— Ой, оставь у меня, — быстро предложила она. — С бабкой, конечно, не оставишь — ребеночек… И сама оставайся у меня…


— Я тебя не отпущу, — сказала Анна Львовна и, не мигая, посмотрела на меня слезящимися глазами. — Я скучала по тебе.

И я не смогла уйти.


— Анна Львовна, зачем вы держите собак, у вас такая маленькая пенсия? — глядя на то, как Анна Львовна экономит буквально на всем, чтобы прожить месяц до пенсии, взяла и спросила.

— Наташ, зачем ты родила ребенка? — вопросом на вопрос отвечает Анна Львовна, и глаза ее смеются.

— Так… само собой, — оглянувшись на пускающую пузырики Глафиру Дмитриевну, пожимаю плечами я.

— Ну и они сами собой появились, — глядя на черную, белую и рыжую собак, которые внимали с балкона, что говорит их Анна Львовна. — Конечно, если бы у меня были дети, разве нужны мне были собаки?

— А почему у вас нет детей? — тоном прокурора задаю я самый дурацкий вопрос бездетной старой женщине.

Анна Львовна кокетливо поднимает тоненькую бровь:

— Фигурку боялась испортить, — и хихикает.

— Ага, — теряюсь я в догадках. Моя фигура после родов не округлилась, а скорее высохла.

С Димой я так и не смогла увидеться. И еще — у меня нет даже лишней копейки на адвоката. На его работу в фармацевтическую фирму я звонила, и ездила, мне отдали деньги, которые он не успел получить, — 250 долларов. И нам стало, на что жить. Пока.

БУДНИ

Пес ходил и слушал, ходил и слушал, сопоставлял, запоминал многое и забывал, уходил спать на улицу, возвращался и снова ходил, прижимая уши и слушая — о чем говорят жители подъезда.

2 этаж, кв. 37:

Мама-ведьма 77 лет и сын-холостяк в коротких штанах — 50 лет,

фамилия — Проточные.

— Я тебе кеды купила! — раздалось из-под двери.

— Где? — придушенно, но заинтересованно спросил слабый мужской голос.

— Вон, в коробке! — рявкнула ведьма.

— А почему… кккккрасные! — через минуту обиженно выкрикнул раненым воробьем сын.

— Меряй! — басом ухнула мать.

Пес погрустнел и отошел.

„Сходить выпить?“ — по-мужски подумал он, потом вспомнил, что он — лабрадор!

И не пьет.

Да.

ЗАБВЕНИЕ или ПОТОП по Бархатову

Бархатов целый день не вставал с постели, стучал ногой, сморкался, спал, дремал, дотошно листал „Плейбой“ 81 года.

Мешок с деньгами, который он экспроприировал у Альбины Яроцкой, лежал у него на животе — подставкой для „Плейбоя“ — вместо закладок на самых интересных страницах торчали доллары.

— Хорошо торчат!.. А не сходить ли мне прошвырнуться? — лязгающим фальцетом спросил он куколку с разворота, на которой вместо бикини были намазаны сливки с кое-где воткнутой малиной.

— Да? — сварливо переспросил он сам себя. — Пойду, мусор выкину!..

Обычно люди выносят мусор в двух направлениях, либо к мусоропроводу, если он не забит неряхами-соседями, либо — на помойку за котельной.

Бархатов, будучи калекой, спускал все свои отходы в унитаз. Чем нередко создавал невозможные по аварийности ситуации — затопляя три нижние этажа и сам частенько сидел по уши в говне (извините, пожалуйста).

Эти старики — такие упрямцы! Особенно мужчины. Сами знаете… Конечно, Бархатов мог, если бы захотел, доехать на своей „инвалидке“ до двери и кинуть мусор на лестницу, и уборщица подобрала бы его, чертыхаясь. Но — он был зол на весь мир, как многие дряхлые мумии, доживающие остатки отпущенных им дней, ненавидя все живое и сочное на этой веселой планете полной радости и любви.

— Я им устрою!..— пускал пузыри бывший прокурор.

И снова, как и в прошлые 183 раза устроил потоп. Кожура от бананов и картофельные очистки образовали такую гремучую смесь, что три этажа под бывшим прокурором буквально плавали в отходах жизнедеятельности пяти верхних этажей. Из унитазов хлестало и булькало, а бывший прокурор сидел в своей коляске и икал. То, что паркет его квартиры тоже был по щиколотку залит вонючей жижей — ему было — не привыкать.

— Мелочевка какая!.. — хмыкал про себя бывший прокурор, наблюдая небывалый ажиотаж в своем малонаселенном жилище. Конечно, его ругали, обзывали „старым пнем“, „прокурорской вонючкой“ и даже „Берией“.

„К чему это они?..“ — думал Бархатов, когда более сердобольные, начисто мыли ему пол, посуду на кухне и вытирали липкие столы.

— В кладовку не ходите! Там… крыса живет! — кричал Бархатов двум женщинам, намывавшим ему полы после этого недавнего потопа.

— Кошечку принесть? — участливо куксилась тетя Варя, подъездная уборщица, глядя на немощного инвалида…

— Не надо, не надо, — урчал старик. — Пусть живет, она не страшная.

В кладовке-то у него вместо крысы по бутылкам была разлита та самая взрывчатка из нитроглицерина и красной ртути, которую он-таки приготовил, решив умереть не в одиночестве, как все христиане, а взлететь в рай вместе с подъездом. Умереть с грохотом!

„Крыса-а-а…“ — хихикал про себя старый прокурор.

Слесарь Генрих Чигиринский прочищал в это время унитаз и ругал „деда“ нехорошими словами, которые здесь привести никак нельзя, ведь это могут прочитать дети…

Уходя, Чигиринский посмотрел на инвалида Бархатова долгим взглядом, и пожелал ему ада еще на земле. Вслух, правда, ничего такого не сказал, из того…

— Капитон Кузьмич, эх… Капитон Кузьмич, — сплюнул Чигиринский, глядя на притихшего Бархатова и, будучи в отличие от бывшего прокурора христианином, схватил три мешка с бархатовским мусором в одну руку, шесть — в другую, все девять мешков, которые стояли у дверей.

— На помойку! — помахав мешками, сквозь зубы процедил Чигиринский и, раскланявшись с уборщицей тетей Варей и еще одной святой женщиной, решившей помыть пол у бывшего прокурора, быстро вышел вон.

— А-ааамммм!.. — схватился за крайний правый мешок Бархатов. — Отдайййй!..

— Ты!.. Говном три этажа залил!.. Хрен старый!.. — выругался слесарь с лестницы и, пока шел вниз три этажа, — все ругался, ругался и не заметил, как уронил один мокрый и очень отвратительный мешок у двери Кокуркиной Дарь Иванны.

А в это время на своем шестом этаже Т.Л. Достоевская стояла перед неразрешимой дилеммой… Стояла она в своем бархатном цвета закатной синевы халате, на голове ее было накручена чалма из мокрого полотенца, и она задавала вопросы в телефонную трубку, держа ее очень изящно, как это делают все гениальные писатели.

— Тебе нужна женщина, которая бросит свою старую больную собаку?..

— Нужна!!! — кричал ей в ухо голос молодого по тембру мужчины. — Таня, ты мне нужна!!!

А к Татьяне Львовне, надо вам сказать, вчера вернулся старый муж…

— Ну, ладно, нужна — так нужна! — слегка удивилась Татьяна и, посмотрев на пьющего чай с бисквитным „поленом“ своего бывшего благоверного, мягко сказала: — Попьешь чаю — и закрой дверь с той стороны…

Муж застыл с куском торта в горле…

В ту самую минуту, когда были произнесены эти слова, Дарь Иванна Кокуркина, обнюхав завязанный шпагатом мешок рядом со своей дверью, решила поставить, наконец, одну „недалекую“ даму на место и расквитаться с ней.

И когда в квартире одной известной дамы раздался звон богемского хрусталя, такой звоночек был у Татьяны Львовны Достоевской, и она открыла свою дверь, на ее пороге лежал — дурно пахнущий мешок.

Какая другая женщина, возможно, хлопнулась бы в обморок рядом с таким мешком, но… Но не такие они — русские писатели!

Достоевская протянула бархатную ручку и быстро разорвала черный полиэтилен.


Конечно, доллары пришлось полоскать под душем, но разве в этом нету прелести? А сушились они сами, прекрасно, на махровых простынях с открытыми окнами, весь день. Запах денег на полах большой квартиры мешался с ароматом французских духов „Бесконечная жизнь“.

Да, да, так и было…

ЧТО УПАЛО — ТО ПРОПАЛО

То, что бомж не умер, Альбина восприняла философски.

— На меня никто и не подумает! — беспечно решила она и как в воду глядела.

После яда индийской гадюки Илья Леонидович не помнил ничегошеньки — ни кто он такой, ни как его зовут, а Альбину не узнал бы и под пытками на дыбе.

Драгоценности Нины Ивановны, которые Альбина Хасановна украла в ту страшную ночь, лежали у нее на самом видном месте в большой хрустальной вазе на столе и были завалены конфетами „Кара-Кум“, „Орешек“ и парочкой „Трюфелей“.

Альбина ела конфеты и доставала то один перстень, то другой, мерила, кидала обратно, в общем — развлекалась, а ночью вдруг вскочила и под впечатлением душераздирающего сна стряхнула драгоценности вместе с конфетами в синий бархатный мешок и кинула под кровать… Мало ли, вдруг воры залезут и начнут конфеты есть, а под ними-то целый килограмм золота!!!

Утром побежала в магазин, потом из магазина — домой и на лестнице нос к носу столкнулась с Милой Хренковой. Жена Вениамина Вениаминыча убирала подъезд.

Почти ровесницы, по старой памяти они общались, худенькая Альбина и красная от жизненных соков Мила.

— Милка?! Со шваброй?! Ты что?! Брось швабру! Брось!!! — искренний крик Альбины ухнул эхом на лестнице. — Твой, что, в безработные подался?..

Мила подняла глаза и засмеялась, дай ей Бог здоровья:

— Жадный стал…

— И что теперь? — не поняла Альбина.

— Денег не дает, — махнула рукой Мила.

— Ах, он гад!.. — сузила глаза Альбина Хасановна и тихо предложила: — Хочешь, я его убью?

— Не надо, — уже повеселей, ответила Мила и застучала шваброй еще азартней.

— Не понимаю я людей!.. — заходя в квартиру, сказала Альбина, и пока закипал чайник, вытащила бархатный мешок из-под кровати и в диадеме и перстнях села пить чай, потом начала мыть плиту и почти уже вымыла, когда в дверь позвонили.