереди жёлтой юбкой под серым небом среди сухих метёлок ковыля. Над курганами уже спускались сумерки, когда последние силы кончились, будто отхваченные ножом. И Беркуло даже стыдно уже не было, когда он опустился на обочину дороги, закрыл глаза и, не услышав испуганного вопля кинувшейся к нему Симки, провалился в тяжкий, горячий сон.

Он очнулся ночью от того, что прямо в лицо ему бил яркий свет. Ничего не понимая, вскочил, дико огляделся, отпрянул от стреляющего искрами в двух шагах костра… И, тихо взвыв сквозь зубы, упал обратно на траву. Плечо горело огнём.

– Что ты, дэвла?! – встревоженно спросили рядом. – Всё хорошо, спокойно… Рана болит?

Беркуло медленно приподнялся. И увидел Симку, склонившуюся над какими-то круглыми камнями, лежащими перед ней. Костёр снова вспыхнул искрами, и Беркуло разглядел, что перед Симкой лежат не камни, а картошка.

– Откуда?! – поразился он.

– Тут, рядом, хутор, – пристально разглядывая клубни, ответила Симка. – Я сбегала, пока ты спал. Сейчас угли прогорят, испекём, поешь.

– Как ты огонь развела?

– Из хутора углей в черепке принесла. Ты не беспокойся… лежи. Я твою рану заново завязала, и травку нужную нашла… Не бойся.

– Я и не боюсь, – проворчал Беркуло, искоса разглядывая жёлтую в красный горох повязку, стягивающую плечо. В это время Симка встала на ноги, и он увидел, что подол девчонки оборван почти до колен.

– Юбкой своей завязала? – хмыкнул он. Симка молнией повернулась к нему, и Беркуло осёкся, словно обжёгшись об этот тёмный, мрачный взгляд из-под дрогнувших ресниц.

– Я немужняя, не бойся.

– Отчего ж немужняя? – глядя в костёр, спросил он. – По-хорошему, уже и в тяжести должна ходить, с весны-то…

Симка молча, пристально смотрела на него, и Беркуло не увидел в этом взгляде ни обиды, ни злости – лишь тяжёлую горечь, от которой ему в конце концов стало не по себе. Отвернувшись, он лёг на спину, уставился в полное звёзд небо. Чувствуя, что обидел девчонку, он всё же не мог заговорить с ней. О чём говорить-то? Допытываться, как мальчишке сопливому, почему она от него сбежала?! Много чести будет…

Что-то небольшое, тяжёлое вдруг упало в траву, коротко звякнув, совсем рядом с его лицом, и Беркуло вздрогнул. Взглянул на Симку. Та сидела, глядя в огонь. По её лицу прыгали рыжие отсветы.

– Это твоё золото, – ровно сказала она. – То самое. Всё до последней монетки, сочти. Я затем тебя и искала, чтобы вернуть. Мы у цыган не крадём. Сочти, проверь.

– Я не знаю, сколько там было, – соврал Беркуло и по презрительному прищуру Симкиных глаз понял, что она не поверила ему. Но не пересчитывать же было сейчас при ней…

– Ну, как знаешь, – равнодушно бросила она, отворачиваясь. – Тогда спи. Как картошка спекётся – разбужу.

– Не хочу, выспался уже. – Беркуло подчёркнуто неторопливо спрятал тяжёлый свёрточек за пазуху, снова растянулся на траве. Чуть помолчав, спросил: – Что ты с комиссарами делала? Почему со своими не ушла? Хоть знаешь, где они теперь?

– Не твоё дело, – отрезала она. – Ты мне кто, чтоб допрос чинить?

– Кажись, ты мне слово давала, – медленно, не глядя на неё, сказал Беркуло.

– Ты мне тоже давал. И где оно, твоё слово? – пожала плечами Симка, не поворачиваясь к нему. И эта обращённая к нему спина, этот безразличный тон вдруг взбесили его так, что Беркуло вскочил на ноги, напрочь забыв о боли, и, с силой дёрнув Симку за плечо, развернул к себе. Она испуганно ахнула, взмахнула руками, чуть не свалившись в костёр, и Беркуло был вынужден подхватить её.

– Ты рехнулся?! Вот сейчас бы волосы спалила! Завтра б лысая по дороге пошла! – Симка яростно отбросила его руку. – Что делаешь, дурак?!

– Не буду я с твоим задом разговаривать! – прорычал он. – Лицом повернись! И словом моим меня не попрекай! Кто бы рот раскрывал! С первым встречным сосунком из вагона сиганула – и моим же словом мне в глаза тычет! Твоему слову какая цена – полгроша?! Курва проклятая, а не цыганка, какого только…

Договорить он не смог: Симка вскочила на ноги, схватила из костра тлеющую головню и замахнулась.

– Вот только подойди, сукин сын! – хрипло, яростно пригрозила она. – Сразу в морду ткну! За «курву»! И за полгроша! И за то, что я из-за тебя всё лето в железах проходила!

– В чём?.. – оторопел Беркуло.

Симка открыла было рот, но, так ничего и не сказав, коротко всхлипнула, швырнула головню в траву (искры веером брызнули Беркуло на штаны) и бросилась в степь. Беркуло, вскочив, кинулся следом.

Конечно, он не догнал бы её – куда там… Но в темноте Симка запуталась в траве, упала навзничь и, уткнувшись лицом в землю, зашлась в тихом, горестном плаче. Беркуло подошёл, сел рядом. И, не пытаясь заговорить с ней, долго сидел молча, слушая, как она плачет, словно обиженный ребёнок, колотя по покрытой изморозью траве кулаками и сдавленно всхлипывая. Понимал: не из-за него. От усталости, страха, боли, от бессонной страшной ночи, от целого дня пути по холодной степи. Поплачет – успокоится.

Когда всхлипы стали реже и плечи Симки в темноте перестали содрогаться, Беркуло, глядя на звёзды, спросил:

– Кто тот парень был, девочка? С которым ты от меня ушла? Почему он тебя не взял? Почему ты девкой осталась?

– Почему-у-у… – Она мокро, протяжно всхлипнула, садясь в примятой траве. – О-о-о, как же вы мне все, дурни, надоели, так бы и поубивала… Это брат мой был! Брат мой, Сенька! С войны в том же поезде ехал! Увидел меня с тобой и решил обратно всё, как было, сделать. Не захотел кишинёвцев в родню. Я спала, так он меня схватил – и вон из вагона! А ты… ты… ты не приехал за мной даже!!! Даже за золотом своим не вернулся!!! Ничего тебе не нужно было, бандит бессовестный, ни-че-го!!!

Он сразу понял, что Симка не врёт. И сразу вспомнил, отчего такими знакомыми показались ему тогда огромные, мрачноватые глаза молодого цыгана в поезде. Симкины были глаза… И тех, других из её табора… Верно, у всех в их роду такие… И тут же всё встало на свои места. И Беркуло, запустив руку во встрёпанные волосы, сумел только растерянно пробормотать:

– Девочка, да кто ж знал…

Рядом – тишина. Повернувшись к Симке, Беркуло напряжённо ждал – ждал чего угодно: новых слёз, новой брани, упрёков, криков… Но она молчала. И если плакала в темноте, то совсем неслышно.

– Как же ты?.. – наконец решился спросить он.

– Как?.. Да никак. Меня дед в цепях держал, чтоб я за тобой не умчалась, – буднично отозвалась Симка. – Я сначала ждала тебя, ждала… Неделю, две… Месяц… Три… Зима скоро – а тебя нет и нет.

Беркуло молчал, сумрачно глядя в землю. Что тут было говорить?

– И клянусь, кабы не деньги твои, никогда бы я к тебе не помчалась! – с сердцем сказала Симка. – Ещё недоставало – на шею вешаться! Да пропади ты пропадом!

– Отчего ж родне не забожилась, что не пойдёшь со мной? – хмуро спросил он. Теперь уже замолчала Симка, и Беркуло, слыша короткие, сдавленные звуки из потёмок, понимал, что она едва сдерживает рыдания.

– Какая тебе уже разница… – справившись наконец со слезами, почти спокойно сказала она. – Теперь-то уж что?.. Ладно, морэ. Пойдём. Там уж прогорело всё, надо картошку печь.