– И когда же это я перестану по оврагам ховаться, а?! – мрачно вопросил дед Илья, глядя на внука так, словно Гражданская война была целиком на Сенькиной совести. – Зима ведь на носу, успокоиться могли бы твои гаджэ! Эх… До постоя доехать спокойно не дадут!

Табор всё же свернул с дороги и добрался по сырой степи до заросшего лозняком оврага, по дну которого бежал ручей. Цыгане кое-как растянули шатры, запалили несколько костров и приготовились ночевать на голодный желудок: идти в станицу добывать было немыслимо.

У палатки Мери, шёпотом ругаясь, рассматривала лодыжки Симки, до крови растёртые оковами.

– Ты с ума сошла! Безголовая!!! Сказать не могла?!

– Ай… – устало отмахивалась Симка. – Дед бы сразу назад на телегу загнал… А я что, совсем без совести как царица ехать? А вы бы с Сенькой меня сзади подпихивали?

– Без мозгов ты, а не без совести! Дура несчастная! Ручей совсем рядом – трудно было хоть грязищу смыть?! Никакого с ней… – Тут со стороны станицы снова раздались выстрелы, и Мери, умолкнув на полуслове, медленно перекрестилась.

Цыгане не могли знать, что два часа назад в Улыцкую, где, по сведениям красной разведки, скрывались у родственников остатки банды Стехова и сам атаман, прибыл отряд комиссара Коржанской и часть полка Рябченко. Станицу оцепили красноармейцы, а комиссар со своими людьми направилась к хате Антонины Косовой, свояченицы Стехова. Однако дверь в хату оказалась заперта. На грозный приказ открывать немедленно ответа не было. Пока чекисты ломали дверь, через окно хаты вылетели и метнулись в степь несколько мужских силуэтов. За ними тут же бросились в погоню. Минутой позже дверь полетела с петель – и прямо в лицо Коржанской грохнул выстрел из обреза. Но, то ли казачка не умела стрелять, то ли просто промахнулась в потёмках, пуля лишь глубоко процарапала руку товарища Ванды. Ответный выстрел из «нагана» уложил свояченицу Стехова наповал. В отличие от неё, комиссар Коржанская стреляла очень хорошо.

В большой избе-штабе, стоящей на высоком берегу Дона, развернулся походный лазарет. При свете керосиновой лампы солдаты перевязывали друг друга. Был слышен оживлённый разговор, чрезмерно громкие взрывы смеха – обычная разрядка после боя. У окна Ванда Коржанская, морщась от боли, перевязывала себе поверх тельняшки пулевую рану выше локтя.

– Ванда, я не понимаю, к чему вы сунулись в эту хату сами, – сердито говорил Рябченко. – Это ещё вам повезло, что баба стреляла! Был бы казак – хоронили бы вас сейчас!

– Я, знаете ли, тоже в некотором роде баба! – хмуро отозвалась Коржанская. – Согласна, глупо вышло… Нужно было сразу брать хату в окружение. Тогда бы не упустили никого. Чёрт, ведь, может быть, это сам Стехов у неё был! Мой Чернецов говорит, что одного они, кажется, подранили. Надежды мало, но, как рассветёт, нужно будет полазить по степи. Может, и обнаружим… Товарищ Рябченко, хочу напомнить, что у нас целый обоз изъятых ценностей! А у этой Антонины в подполе ребята полгоршка царских червонцев нашли! И всё это давно пора отправлять в уезд, а не таскать за собой взад-вперёд по станицам! Иначе в один из бандитских наскоков у нас всё отобьют, а меня после этого совершенно закономерно поставят к стенке! А вы всё спорите!

– Я спорю?! Я просто хочу, чтобы вы взяли побольше людей, вот и…

– Чтобы взять побольше людей, надо их иметь! – взорвалась Коржанская, выпустив из зубов конец бинта. – А у вас и так большие потери! Какими силами вы намерены выкуривать Стехова из степи?! А я с кем буду отлавливать банду Цыгана? Стехов, между прочим, может снова напасть, ему уже нечего терять, и сейчас он особенно опасен! Кончим на этом, товарищ комполка, говорить тут не о чем! Прямо утром я со своими отправляюсь в уезд!

– Не говорите глупостей, вы ранены… Да что вы там мучаетесь с этим бинтом?! Подите к хозяйке, она вам перевяжет!

– У этой хозяйки расстреляны оба сына! – огрызнулась товарищ Ванда. – Боюсь, что после её перевязок у меня начнётся гангрена! Нет уж, лучше я сама…

Рябченко быстро подошёл к комиссару, решительно отвёл её руку, умело перебинтовал рану и затянул узел.

– Вот так… И всё. Не давит? Ванда, почему вы так на меня смотрите? – вдруг спросил он, поймав пристальный взгляд светлых глаз женщины.

– Думаю! – отвернувшись, сквозь зубы отрезала она. И долго молчала, глядя в окно на светлеющий двор. Наконец, так и не повернувшись к Рябченко, вполголоса сказала:

– Что ж… поеду. Поищем по степи. Потом может быть поздно.

– Будьте осторожнее, – предупредил Рябченко. Коржанская пожала плечами, поморщилась, поправляя повязку, и, взяв со стола «наган», вышла из дома.


Когда над мокрой степью взошло солнце, оказалось, что тучи ушли и над табором голубеет чистое, ясное, холодное небо. Сырой воздух заставлял цыганок, копошившихся у костров, зябко передёргивать плечами. Несколько женщин уже собирались тронуться в станицу. Дед Илья хмурился, мрачно переглядывался с внуком.

– Может, не ходить туда пока? Обождать, может? – проворчал он. – Мало ль, вдруг опять палить начнут… Бабы, оставайтесь, говорят вам!

– А в котёл что положишь, старый?! – буркнула бабка Настя, воинственно сдвигая на затылок платок. – Дети второй день не емши! Тут, хочешь не хочешь, нужно… – Она не договорила: по степи, выехав из тумана, приближались к табору несколько конных фигур.

– Дэвлалэ… К нам едут!

– Кто? – Дед Илья вскочил на ноги. – Бандиты?

– Кто разберёт, не вижу… Может, не к нам вовсе? Эй, девки, девки! А ну, по палаткам все!!! Мало ль что им надобно?!

Молодые девушки и мужчины мгновенно попрятались по шатрам: в считаные минуты табор опустел. Старики и цыганки с детьми вышли навстречу всадникам. Дед Илья и Настя молча переглянулись, узнав светловолосую женщину в кожанке с холодными усталыми глазами.

– Доброго утра, товарищ комиссар, – негромко поздоровался дед.

– Здравствуйте, товарищи цыгане. – Коржанская спешилась. – Вы здесь со вчерашнего вечера? Никого не встречали в степи? К вам никто не приходил?

– Истинный крест, никого не видели, – заверил дед Илья.

Товарищ Ванда с минуту молча, недоверчиво смотрела на него. Затем отрывисто велела в сторону:

– Чернецов, Харченко, пройдитесь по палаткам. Это ненадолго, граждане. Мы ищем раненых бандитов. Если не найдём – сразу же уедем, не беспокойтесь.

Дед Илья только пожал плечами.

– Ищите, коль надобно… У нас всё насквозь видно!

– Будет лучше, если все выйдут из шатров, – предупредила Коржанская.

– Ромалэ! Чяялэ! Выджяньте! Мэк гаджэ подыкхэна![56]

Весь табор высыпал к большому костру, и чекисты быстро пошли между обтрёпанными, мокрыми шатрами, заглядывая внутрь. Цыгане насторожённо следили за ними, не ожидая, впрочем, ничего плохого: к табору ночью никто не приходил и не просил помощи. Дед Илья уже было облегчённо вздохнул, когда из его собственной палатки раздался негодующий возглас, и молодой боец за руку вытянул к костру упирающуюся Симку.

– Товарищ комиссар, гляньте!!!

Над табором повисла тишина, умолкли даже дети. Коржанская, брезгливо сморщившись, в упор смотрела на босые закованные Симкины ноги.

– Что это значит, цыгане? – прозвучал в мёртвой тишине требовательный, жёсткий голос. Никто ей не ответил, и товарищ Ванда сама подошла к Симке.

– Кто это сделал с тобой? Ну, что же ты молчишь? Не бойся, тебя никто не посмеет больше обидеть! Ну, отвечай же! – Холодные глаза пробежали по толпе цыганок. – Скажите мне немедленно, почему на ней оковы! У неё ноги стёрты в кровь! Что это за издевательства приняты у цыган?! Вы что, не слышали о революции, об освобождении?! Кто мучает её? Муж? Отец?! Это же совсем ребёнок! Сколько тебе лет, скажи!

Симка в панике обернулась к табору. Было очевидно, что от ужаса она не может вымолвить ни слова. Молчали и перепуганные цыгане. Коржанская нахмурилась, рука её уже дёрнулась к кобуре револьвера, кто-то из женщин слабо ахнул… и тут пришла в себя Мери.

– Симка!!! Да что же ты, дура, молчишь?! Расскажи товарищу комиссару, что с тобой стряслось! Всё как есть расскажи, тебе добра хотят, глупая! Пхэн, дылыны, пхэн адава гаджякэ, со махновско гаджэ тут закуинэ! Чяялэ, пхэнэньти![57]

Сбитый с толку табор неуверенно загудел что-то протестующее. Мери кинулась к Коржанской.

– Товарищ комиссар, это не мы, боже сохрани! Цыгане над людьми не издеваются, мы люди вольные и про революцию всё как есть знаем! А Симка наша уже месяц в кандалах мучается. Это её махновцы под Новочеркасском заковали, потому что она для них плясать не хотела! Слава богу, что чего похуже не сделали, а уж как мы-то боялись!

– Уже месяц, говоришь? И она до сих пор в таком виде? – Зеленоватые глаза Коржанской смотрели на Мери недоверчиво.

– А что делать-то?! – опомнился наконец дед Илья. – Чтоб кандалы снять, кузнец надобен, а где ж его в степи сыщешь?! Мы сюда ехали, чтоб кузнеца найти! А дороги-то сами видите какие, полверсты за час не проедешь…

Тут уже и остальные цыгане нестройно загалдели:

– Всё верно, товарищ, всё правильно наша Меришка сказала!

– Махновцы это, будь они неладны! Разбойники проклятущие!

– И когда только вы их всех повыловите, а?

– Нет здесь никаких махновцев, – устало ответила Коржанская, подойдя вплотную к Симке и с отвращением разглядывая запёкшиеся ссадины. – А девочку я забираю с собой.

– Никак это нельзя, товарищ комиссар! – опасливо возразил дед Илья. – Куда ж вы её от нас возьмёте? Симка наша, цыганка, ей в таборе быть должно! У ней тут семья…

– Хороша семья, которая целый месяц не могла освободить её от цепей! – насмешливо перебила старика Коржанская. Затем её глаза остановились на лице Мери, и та со страхом почувствовала, что комиссар, кажется, узнала её. Не отводя своего взгляда, товарищ Ванда холодно продолжала:

– И вообще, этой сказке про махновцев я верю с трудом. Как тебя зовут? Сима? Почему ты закована? Не бойся, отвечай! Я никому не позволю тебя обидеть! Скажи, кто это сделал?